Больше она к нему не ходила. И прошёл почти месяц, прежде чем она опять пришла. И это была их последняя встреча.
В холле с ним находился самый человек Руд-Ольф. Он показался ей ожившим кошмарным сновидением, хотя ничего странного в его появлении и не было, поскольку он также работал в «Зеркальном Лабиринте», где занимал целый этаж со своим немаленьким коллективом, который и возглавлял. Ола никогда там не была. И не интересовалась ни им, ни его отделом.
— Я, к сожалению, не могу изменить существующих порядков и установлений, — сказал Руд-Ольф Ар-Сену фразу, являющуюся продолжением предшествующего разговора.
— И ты не сможешь сделать это никак иначе?
— Как же это? Отменю все высшие предписания? Я и так погряз в такой отсебятине за последние годы, что того и гляди, придётся сворачиваться в глубинах окончательно, запечатав все входы и выходы. Да уйти-то не проблема, а как же весь проект? Разве это мы с тобой его создавали столько десятилетий, чтобы иметь право что-то там решать по своему произволу? — и он замолчал
— Ты, если ты стоящий человек, должен придумать что-то другое…
— Должен? Кому и что? Надмирному Свету или тебе?
Ар-Сен даже не обратил внимания на вошедшую Олу, настолько был поглощён беседой. Лицо его было не просто неподвижным, а окоченевшим. Он стоял у стола, в то время как гость по-хозяйски восседал на месте Олы, да при этом бесцеремонно рычал на хозяина холла.
— Немедленно встаньте с моего места! — произнесла она, бессознательно копируя интонацию мамы, когда та обращалась к нерадивой прислуге. — Разве вы не видите, что для посетителей вдоль стены стоят кресла?
— А мне и тут удобно, — ответил он нагло, — а ты займись своей прямой обязанностью и приготовь нам напитки, да и закуску нехитрую тащи, если есть чего у Арсения в его холодильной камере. Я с самого утра на ногах, а вот поесть было как-то недосуг. — И чтобы позлить её, развалился на её месте с ещё большим комфортом. Кресло скрипело под его далеко не хрупким корпусом, и явно оно не было рассчитано на подобные габариты. Ола, вроде бы, и ушла со службы, а кресло продолжала считать своим.
— Я не слуга в доме яств, чтобы вам подносить напитки! Я никогда этим не занималась. Посетители никогда не приходили сюда есть и пить! Только Ар-Сен имеет право перекусить в своём кабинете, если нет времени зайти в дом яств в «Зеркальном Лабиринте». Да и тот напоминает закусочную для сброда, где вечно толкутся прожорливые простолюдины…
— Ну и скандалистка. Артур прав. Она даже его умудрилась побить. А тебя, случайно, не колотит? — обратился посетитель к смущённому Ар-Сену, игнорируя выпады Олы.
— Пожалуйста, Олечка, — так Ар-Сен иногда видоизменял её имя, и Ола позволяла ему, — принеси напитки и холодные закуски из того, что там есть. Я сам всё организую прямо тут на столе в холле. Тарелочки и столовые приборы не забудь.
Ар-Сену она противиться не стала. Принесла еду и ёмкости с готовым напитком, для чего пришлось ходить туда и сюда несколько раз. Всё это время Ар-Сен и тот наглец о чём-то тихо бубнили наедине.
— Будешь есть с нами? — заискивающе отчего-то обратился к ней Ар-Сен. Ола отказалась, и чтобы не видеть невыносимого посетителя, ушла в кабинет Ар-Сена, где и легла на диван, размышляя о том, смогла бы она или нет полюбить этого самого посетителя, не случись в её жизни Ар-Сена? Ведь любит же его та хорошенькая и нарядная как кукла модельерша, как убеждает её в этом Ар-Сен. Человек был красив и высок, а рост в её мнении — это было одним из главнейших качеством для мужчины. Собственный высокий рост с подросткового возраста лишал её некоторой доли уверенности в себе. Её отец тоже был высок и силён, и женщины любили его всегда, даже вынося его невыносимый характер в нагрузку. Правда, сейчас отец был немолод, болен и грузен. Никогда, решила она, невозможно полюбить никого, кто не Ар-Сен. Диван был очень удобный, и она уснула.
Она увидела себя в лодке, точно такой же, в какой они с Ар-Сеном катались по огромному озеру, один из берегов которого смутно и размыто лиловел теми самыми рощами, где находился и один из их домов, только принадлежащий маме, а не отцу. Это же было то самое озеро «Лучезарное», где она чуть не утонула в детстве. Ар-Сен стоял на ближайшем берегу, прекрасный и полуголый до пояса, и Ола в страхе и одиночестве звала его к себе. Ярко-оранжевый закат освещал странную гору словно бы усыпанную битым стеклом, так ослепительно сверкала её белая ледяная вершина. Она видела не раз горы Паралеи, куда брал её отец, только никогда не видела, чтобы они сверкали. Казалось, что сама Ихэ-Ола расплавилась в небе и стекает вниз по горе огненными потоками в озеро, и вода у берегов яростно закипает, окрашиваясь в алый цвет. Ар-Сен уже брёл по воде в её сторону, только Ола из сна понимала, что это бесполезно, что пучина неодолима. Их разделяла даже не вода и не расстояние, а что-то, чему она не знала названия, но ясно чувствовала, как бывает это только во сне, что видит далёкое будущее, видит мир, лежащий за пределами Паралеи, где они живут с Ар-Сеном в настоящем.
А в измерении, куда и закинула её внезапно та сила, что есть сверх сознание, их жизни соединиться не могли. Его устремление к ней было напрасным, о чём он тоже знал, а всё равно брёл к ней, пока не провалился в глубокий и отверзшийся под его ногами провал. И тут с задавленным криком она тоже бросилась в воду, чтобы не дать ему захлебнуться в подсвеченной упавшим светилом массе озера, похожего на плавящееся стекло. Ей стало холодно, очень холодно. Огромная гора с белой вершиной нависала над свинцовой, как-то мгновенно погасшей, пучиной воды. Как ни была гора велика, как не обманывала своей близостью, доплыть до неё было невозможно. Да и берега не было в наличии, поскольку вода отвесной стеной скрывала его.
Ола, как когда-то в детстве, давилась её плотной текучей субстанцией, дрожа при этом от холода и просыпаясь. Твёрдые незримые руки, протянувшиеся откуда-то со дна снизу, из уходящего сна схватили её и сдавили живот. Ола вскочила. Уснув глубоко, не прикрыв себя сверху пледом, она действительно замёрзла, поскольку окна в холле были открыты и оттуда сильно дуло через приоткрытую дверь. Внезапно она ощутила сильную тошноту и еле успела добежать до санблока. Стоя на коленях на холодном полу, покрытая ледяной испариной после внезапного приступа, она никак не могла сообразить, что это с нею? Вошёл Ар-Сен. Он услышал её возню и услышал подозрительные звуки, так как двери в кабинет и в санузел оставались открытыми. Встревоженный, он поднял её и подвёл к раковине, чтобы она смогла умыться.
— Что ты сегодня ела? — спросил он.
— Как обычно, — ей стало уже легче, и она повисла на нём, чувствуя его родное тепло и надёжную, как ей мнилось, поддержку. — Мне приснилось, что ты утонул. Я бросилась тебя спасать, и сама стала тонуть. Проснулась, и вот…
Сзади появился тот человек. С невозмутимым видом он протянул ей странную прозрачную и мизерную капсулу, — Положи в рот. Если попал токсин, то он будет мгновенно нейтрализован.
Действительно, едва капсула растаяла во рту, возникло такое самоощущение, словно ничего и не произошло, исключая оставшийся горьковатый привкус.
— Надо бы кровь проверить, — пробормотал Ар-Сен.
— У меня месячных второй месяц нет, — ответила ему Ола, не испытывая ни малейшего стыда перед вторым и чужим человеком, — может, это дисфункция от переутомления? Я настолько устала тут жить, рано вставать, я хочу домой…
— И прекрасно, — с готовностью отозвался незнакомец, — собирайся, и поедем домой. Я тотчас же тебя и отвезу.
— Разве вы знаете, где я живу? — спросила она.
— А твои данные в базе Центра на что?
— С ума ты сошёл! — подал голос Ар-Сен, — прежде надо её к Франку.
— С ума сошёл ты, а не я. Франк уже провёл свои исследования. Я уж постарался, пока ты тут разлёживался по диванам. Залетела птичка, и поэтому доктор отказался от деликатной процедуры по возврату ей утраченной целости. Уж прости за цинизм. Я его уговаривал вернуть ей утраченное, и пусть она уедет, а её отец в свой срок услышит от своих же врачей, что пользуют аристократическое сословие, что дочка стала тем самым феноменом, каковой именуют «непорочным зачатием». Мы бы просветили её, что и как сказать. Главное, настаивать на невиновности. Избранница Надмирного Света — так у них называются подобные случаи. Таких особ они не отвергают и даже возводят в особую степень возвышения над прочими. Пусть бы папаша поломал себе голову, пусть бы заподозрил неладное, поскольку сам он — фрукт глубоко порченый, а с фактом как поспоришь? Доктор ни в какую, упёрся. Он догматик нравственного кодекса.
