Шла женщина, закутанная в платок. Она несла на руках ребёнка. Не дойдя до меня, она вдруг свернула, оступилась и, хромая, вошла в дом.

Вот беда, упустил! Как только мог быстрее, я подбежал к дому. Это был пустой, разрушенный дом, в окнах кружился снег. Куда же она пошла? Вдруг хлопнула дверь, и женщина вышла. Слегка прихрамывая, она пошла в обратную сторону. А ребёнок? Ребёнка-то с нею больше не было!

Я хотел было её окликнуть, но она словно сквозь землю провалилась. Теперь я подошёл к подъезду и приотворил дверь. За дверью не оказалось ни пола, ни сеней. Я увидел лишь глубокую воронку, набитую снегом. А за ней чернели ямы, торчали выщербленные стены да виднелся двор с чёрными поломанными деревьями. Где же ребёнок?

И тут я вдруг увидел ребенка. Он смирнёхонько лежал под самой дверью и не шевелился.

Вот так штука, ведь он замёрзнет! Я наклонился над ребёнком, приподнял кончик одеяла. Я чуть не отскочил от удивления. В одеяле не было никакого ребёнка. Там лежал туго закрученный верёвками пакет.

Вдруг я услышал торопливые шаги. Кто-то шёл к дому. Я спрятался за выступ стены. Дверь отворилась, и вошла женщина. Это была не та женщина, которая принесла ребёнка. Та была старуха, а это — молодая, высокая, в каракулевой шапочке, вся засыпанная снегом. Она нагнулась и раньше, чем я успел опомниться, схватила «ребёнка» и вышла.

^{Она нагнулась и раньше, чем я успел опомниться, схватила «ребенка» и вышла.}

Когда я выбежал вслед за нею на улицу, женщина была уже далеко. Я поспешил за ней и ещё издали крикнул:

— Как пройти на Чёрный мыс?

Женщина остановилась.

— На Чёрный мыс? — переспросила она певучим голосом. — Да вы не в ту сторону идёте. Как раз обратно, всю улицу до конца, потом — налево.

Мне очень хотелось расспросить её, зачем она взяла чужой пакет и почему несёт его, словно ребёнка, но я не решался.

— Смотрите, не заблудитесь, — сказала женщина и, нежно прижимая свёрток, пошла дальше.

Тут что-то не так. — подумал я. — Может быть, они что-нибудь украли? А может быть…

Женщина уходила всё дальше и дальше. Не знаю почему, я продолжал бежать за нею. Снег забивался мне в глаза, тонкий лёд проваливался под ногами, и ботинки наполнились холодной водой. И вдруг женщина побежала. Раз бежит — значит, тут определённо что-нибудь нечасто. Я прибавил шагу. Женщина оглянулась, увидела меня и побежала ещё быстрее, то и дело скрываясь за деревьями. Тогда я решил во что бы то ни стало её догнать. Однажды я таким образом словил воришку в Поти, обокравшего на улице старуху, и сдал его патрулю. Я уже почти догонял женщину. Стоило мне сделать ещё шагов сто, полтораста — и я бы её поймал. Но тут вдруг дом, стоявший справа, приподнялся кверху. Дома в городах, побывавших в плену у немцев, могут взрываться даже на сотый день после их освобождения. Меня больно хватило чем-то до спине, и показалось, что норд ост подхватил меня и понёс прямо к морю, в чёрные, бушующие волны…

Глава третья, в которой Изан Забегалов вступает в мир непонятных событий

Я очнулся, когда в глаза мне ударил луч света и кто-то спросил:

— Жив или нет?

Я поднялся на ноги.

^{— Жив или нет?}

— Эге, — протянул тот же голос. — Да ты старый знакомый! Забегалов с «Серьёзного»?

— Точно, Забегалов! А вы кто будете?

— Гляди.

Он повернул фонарь на себя, осветив лицо.

— Пётр Сергеич! — воскликнул я.

— Он самый.

— Товарищ капитан, — поправился я.

— Ну, ладно, пусть сегодня будет Пётр Сергеич. Эк, ведь, дом-то как разворотило!.. А ты как сюда попал?

— Шёл на Чёрный мыс ночевать. Из госпиталя выписался, а уехать не на чем…

— Тебе что, ночевать негде?

— То-то и есть, что негде.

— Ну, так идём ко мне. Итти-то можешь?

— Могу.

— Тут недалеко, рядом.

Капитан пошёл впереди, освещая фонариком и обходя рассыпанные на дороге камни. Я поплёлся за ним.

