И она оставила нас вдвоём.

Красные тюлевые занавески прикрывали окна. На диване чинно сидели куклы и плюшевые медведи, с которыми, очевидно, Маргарита никак не могла расстаться. А на столе, в красивой деревянной рамке, стоял портрет молодого человека в военной форме — наверное, это был отец Маргариты.

Книг у Маргариты было великое множество: и «Том Сойер», и «Евгений Онегин», и «Тихий Дон», и «Охотники за микробами», и «Мёртвые души».

— Ну, как тебе у нас нравится?

— Очень, — сказал я. Мне действительно понравился этот славный дом. И комната была такая уютная. Маргарита показала мне свои рисунки. На одном листке была нарисована берёзовая роща. На другом — мохнатые ели в снегу, на ветвях сидели галки. На третьем — ваза с ромашками и васильками.

— Ты хорошо рисуешь, — сказал я.

— Я хочу быть художницей. Как ты думаешь, выйдет из меня художница?

— Обязательно!

— Ты думаешь? — Она схватила меня за руку. — Знаешь, я больше всего на свете хочу быть художницей. Это так хорошо, так интересно!.. Садись. Расскажи мне что-нибудь о себе, о море. Я никогда не видела моря… оно красивое, да? Очень, очень?

Мы сели на диван. Я стал рассказывать ей о том, как жил вместе с отцом на батарее, которая стояла на том самом месте, где воевали Нахимов и Корнилов, как я попал на корабль и спал в похожей на люльку брезентовой подвесной койке, как мы ходили в поход к румынским берегам и как меня ранило в ногу.

Она смотрела на меня широко раскрытыми серыми глазами.

— Какой ты счастливый, Ваня, — сказала она с восхищением, когда я перевёл дух. — Сколько ты видел…

— Нет, это ты счастливая, — возразил я. — У тебя много книг, и ты хорошо рисуешь. Ты будешь знаменитой художницей. Твои рисунки отправят в Москву на выставку. Вот к нам приезжал на флот один известный художник, он рисовал такие чудесные картины! Он наш корабль нарисовал. «Серьёзный в бою» — называется.

— Когда папа был жив, я была очень счастливая, — тихо проговорила Маргарита, — и все мы — и я, и мама, и Робертик — были счастливые. А когда мама узнала, что папу убили, она целый месяц лежала больная. Мы думали, она умрёт, а мне всё казалось, что папа жив и вернётся. А мама хотела итти на войну, чтобы отомстить фрицам за папу. Но она боялась нас бросить, и её не отпустили из театра. Мама очень хорошо про тебя говорит, говорит, чтобы я дружила с тобой, потому, что ты молодчина и бьёшь фрицев… Ох, как она их ненавидит! А потом, понимаешь, через два года приехал Николай Дмитриевич, он поступил в театр и стал играть первые роли. Он стал ходить к нам в гости… А теперь… он, правда меня не обижает, но всё же это — не папочка. Вот Робертика он совсем не любит и постоянно его отсылает к бабушке в деревню. А мне без него скучно.

Я не знал, как её утешить.

— Посмотри, вот наша школа, — сказала Маргарита, вытирая слёзы. — Я её рисовала летом. — Она показала мне рисунок. Рука её слегка вздрагивала, но слёз больше не было.

«Молодец», — мысленна похвалил я её за выдержку. Мне очень хотелось рассказать Маргарите обо всём, что случилось со мной вчера, но я подумал: «А не покажется ли ей это смешным, как Проше?» И я не сказал ни слова. Послышался голос Маргаритиной матери:

— Дети, чай пить! Маргариточка, приглашай гостя.

Через минуту мы сидели за круглым столом, на котором весело кипел самовар. Маргаритин отчим, Николай Дмитриевич, шутил, смеялся, рассказывал о том, как в Москве во время спектакля у него однажды свалился с головы парик. Он рассказывал, сколько переиграл ролей, а потом попросил меня рассказать, как я воюю. Он очень удавился, что наш «Серьёзный» мог два раза прорваться в осаждённый Севастополь и что немцы не смогла этому помешать.

^{Мы сидели за круглым столом, на котором весело кипел самовар.}

— Моряки — молодцы! — говорил он. — Вот жаль, что нет пьес о моряках. А я давно мечтаю сыграть героя-моряка в какой-нибудь хорошей пьесе. Уж я бы его так сыграл! Всю душу бы вложил в эту роль!

И я подумал, что действительно из Николая Дмитриевича выйдет форменный морской офицер…

— Будешь приходить к нам? — спросила меня Маргарита, провожая на крыльцо.

