Было бы опрометчиво говорить о неспособности Эйхмана мыслить. Он неоднократно проявлял изобретательность и находчивость в различных ситуациях. Так, по мере приближения советских войск к Будапешту немецкая артиллерия, позиции которой располагались рядом со станцией трамвая в восточной части города, осталась без снарядов. Боеприпасы находились в нескольких километрах от последней остановки трамвая на запад. Эйхман предложил генерал-майору Августу Зеендеру [August Zehender] «создать живую цепь из евреев, чтобы нести снаряды из склада и загружать их в трамваи на конечной станции на западе. Трамваи могли перевозить их через центр Будапешта к восточному концу линии, где его собственные подразделения могли переместить их на линию фронта». Идея Эйхмана сработала. Живая цепь длиной 6 или 8 километров переносила снаряды от депо до станции. Затем десятки трамваев, один за другим, мчались через Будапешт, чтобы встретить людей Зеендера на востоке. Орудия открыли огонь.

Однако самым впечатляющим примером умения мыслить стратегически является уход Эйхмана от преследования, осуществление обманных манёвров и распространение ложных слухов (например, о бегстве на Ближний Восток), эмиграция в Аргентину и жизнь в этой стране-убежище для многих нацистов. Причём, если бы не амбиции Эйхмана, стремление к публичности, желание оправдаться и стать глашатаем обвинения «ложных богов», предавших его, он мог бы спокойно умереть в своей постели – может быть, и не забытый своими жертвами и их потомками, но не найденный и не казнённый.

Вероятно, вольно или невольно Х. Арендт подгоняла образ Эйхмана под свою теорию, создавая клише злодея нового времени. В погоне за парадоксальной идеей Арендт не останавливается перед прямой фальсификацией фактов, приписывает Эйхману те черты, которые отвечали её концепции «банальности зла». Строго говоря, несмотря на то, что она выступала в своих публикациях как философ, интеллектуал, исследователь, с точки зрения методологии она оказалась совершенно беспомощной, хотя роль журналиста, весьма субъективно освещавшего процесс, она могла исполнять, если качество её репортажей удовлетворяло редакцию, пославшую её с этой миссией. Как известно, роль журналиста заключается в том, чтобы добывать и передавать информацию своей публике, давать как можно более всестороннее освещение затрагиваемых тем, а дело других, тех, кто получит этот материал, – анализировать, делать выводы. Что же случилось с Х. Арендт? Она вышла из роли. Все, кто обращаются к её работе, забывают, что её роль была журналистской, и только. И с этой ролью она не справилась. Она взялась интерпретировать обширный материал, который оказался у неё в руках, но распорядилась им не в поисках истины, а в интересах своей теоретической конструкции.

Одним из грехов Эйхмана Х. Арендт называла бахвальство, в качестве примера которого привела высказывание Эйхмана, в котором он выразил удовлетворение от сознания того, что «пять миллионов врагов рейха уже умерли, как животные».[87] Тем самым эти миллионы погубленных человеческих жизней он записал на свой счёт. А может быть, это не только хвастовство, но и гордость за «хорошо выполненную работу»? Трудно отрицать то, что он приложил свою руку к уничтожению миллионов евреев, был в числе тех, кто руководил этим преступлением против человечности. Мнение Х. Арендт выглядит довольно волюнтаристским, не подкреплено никакими доказательствами. Впечатление от Эйхмана у Арендт могло сформироваться под влиянием восприятия его как сидящего под стеклянным колпаком с неблизкого расстояния и в профиль. Да и наблюдение она вела не очень долго, поскольку посетила только несколько судебных заседаний. С точки зрения Арендт Эйхман был несомненной серостью; в нём, по её мнению, скорее можно было заподозрить не монстра, а клоуна.