Пётр Сергеич не раз приходил к нам на корабль. Высокий, с серыми глазами, он всегда, бывало, напевал «Прощай, любимый город», шутил с матросами и офицерами. Со мною он тоже часто беседовал, и именно по его совету мой командир, товарищ Ковалёв, надумал отправить меня в Нахимовское училище. Я любил Петра Сергеича, и когда он меня однажды похвалил за что-то, я почувствовал себя на седьмом небе. Я знал, что капитан работает в таком отделе, который вылавливает всяческую погань, забравшуюся на советскую землю. Работа эта опасная. И за это я его вдвойне уважал.

Мы прошли несколько переулков, пробрались мимо проволочных заграждений и противотанковых надолб, нагромождённых посреди дороги. Наконец, подошли к разрушенному дому с сорванной крышей. Пётр Сергеич вошёл прямо в ворота. «Где же он тут живёт?» — подумал я. Он обернулся и знаком пригласил итти за собой. Мы пролезли через дыру в стене. Пётр Сергеич опять зажёг фонарик, и я увидел новенькую, недавно сколоченную деревянную лесенку, похожую на корабельный трап. Она вела куда-то вверх.

— Вот тут я и живу, — сказал Пётр Сергеич, поднимаясь по трапу. — Жилищный кризис, ничего не поделаешь.

Он вынул ключ и, повозившись у двери, отворил её.

— Входи, не стесняйся. Печку затопим, коптилку зажжём, ужинать станем. Ты, поди, голодный?

— Не-ет.

— Врёшь, знаю, что голодный.

Он зажёг коптилку, сделанную из пустой снарядной гильзы. Комната была большая и почти пустая. Посредине стоял стол, у стены — койка. В углу висело несколько шинелей и гимнастёрок Петра Сергеича и его штатский костюм. Всюду лежали книги — на столе, нра подоконниках, на полу, на койке.

— Удивляешься? — спросил Пётр Сергеич. — Я, брат, книги люблю. По всем дворам собирал. Есть хорошие.

Он снял шинель и аккуратно повесил её на гвоздик. Потом опустился на корточки перед печкой.

— Печка у меня, брат, с утра заряжена. Придёшь домой, чирк — и горит…

И действительно, в печке сразу запылал огонь.

— Садись, грейся.

Он подошёл к столу и, вынув перочинный нож, принялся открывать консервы. Нарезал хлеб, достал банку с маслом, пододвинул стул.

— Ну, орёл, ешь.

Он сел напротив и, улыбаясь, смотрел, как я ем. Потом подошёл к печке, поворошил кочергой дрова и снова сел за стол.

— Сыт?

— Сыт, — сказал я.

— Ну, теперь рассказывай.

Пока я говорил, он курил свою трубку. Я рассказал про операцию, про лечение, про то, как меня, наконец, выписали и сказали, что я хромать не буду. Когда я дошёл до сегодняшней истории с женщинами и «ребёнком», Пётр Сергеич насторожился.

— Эх, парень! Чего же ты раныпе-то молчал?

— Да это вовсе и не ребёнок был. Просто пакет, но тяжёлый…

— Вот это-то и плохо, что пакет. Голова! — раздражённо сказал Пётр Сергеич, подходя к стене и снимая с гвоздика шинель.

— Наверное, украли где-нибудь…

— Какой там — украли! Хуже. Ну, словом, вот что. Я ночевать, наверное, не приду. Располагайся тут, отдыхай. Печку вовремя закрой, смотри, не угори. На моей койке спи. Да запрись на ключ — и помни: скворечник мой во всём доме единственный, больше никто здесь не живёт. А город, ты сам понимаешь, был под немцами, нечисть всякая в щели могла забиться. Никого не впускай, никому не отвечай, ко мне ходить в гости некому, а сам приду — так постучу вот так… — И он постучал пальцами по столу. — Спокойной ночи!

Капитан вышел. Я повернул ключ в замке два раза. Потом принялся рассматривать книги. Тут были и Толстой, и Чехов, и Пушкин, и «Нива» за 1893 год, и Джек Лондон. Были ещё Станюкович, Киплинг и даже Конан-Дойль с его «Шерлоком Холмсом»! Помешав в печке головешки, я пододвинул к ней низенькую скамеечку и принялся читать приключения Шерлока Холмса. Это был рассказ «Пёстрая лента», о змее, которую преступники впускали в комнату через вентилятор. Змея спускалась по шнурку на кровать и жалила человека, от которого хотели избавиться.