— Обязательно!

— Ты приходи часто-часто, мне скучно без тебя. Слышишь?

— Буду приходить. Если хочешь — каждый вечер!

— Очень.

Я летел домой, как на крыльях.

Глава тринадцатая, в которой Иван Забегалов узнаёт о разных приятных и неприятных вещах

Было уже поздно, когда я вернулся домой, но мама не спала.

— Тебе телеграмма, — встревоженно сказала она, лишь только я появился на пороге. — Что-нибудь случилось?

В телеграмме было написано:

«ПРИНЯТ НАХИМОВСКОЕ УЧИЛИЩЕ ПОЗДРАВЛЯЕМ ТОЧКА ТРЕТЬЕГО ВЫЕЗЖАЙ ЗАСТАНЕШЬ КОРАБЛЬ БАЗЕ ГОТОВИМ ПРОВОДЫ ПОДАРКИ ТОЧКА ПРИВЕТСТВУЙ МАМУ БРАТИШЕК КОВАЛЕВ».

— Значит, уезжаешь? — спросила мать, когда я поделился с нею своей радостью.

— Да, в четверг, третьего.

— Весь в отца пошёл, — тихо сказала мама, глядя на меня, и слёзы потекли у неё из глаз. — На всю жизнь в моряки. Его тоже всё к морю тянуло. Всё звал нас к себе в Севастополь.

— Вот и я вас возьму, — подхватил я. — Окончу училище, буду служить на корабле я вас перевезу в Севастополь.

Я очень плохо спал в эту ночь. Всё время просыпался, ворочался. А во сне видел себя на корабле.

Утром я побежал к Маргарите и около её дома лицом к лицу столкнулся со старым марочником. Мне показалось, что он что-то высматривает здесь.

— Всё время мы встречаемся с вами, Забегалов. Приходите сегодня на почту за марками… А вы — сюда? В этот дом? Ну, я вас жду, приходите!

Я что-то буркнул в ответ и постучался. Мне открыл маргаритин отчим.

— Входите, юный Колумб, — сказал он ласково. — Маргариточка всегда рада вас видеть.

В комнате Маргариты топилась печь. Девочка сидела возле неё и смотрела в огонь.

— Наконец-то! — воскликнула она.

— Я послезавтра уезжаю, Маргарита.

— Уезжаешь?

— Ну, да. Меня в Нахимовское училище приняли. И я получил телеграмму. Вот прочти, о пишет мой командир капитан-лейтенант Ковалёв.

Она взяла телеграмму, по даже не прочила её.

— Я тебе буду писать, — продолжал я. — каждую неделю. Обо всём. Хочешь?

— Пиши, — как-то безжизненно сказала Маргарита. Она совсем не обрадовалась, что я буду морским офицером! А я-то думал, что она мне — друг.

— Ну, я пойду, — сказал я сердито. — Я ведь только зашёл попрощаться.

— Подожди! — Маргарита схватила меня за руку. —Ты не знаешь, как ты мне нужен. Даже мамочке я не могу ничего сказать. Потому что она умрёт, если узнает. Только тебе одному скажу… ужасную, самую ужасную вещь свете.

— А что случилось?

Тогда Маргарита заговорила топотом, встревоженно и быстро:

— Я пришла нынче из школы и открыла своим ключом дверь. Мамы не было дома, и я услышала, что отчим с кем-то разговаривает, Это была совсем незнакомая мне женщина, молодая, красивая, высокая. Я подумала, что это, наверное, новая актриса. Хотела пройти к себе и вдруг услышала… такое услышала… Ванечка, это страшные люди! Если б ты знал, Ванечка, какие они страшные! Они думали, что их никто не слышит…

— Ну?

— И они разговаривали, не стесняясь… Они хотят сделать что-то ужасное… Я не знаю — поджечь или взорвать что-то…

— Что ты говоришь?

— Тише, ради бога, тише, — шептала Маргарита, зажимая мне рот. — Он услышит. А та женщина — она все не актриса.

— Молчи! — сказал я, оглядываясь.

Сердце у меня колотись, и я старался взять себя в руки.

— У меня такое ощущение, словно змея вползла в наш дом, — снова зашептала Маргарита. О, как я его навижу!..

— Ты потерпи, не бойся — старался я успокоить Маргариту. — Я знаю, куда надо пойти.

— Дети, обедать! — вдруг здался из соседней комяаты голос Маргаритиного отчима.