Суеверная, она боялась призраков больше, чем реальных бродяг, хищных же зверей на окраинах не водилось. Они были давно истреблены и обитали только в глубинах лесов, переходящих в непролазные уже джунгли, граничащие с зонами пустынь. И Ола содрогалась не от того, что няню вполне может придушить первый встречный и ненормальный бродяга, или она провалится в болото, а от того, что у неё не будет колдовского напитка. Густого, пахучего и сладкого. И холодела от своего наследственного, не иначе, жестокосердия по отношению к старой и родной, любящей её преданно и всем сердцем няне. Няня приготовила напиток и вручила его Оле, когда та навещала родителей, что делала в последнее время редко. Маленький глиняный и пузатый сосуд с широким горлом был закрыт чистой тканью и завязан шнурком от детской обуви Олы. Няня хранила её детские вещи из тех, которые ей удалось спасти от беспощадного выброса за пределы аристократического дома и вообще городка. Аристократы избавлялись от старых вещей и тряпья, даже тогда, когда бедные почли бы их за недоступную роскошь. Прислуга всегда была начеку, потрошила контейнеры с тряпьем, когда их выставляли для мусорщиков. Потом сбывали их на рынках бедноты, а иные вещи вполне годились для перепродаж в дешёвых лавках рабочих кварталов. Это был дополнительный источник прибыли и им и их семьям. Потому нелёгкая жизнь домашних рабов была соблазнительной и притягательной для людей социального низа. Потому так презрительно Ола относилась к простым людям, невольно считая их одежду отрёпками тех, кто жил в недосягаемых, закрытых стенами, наполненных охраной городках, хотя это и не всегда соответствовало реальности — далеко не все носили обноски аристократов. Любовь к няне удивительно уживалась с затаённым презрением к ней, как к более низшей форме разумной и любимой, но фауны. Одновременно Ола понимала неправильность такого отношения, искажение заветов Надмирного Отца, его учения, что все равны перед ним и друг перед другом. Но установки детства были сильнее разума, сильнее понимания. Аристократическая гордыня жила в её позвоночном столбе, вросла в него, она ходила прямо и не гнулась, даже теперь, пребывая в своём падшем состоянии. Внешне же она упрямо продолжала считать себя лучше всех прочих, кто жили вокруг в ЦЭССЭИ. Это рождало тёмную тень в ней, а эта тень в свою очередь умаляла её счастье. Последнее же время она и сама превратилась в тень. Так шушукались о ней за спиной, она чувствовала, и никто не любил её здесь. Да ведь и она никого тут не любила. Кроме того, кому она отдала то, что он был обязан получить только с разрешения вначале её отца, а потом уж жрецов Надмирного Света. Напиток был нужен для закрепления достигнутого эффекта привязки. Для того, чтобы уже никакая сила не оторвала его от неё. Напиток был им выпит, поглощён с удовольствием

— Компот твоей бабушки хорош, — так он ей сказал, — практически родной вкус.

— Родной? — переспросила Ола, — кто ещё давал тебе такой напиток?

— Не помню. Но вкус знаком как будто, — и ничего не пояснил.

«Чего я корчусь, — думала она, — завтра опять увижу его. Может быть…

Далеко не каждый день он энергично и стремительно входил в свой холл, и тогда освещение словно бы удваивалось, потолок стремительно уходил ещё выше, стены усиливали свою красочность, а воздух в помещении как живой начинал приходить в движение и предельно заполнял её лёгкие. И она не могла ни дышать глубоко и со всей возможной полнотой. Правда, служила она больше его многочисленным коллегам, выполняя их поручения и ведя записи не всегда ей понятных формул, бегая по различным этажам огромного «Зеркального Лабиринта». И постепенно перестала приходить на службу, если сам Ар-Сен отсутствовал, презрительно игнорируя выговоры администрации и угрозу её выгнать с работы. И они и она знали, что никто не посмеет этого сделать. Только Ар-Сен. Поэтому в «Зеркальном Лабиринте» её тоже не любил никто, кроме Ар-Сена, конечно.

— У вас, у местных, неумение себя дисциплинировать — в крови. Почему ты гуляешь тогда, когда хочешь, к тому же всем грубишь? — говорил он.

— А ты? Почему не каждый день появляешься не только на службе, но и дома отсутствуешь? Где? Где ты бываешь настолько продолжительное время?

— Я совсем другое дело. У меня вольный график. Да и командировки секретные.