Её раздражала его речь, которая была далека от академического немецкого языка, бывшего для неё весьма чувствительным местом, а также словесные клише, которые для неё являлись показателями его низкого интеллекта. По её мнению, протоколы допросов на предварительном расследовании показывают, что «каждая страница которых была прочитана, откорректирована и подписана Эйхманом, – настоящая золотая жила для психолога, достаточно мудрого, чтобы понимать, что ужасное может быть не только гротескным, но и просто смешным. Некоторые из комичных эпизодов переводу на английский не поддаются, поскольку юмор заключается в героической битве Эйхмана с немецким языком – битве, которую он упорно проигрывал». Одним из индикаторов невысокого интеллектуального уровня Эйхмана Х. Арендт считает его плохую память, которую называет «дырявой». Она полагала, что он не в состоянии припомнить факты, которые были документально зафиксированы. А может быть, как явствовало из протоколов допросов, память его была избирательна? Он «помнил» то, что хотел рассказать, или «вспоминал», когда ему предъявляли соответствующие документы… У Эйхмана, как следует из материалов допросов, не было серьёзных проблем с памятью, во всяком случаев таких, которые чем-то отличали его от обычных людей. В этом месте следует согласиться с Арендт, назвав Эйхмана банальным, хотя есть основания полагать, что его память была выше среднего уровня. Он излагал довольно подробно, с указанием географических названий, историю своей службы в СД и гестапо. В своей «Исповеди…», переведённой на английский язык, совсем небольшого объёма – около 40 страниц отдельного издания – Эйхман упоминает более 40 фамилий лиц с их должностями и полсотни географических названий соответственно ситуациям, для которых они релевантны.[88]

Память у всякого из нас избирательна, что естественно и присуще природе человека. В то же время не секрет, что память является прекрасным орудием манипулирования, чем, без сомнения, Эйхман пользовался. Кроме того, следует заметить, что память является коррелятом интеллекта и последующих профессиональных достижений, но в довольно ограниченной степени. Известен случай, который на протяжении многих лет отслеживали психологи, – журналист С.Ш., который обладал практически безграничной памятью.[89] Следуя логике Х. Арендт, человек с такой памятью должен был достичь вершин учёности. Однако волей обстоятельств и неких внутренних побуждений он стал известным мнемонистом, который выступал на эстраде.

При чтении записей допросов[90] складывается впечатление об Эйхмане как об умном, изворотливом человеке, который прекрасно помнил детали своей службы по прошествии более 15 лет. Как могла Арендт представить его тупым служакой, слепо повинующимся приказам своих начальников? Уничтожение такого немыслимо большого количества людей, собираемых со всей Европы, требовало своего организационного гения, злого гения – и он нашёлся. Вероятно, провидцем был Кальтенбруннер, определивший Эйхмана в ряды убийц. Из протоколов видно и то, что Эйхман не просто был исполнителем распоряжения нацистских верхов об окончательном решении, но проявлял инициативу. Он продолжал упорствовать, отправляя на смерть венгерских евреев даже тогда, когда получил приказ остановить этот процесс. Стало быть, он не был и беспрекословно послушным.

Одно из популярных объяснений мотивов, побуждающих Эйхмана к действию, с точки зрения Х. Арендт, заключается в том, что, будучи человеком недалёким, но исполнительным, всецело повинуясь выполнению приказов высших инстанций, Эйхман со всей душой отдавался делу, по отношению к которому у него не возникало никаких эмоций. По его словам, он не был антисемитом, что всё-таки сомнительно, как следует из воспоминаний тех еврейских активистов, которым лично приходилось иметь дело с Эйхманом. Можно было бы предположить, что исходя из такого видения его личности, Эйхман мог бы участвовать в злодейских делах по уничтожению любого народа, любой популяции. Так ли это? Действительно ли ему было безразлично то, что он находился в эпицентре «окончательного решения»? Арендт отвечает на этот вопрос положительно. В то же время сам Эйхман, пребывая в иммиграции, в интервью голландскому журналисту Виллему Сассену на вопрос о том, не сожалеет ли он о содеянном, ответил: