— Твой покровитель? Он тебе помог?

— Кто бы это мог быть? — отозвалась она без всякого удивления.

— Тот, кто даже не прочь пойти с тобою в Храм Надмирного Света, да ценит твою свободу. Инар Цульф.

— Разве такой человек хоть где существует? Инар Цульф всего лишь высоко значимый чиновник, перед которым я буду обязана некоторым отчётом. Поскольку наш проект включён в общую систему города. Ты ведь к нему ходить не будешь, заискивать ни перед кем не будешь, в очередях потеть тоже не будешь. Я никому, кроме тебя, не нужна. И никому, к счастью, ничем не обязана, — она легла на высокие мягкие короба с тканями и сразу уснула от усталости.

Свежая и ничуть не уставшая, я предвкушала, что теперь я буду носить здесь все те платья, что нашила, сидя в цветочных плантациях. Это будет и своеобразный показ местным жительницам, — если им понравится, я и им сошью. После того как наберу положенный штат швей и обслуги. Я была словно в полёте, не чуяла ног, тверди под ними, неужели это происходит со мной? И этот розовеющий зеркальный многогранник — моя обитель творчества, территория моей власти, моей реализации? Что за удивительная красота окружала меня! Цветники, украшенные пёстрыми камнями, мшистыми скалами, затейливыми конструкциями для вьющихся и ползающих растений, запрятанные в гуще тенистых зарослей маленькие бассейны с бьющей в них водой, в которой плавали живые надводные цветы. Кое-где таились у берегов в травах декоративные скульптуры земноводных, выполненные с искусным реализмом и в то же время с авторской фантазией. Художникам тут было раздолье.

Я стала болтать в воде фонтана ногой, скинув туфельки и визжа от веселья и холода бьющей струи. Рабочий улыбался, наблюдая за мною, и на ходу выронил одну из коробок. Из неё посыпался мой скарб, но я веселилась ещё больше, пока он, испугавшись своей оплошности, собирал моё добро, ставшее мне безразличным. Такое ли я себе приобрету теперь, думала я, уносясь в своей эйфории ещё выше. Даже видя купол здания — кристалла сверху, будто вознеслась над ним. Был ли сам материал прозрачного купола зелёным, или это небо отражалось в зеркальной конструкции, но я видела блеск и феерическую красоту всего здания сверху! Возможно, это было следствием моего разыгравшегося воображения.

Так длилось всего лишь миг, я снова стояла на террасе среди растительности. Свет жаркого полдня не отражался, а словно частично тонул, поглощался сиреневыми панелями стен, всплывая зелёными сгустками из глубин каменной структуры. Но был это камень или что-то другое, я не знала. Но точно не стекло. При касании возникало то ощущение, какое бывает от холодного и твёрдого отполированного камня.

Я спустилась вниз в парк. Летали, блистая оперением, птицы, летала моя душа вместе с ними. Я испытывала головокружение, задрав голову на вершины густых крон высоких деревьев, что росли вокруг и цвели своим пунцовым великолепием. Ветер играл листьями, будто был он ласковый влюблённый мужчина, а деревья — расцветающие и доверчивые девушки.

— Неужели, возможно человеку жить в таком месте? Неужели, есть такие счастливцы? — прошептала я вслух.

— Ты будешь такой счастливицей, — ответила я себе. С наслаждением чувствуя босыми ступнями влажную траву, я подняла руки вверх, поднявшись на цыпочки, засмеялась и стала кружиться. Вокруг не было никого, я была одна, и это был мой мир!

Но вдруг, именно вдруг и внезапно, я увидела Рудольфа. Он стоял у границы дорожки, ведущей из лесопарка на ту территорию, фактической обладательницей которой теперь становилась я. Возле сдвоенной и закрытой на данный момент калитки в высокой ограде, в тени густолиственного лакового дерева. В этой ограде существовал ещё один вход, ведущий от ответвления Главного шоссе через лесопарковую зону непосредственно к зданию. Эта дорога была создана для машин, для подвоза и вывоза разнообразных грузов, она упиралась в массивные уже ворота, а они-то и были как раз распахнутыми. Калитка же предназначалась для тех посетителей, которые и будут в ближайшем времени сюда приходить, для заказчиков и будущих пользователей моих изделий. Для чего и выложили дорожку узорчатым камнем, а по краям высадили цветники. Но Рудольф стоял в тени густолиственных древовидных и высоких кустарников у закрытой ажурной калитки, почему я и видела его отлично. И если не прошёл через главный вход, а стоял с другой стороны ограды, как раз там, где калитка была закрыта, то и не собирался сюда входить? Он был все в той же местной одежде, в какой я и видела его на выставке. Его появление повергло меня в смятение. Я быстро взяла себя в руки и отвернулась, но вполоборота и так, чтобы его видеть. Теперь уже играла я. Он стоял в заметном ожидании. Он следил, пока я кружилась как сущая дурочка, уверенная, что меня никто не видит. И вышел, не выдержав, из зарослей. Очарованная улыбка, не подконтрольная ему, выдавала счастливого человека, меняла его, делая прежним, и мой самообман испарился. Я поняла, что люблю его, любила всегда… Никакого карцера, куда я хотела его спрятать от самой себя, — он царил во мне безраздельно. Чего и представить себе было невозможно ещё недавно, когда он подавлял своей отчуждённостью, а потом наигранным пренебрежением. Он радовался моему приезду! Только я уже не собиралась его так легко прощать.

Он явно ждал, что я подойду к нему. Я уже решилась подойти первой, хотя бы ради того, чтобы любезно, но и сдержанно поприветствовать его и открыть внутренний запор на калитке. Но как только я направилась в его сторону, произошла странная вещь. Некая сила шибанула меня в сторону, как будто моя недавняя обида, сцепившись со всем тем непростым и больным грузом, что остался от прошлого, вдруг стала сильнее моей же настоящей радости и, как нечто, наделённое собственной и независимой от меня волей, не позволила так поступить. Я направилась в здание и спряталась там от него.

Конечно, он не побежал следом. Понятно, что не стал рыскать по всему зданию в поисках меня. Но иногда он всё же пытался подловить меня, где мог, но я убегала от него опрометью. И не потому, что я осознанно не желала выглядеть податливой и беспамятной, а потому что возник страх. Непонимание, какого рода отношения возникнут у нас? Прежние? Они не казались возможными. Я понимала это так, как будто передо мною поставлен выбор, — или моя новая работа или он. Уйти к нему означало бросить «Мечту», так и не приступив к её реализации толком. Да разве он звал меня хоть куда? А стать для него оплачиваемой «особой девой» было бы ужасно во всех смыслах. Меня стали бы презирать как падшую.

Одновременно со страхом мне кружила голову ожившая любовь, соединённая с некой, вдруг возникшей жаждой игры, — лови, лови, а я тебе не дамся! Не раз останавливал он машину у края шоссе и ждал, если видел меня. Но и тогда я быстро уходила в лес, чтобы не столкнуться с ним. И я не могла не понимать, что он свирепеет на меня день ото дня сильнее, но ходил он какими-то замысловатыми кругами вокруг, ни разу не позвав по имени, не делая попытки повиниться передо мною. Игра зашла в опасный тупик. С этим человеком играть было нельзя. И предчувствие расплаты за недолжные игры охватывало меня всё чаще. Но я искренне не представляла, как к нему приблизиться без риска утраты своей репутации. Я же постоянно находилась на виду и под очевидным наблюдением почти всех в этом городе! Во всяком случае, мне так казалось.

А всё же я столкнулась с ним в гуще лесопарка. Наверняка он пришёл сюда умышленно и ждал, отлично изучив все мои маршруты и само время прогулок. Внезапно, словно притянутая к нему какой-то нереальной силой, я оказалась прижатой к нему. Действительно, так и произошло, поскольку сам он как стоял, так и не сдвинулся с места. Тут бы и порассуждать, а чьими игровыми куклами мы являемся? Кто он, невидимый факир, достающий нас из своего затейливого сундука в мгновение ока? Или прячущий в неведомые недра как отыгравший своё реквизит? Что время от времени вдруг решает поиграть нами, не давая проявить волю или желание там, где и уместно. Он решает за нас, как надо действовать. А иногда он бросает нас, куда подальше от себя, и мы сами отчего-то обмякаем, теряем активность, проявляем леность или нерешительность, тогда как всё складывается едва ли не идеально для осуществления того, к чему и стремились настырно, а то и надрывно.