— Где? Возьми и меня. Мне можно. Я не такая тут, как все прочие.

— Лучше не спрашивай. Не любопытствуй. А иначе…

— Иначе?

— Мне придётся согласиться с теми, кто требует твоего изгнания из «Зеркального Лабиринта». Учись и живи как прежде. Можешь не приходить сюда. Зачем тебе? Я сам буду приходить к тебе, когда буду свободен.

— Ко мне нельзя приходить. Чтобы все узнали, что я падшая?

— Ну, так… Я буду давать тебе знать, как только у меня будет свободный день, и ты будешь приходить ко мне. Да и не одна ты такая. Многие местные девушки ведут вольный образ жизни, здесь же нет никакого Департамента нравственности…

— Я не местная и не принадлежу к этим обобщённым, неизвестным «местным». Хочешь сказать, что только в столице кишат преступники, падшие и воры, а тут все святые как жрецы? — удивилась Ола. — Или тут все сплошь из аристократических посёлков? Насколько мне известно, нет никого, кроме меня. И тут есть люди, следящие за прочими. Мне это известно в отличие от тебя. А откуда ты родом? Если ты аристократ, то я многие роды знаю. Я изучала книгу записей о древних и подлинных аристократических семействах. Мы принадлежим именно к таким, к выдающимся когда-то. Да и сейчас мой отец не последний человек в Доме Высшего Управления Паралеи.

— Ты не одна тут аристократка. Тут всяких хватает.

— Назови хоть одну фамилию! — потребовала она возмущённо, — хоть единственную, чтобы я могла найти тут хоть одну родственную и не такую грубую и шершавую душу, как у прочих.

Арсений таращился на неё как слепой и поражался преображению прекрасной и ласковой девушки в яростную фурию.

— И у меня? — спросил он, — грубая шершавая душа? Я как-то случайно узнал, что та новенькая женщина из модного текстильного Центра тоже аристократка. Я просто, ну поверь, что это было случайно, узнал её данные. Отец Виснэй Роэл, мать Ксенэя Роэл. Что-нибудь знаешь о таких?

— Виснэй Роэл? Преступник?! — воскликнула она, — ещё бы мне не знать. Мой отец принимал участие в раскрытии заговора, в котором состоял Виснэй Роэл. Мне рассказывала об этом моя мама. За эту заслугу он и стал начальником Департамента Безопасности после смерти моего дедушки. А семья Роэла была разжалована в своём статусе, и его близкие вынуждены были переселиться в торговое сословие, в скопища потных торгашей. Там им и место.

Ола презрительно вздёрнула верхнюю и очаровательную губу, но пришла в себя, как только увидела его лицо.

— Мне всё равно, какого ты рода, — пробормотала она виновато.

— Я сам из рода Рахманов, — и засмеялся так, как смеются простолюдины, не уважающие свой род.

— Рахман? Странное название. Но я посмотрю…

— Не стоит. Я же простолюдин.

Она промолчала. Больше у них никогда не было подобных разговоров. А однажды, когда его не было на служебном месте, привычно не было, Ола вошла в его кабинет, поскольку неё была особая пластина, открывающая дверь, и обнаружила на его рабочем месте странный и искристый браслет. Его персональный. Он снял его и забыл. Он был совсем другой, не такой как у неё и у большинства служащих «Лабиринта». Только особое меньшинство были наделены такими же браслетами. Это были люди, имеющие доступ в особо засекреченные помещения. И что произойдёт, войди она в те помещения? Кто отличит её от тех, кто туда вхож?

И она пошла к зеркальным дверям с другой стороны здания. Приложила браслет к зеркальной панели, вовсе и не бывшей стеклянной, и панель попросту убралась в стену. А Ола внезапно оказалась среди поразительного и мало понятного великолепия. Странная пустота окружала её, странная в том смысле, что никого в помещении не было. Свет с улицы проникал сквозь стены, а окон в привычном понимании не было вообще. Закрытые двери сами собой раскрывались перед ней, стоило ей только подойти к ним. Обычно Олу поражало обилие пыли в ЦЭССЭИ. У них в лесном аристократическом посёлке было иначе. Или ей так казалось, ведь ей самой никогда не приходило в голову, что прислуга тщательно вытирает как мебель, так и предметы интерьеров, и блеск их дома казался ей данностью самой по себе. Она просто не обращала внимания на ту суету, которой занималась юркая неуловимая прислуга, мало попадающаяся на глаза.