Если бы сам Эйхман и суд над ним происходили бы не наяву, не в окружении огромного количества фактов и свидетельств, а были бы плодом художественного вымысла, то конструкция Х. Арендт была бы органичной и внутренне не противоречивой. Искренне жаль, что мы продолжаем обсуждать произведение по названию документальное, а по существу, во многом фантазийное. Дело в том, что высокая репутация автора сослужила плохую службу тем, кто положился на неё как на гаранта качества при знакомстве с «Эйхманом в Иерусалиме». Возможно, большое число отрицательных рецензий вызвано разочарованием от несбывшихся ожиданий. Однако следует быть и благодарным Х. Арендт за то, что она в очередной раз, в немалой степени благодаря своей известности возбудила интерес к психологической природе Зла, побудила к исследованию личности Эйхмана как к одному из его ярких носителей. А кроме того, продемонстрировала возможности интерпретации поведения преступника подобно герою из известного советского комедийного фильма «Берегись автомобиля»: «Граждане судьи! Он, конечно, виноват, но не виноват…»[100] Она показала, что вполне можно манипулировать информацией, придумывать несуществующие «как бы факты» только для того, чтобы убедить других в правильности своего подхода. Иллюстрацию к чему-то подобному может дать также, по сути, похожий на суд над Эйхманом судебный процесс (конец 90-х годов прошлого века), рассматривавший «отрицание очевидного» – факта Катастрофы еврейского народа английским историком Дэвидом Ирвингом в иске против американского историка Деборы Липштадт.[101] Конечно, существуют другие научные методы диагностики и интерпретации личности и её поведения, другие объяснительные модели и для такого исторического персонажа как Адольф Эйхман.

Как было сказано, Арендт во всех своих сочинениях после издания «Эйхмана в Иерусалиме» обращается к суду над Эйхманом. В этой навязчивой идее, безусловно, кроется много личного. Возможно, она чувствовала некую незавершённость, которая и заставляла её возвращаться к этой теме. Также, по-видимому, закономерен её интерес к теме антисемитизма, которая в личностном аспекте раскрывается в её «Эйхмане в Иерусалиме». С чем всё это связано? Каковы причины и мотивы её поведения, например, в дискуссиях на эти темы? Вероятно, неслучайной является встреча этих исторических фигур в виртуальном пространстве вне времени. Через анализ написанного Х. Арендт можно попытаться раскрыть её личность и понять, насколько это возможно, в чём психологический смысл её репортажей с судебного процесса в Иерусалиме.

Есть нечто, что в определённом смысле сближает эти фигуры. Что же общего между военным преступником Адольфом Эйхманом и известным философом Ханной Арендт? Некоторую пикантность этому сопоставлению придаёт тот факт, что Х. Арендт как еврейка, к своему счастью, избежала участи миллионов соплеменников, а Эйхман вложил немало энергии в их истребление. Разумеется, речь не идёт о тождестве между ними. Они из разных миров, их разделяют разные нормы и ценности. В данном случае речь идёт об общности психологической, о наличии сходных личностных черт. Думаю, что поиск в этом направлении может многое дать для понимания как личности Эйхмана, так и личности Арендт. Интерес к личностным особенностям Арендт может прояснить то, что проявилось в её книге о суде над Эйхманом – «подкрепление» выдвинутого тезиса о «банальности зла» различного рода интеллектуальными трюками. Создаётся ощущение, что книга, вызвавшая бурную реакцию, может быть лакмусовой бумажкой, сигнализирующей о серьёзных личностных проблемах её автора. В психологической диагностике есть направление, которое отвечает этой задаче.

Речь идёт о проективных методиках, которые позволяют на основании продуктов деятельности судить о личностных характеристиках человека: о его проблемах, о мотивах, об особенностях поведения, о привычных путях разрешения внутренних и внешних конфликтов и т. д. Суть подобных тестов сводится к тому, что испытуемому предлагается некий стимул в виде конкретного объекта, предполагающего многозначное его толкование. На основании письменного или устного отчёта психолог делает заключение о наличии конкретных личностных характеристик. Например, испытуемого просят нарисовать что-то (тест «Дом – Дерево – Человек»), написать рассказ по предъявляемой картинке, на которой имеются некие персонажи (Тематический Апперцептивный Тест – ТАТ), или предлагают описать то, что он видит при взгляде на чернильные пятна (тест Роршаха) и т. д. К слову сказать, такие тесты предлагались на психиатрическом обследовании главных нацистских преступников на Нюрнбергском процессе и при подготовке к суду над Эйхманом, и о них в соответствующем месте ещё будет сказано. В данном случае текст работы Арендт можно проанализировать как произведённый ею письменный продукт, который, безусловно, отражает её личностные черты. Но меня не интересует вроде бы напрашивающийся, исходя из сказанного, анализ личности Х. Арендт. Так или иначе, затрагиваю эту тему постольку, поскольку интересен вопрос о том, почему она представила Эйхмана таким, а не иным образом? И первое, что можно сказать: изображение ею Эйхмана послушным, слабым и не умеющим мыслить чинушей было, весьма вероятно, не случайным.

При сопоставлении двух фигур – уже исторических – бросается в глаза то, что оба, и Эйхман, и Арендт, весьма агрессивны. Разница только в том, что Эйхман во время судебного процесса тщательно скрывал свою агрессию, маскировал её, а Х. Арендт открыто её проявляла через демонстрацию своего превосходства по отношению к объекту оценки. Эйхман нашёл (или ему нашли) применение своей агрессии, став убийцей за канцелярским столом, а Арендт дала выход своей агрессии в высокомерии, сарказме, уничижительном отношении к Эйхману и своим оппонентам, в демонстрации своего права на истину в последней инстанции. Зачастую, например, в дискуссиях по поводу её книги рецензенты остро реагировали не столько на содержание, сколько в не меньшей мере на тот тон, который она позволяла себе по отношению к ним. Получить представление о её стиле общения можно даже из опубликованных в Интернете видеозаписей её интервью.

Другой момент – и для Арендт, и для Эйхмана была важна принадлежность к определённой среде, вне которой они себя чувствовали весьма некомфортно. Существенная разница состоит лишь в том, что Эйхман, вступив в нацистскую партию, и на службе в гестапо обрёл «свою» среду, свою деятельность, свою миссию, свою сверхзадачу в способствовании уничтожению еврейского народа и его биологической базы.[102] А Х. Арендт потеряла свою социальную среду, принадлежность к которой для неё была жизненно важна. Безусловно, она получила сильную психологическую травму, вынужденно покинув нацистскую Германию. В результате эмиграции были разрушены связи с её друзьями, коллегами по научной деятельности. Она была своей в научной и философской элите Германии, являлась ученицей Мартина Хайдеггера и Карла Ясперса. И вдруг… всё это благополучие, великолепие мысли, вся атмосфера, в которой ей легко дышалось, рухнуло. К тому же закончился и её роман с Хайдеггером. Травма, нанесённая её изгнанием из Германии, из культурного и научного сообщества, как представляется, не зажила, была открытой раной до конца её жизни. Хотя она и восстановила после войны контакты с Хайдеггером, но о возврате к прежним отношениям говорить не приходилось.

При обсуждении фигуры Эйхмана Арендт совершает методологическую ошибку, которой не избежал и тот, кто подвёл экспериментальную базу под её тезис о банальности зла – Стэнли Милгрэм[103]. Речь идёт о том, что на примере конкретной личности, даже такой как Эйхман, Х. Арендт делает широкое обобщение, экстраполируя своё видение Эйхмана на общество. Другими словами, личность не тождественна обществу (что действительно банально). Из этого следует, что закономерности, обнаруживаемые на макросоциальном уровне, «не работают» на микросоциальном уровне, т. е. на уровне конкретной личности и наоборот. Уместно здесь сослаться на мнение К. Юнга[104], которое он высказывает по поводу причинности явлений в природе: