— Чапос дал мне понять, что я заинтересовала того человека из ЦЭССЭИ.

— Какого именно? Бюрократа, который служил когда-то Ал-Физу?

— Ты должна понимать, что я твой счастливый шанс. В том городе у тебя появится возможность изменить свою участь…

— Это ты мой счастливый шанс? — ответила я. Она же не знала, что её конкурентки уже носятся за мною наперегонки, прознав, кто именно обеспечил ей внезапное преуспеяние. А она, вылезшая на своих покровителях, бездарность на уровне заурядной швеи.

— Ну, так я от такого шанса отказываюсь, а тебе придётся шить только мутантам вечерние костюмы для выхода из джунглей, — засмеялась я ей в лицо. Она позеленела, и это буквально. Ощерилась как людоед из колючих зарослей.

— Ты, кажется, забыла о своём ничтожном положении! Ты обречена быть только швеёй в очередном месте!

— Успокойся, — я мило улыбалась, — Пусть тебя не волнует моя дальнейшая судьба. Чего ты так разволновалась?

То, что она произнесла потом, было похоже на тяжёлый бред, в который она искренне уверовала. Наверное, Чапос тому поспособствовал ради специфического чувства юмора. — Когда я была с Чапосом в «Ночной Лиане», тот человек ужинал с нами за одним столом. Сказать тебе, кто он? Бывший муж твоей погибшей подружки Гелии! Конечно, я не задирала перед ним свой подол, а всё же он не сводил глаз с моего лица! Мой опыт против твоих восхитительных ножек! — выдохнула из себя пошлейшая колючка. Зацепившаяся в своё время за похотливого старика, выжившего из ума и впавшего в эротическое безумство, как это часто бывает у тех богачей, которые таскаются всю жизнь, а в период угасания чувственности впадают в манию одержимости своей, якобы вдруг возникшей у них, «юной силой». Чего и пришлось ей перетерпеть в прошлом от маразматика, каких «юношеских» экспериментов…

— Что же, — сказала я, держа удар. — Ты обладаешь бесценным опытом по поднятию самых неподъёмных вещей. Ты выдержишь и его!

Уйдя от бывшей хозяйки, продолжая кипеть, спотыкаясь о камни и ругая их за неподвижность и неуместность валяния как раз на моей траектории движения, я брела, не зная куда. Камни ответить мне не могли, только тем, что сбили мне кончики моих туфелек. Теперь уж я расстраивалась по поводу их порчи, но как раз это отвлекло меня от переживаний из-за недавней стычки и всего того, что обрушила на меня негодная владелица пошивочного салона. Я немного успокоилась и уже не желала салону сгореть, а ей подавиться собственной злобной слюной, поскольку она давала работу женщинам из округи, а те в свою очередь кормили своих детей. Да и чего злиться на психически и умственно отсталую женщину с разлаженной судьбой? Я уже сожалела о неадекватности собственной реакции, о несдержанности. Короче, пропащий день!

Тут-то я и столкнулась у Творческого Центра, куда непонятно зачем и прибрела в Сад скульптур, с Реги-Моном. Встреча не была первой. О первой, произошедшей при довольно странных обстоятельствах, я ещё расскажу. Я не просто удивилась, а неожиданно обрадовалась встрече. Румянец гнева без всякого перехода стал румянцем приятного возбуждения. Реги-Мон же нисколько не удивился, увидев меня. Как будто он ждал моего прихода сюда, как будто и бродил тут с целью меня дождаться. Как бы ни обстояло дело, мы оказались с ним вдвоём среди обширнейшего, старого и весьма замусоренного парка. Многие из скульптур, кстати, тоже мало отличались от мусора.

Парк считался местом простонародной культуры, если можно так выразиться, поскольку доступ был свободен для любого, кто хотел приобщиться к «высокому искусству». Многие и приобщались, у скульптур иногда отбивали их части, иногда нескромно приделывали или пририсовывали то, в чём видели недостаток. Некоторые оставляли свои немногословные, но убойные рецензии на тот или иной шедевр, притулившийся в кружевных и обильных зарослях. Старый сторож не мог за всеми уследить, хотя и был ради того приставлен. Как умел он устранял следы вандалов. Мыл иные скульптуры или убирал откровенные непотребства. Так однажды он нанёс жуткое оскорбление одному творцу, посчитав многие элементы его творения за надругательство, убрав их с глиняных телес скульптурной группы. Состоятельные мастера изготавливали свои детища из материала различных пород, а те, кто был беден, то в глине или в гипсе. От этого у многих рукотворных персон были отбиты носы, руки и прочие выступающие части, так что тут больше подошло бы наименование «Сад калек». Мы как в насмешку и встретились возле такого одноногого экземпляра, слепо устремившего свой страдальческий усталый взор в купол неба. Кому могла понадобиться его вторая нога, аккуратно отпиленная и унесённая без следа и без единой крошки? Может, кто-то таким вот образом собирал себе нехитрый строительный материал для хозяйственных нужд? Поскольку в случае поимки на месте преступления отломанную часть сочли бы за акт хулиганства, а не воровства, за которое карали тюрьмой. За хулиганство же хупы — хранители уличного порядка всего лишь пороли кожаной плёткой в пункте надзора за порядком, после чего выгоняли прочь. В этом, по-видимому, и была основная причина наносимого ущерба, когда у скульптур изымали их части, удобные для отъёма. Так что в парке было довольно много безголовых или безруких видных деятелей из тех, кому и посчастливилось вдохновить художников. Иногда это были и ныне живущие, давшие заказ деятелям Творческого Центра, а уж те и выставляли тут пробные образцы, сделанные из дешёвого композита, на суд народа. Мне стало смешно и почти весело, когда мы остановились у такого вот композитного инвалида, вот-вот готового грохнуться в усохшую траву и ожидавшего помощи со стороны. И не было сомнения в том, что помощь эта близка. Время от времени всю порушенную мечту о человеческом совершенстве утаскивали прочь, чтобы выставить новые образцы новых устремлений к упорно ускользающей гармонии. Вышло же так, что я улыбаюсь Реги-Мону тоже.

У Реги-Мона была неподалёку в комплексе общественных столичных зданий культурного назначения маленькая мастерская. Вечный скиталец по своим вечно меняющимся увлечениям он обретался тут. Он оказался талантлив, и его картины, а также каменные поделки пользовались спросом у элитной публики. Может, и простым людям он нравился, да где у них были деньги на покупку его творений, да и мест в их хибарах для них бы не нашлось.

Я призналась ему, что рисую тоже. Но для себя. И картины Нэиля я храню. У меня целая комната завалена только его картинами. К сожалению, лучшие вещи остались у Тон-Ата. В цветочных плантациях. Но кое-что оставалось и в старом доме в посёлке. Их я и перевезла в своё маленькое новое жильё. Сама ютилась в одной комнатке, а его картины хранила в другой комнате.

— Зачем они тебе? — спросил Реги-Мон.

— Просто, — не нашлась я с ответом. — Они красивые, и в некотором роде это его оставленные вещественные следы в мире, который он покинул, — тут я загрустила. — Я, когда смотрю на них, не чувствую себя одинокой в мире, где у меня не осталось ни единой родной души.

— Отлично, что ты сохранила его работы, — озарился Реги-Мон. — Мы их продадим!

— Кому? — не поняла я.

— Ты не представляешь, — ответил Реги-Мон, — какие капризы порой одолевают состоятельных людей. Техника Нэиля так и осталась не разгаданной никем. То, что он когда-то продал, получило известность, и его творения пытаются разыскивать, но безрезультатно. А тут ты! Тебе зачем то, для чего у тебя нет ни дворцов, ни личной галереи, как например, у Миры. Мира когда-то знала Нэиля. Теперь её муж арендует здешние выставочные площади и на днях тут будет континентальная выставка, и ты продашь картины ценителям. Они должны радовать людей, а не пылиться и гаснуть от времени, сваленные без пользы. Главное, не стремись отдать дёшево. Это вызывает презрение, неуважение. А поставишь высокую цену и увидишь, как они будут востребованы! — У Реги-Мона были свои договорённости с этой Мирой, управляющей делами Творческого Центра, и он пояснил, что с меня за аренду выставочной площадки ничего не возьмут, — Ну, если пару шедевров из всей коллекции. В зависимости от твоей удачи. Не будет её, ничего не изымут.