Ежедневно приходил Иван Федорович и как-то незаметно втягивал меня в разговор.

Сегодня он пришел с деловым видом и, даже не спросив о здоровье, рассеянно потер лоб.

— Хочу посоветоваться с тобой, Смирнов. Дело вот какое. Хорошо бы вечерникам завести свою стенгазету. Ты как полагаешь?

— Не мешало бы, — осторожно ответил я.

— Только вот с художником у нас туго. Некому заголовки писать.

— Найдем художника, Иван Федорович. Сам сделаю.

— Вот и отлично. Только ты сначала выздоровей.

Иван Федорович посидел немного, стал собираться и вдруг спросил:

— Кстати, ты не помнишь, в котором часу Пшеничный отправился за нами?

— Кажется, в восемь. Да, около восьми.

— Так, так… Значит, в восемь?

Мне показалось, что Иван Федорович чего-то недоговаривает.

Днем позже произошло событие, о котором я узнал месяц спустя. И. Ф. приехал в третью бригаду. Его встретили радушно.

— Зачастили вы к нам, Иван Федорович.

— Дела…

— Сейчас обмоем ваш приезд, — обрадовался поводу Бурун. — Мы мигом. Закусочку соорудим, а выпить у добрых хозяев всегда найдется.

Иван Федорович от угощения отказался и предложил Пшеничному:

— Пройдемся по лесу, на свежем воздухе потолкуем.

— Дымят наши трубокуры, — недовольно сказал Колчин. Он помнил, как Иван Федорович в свое время поймал его в коридоре с сигаретой. С тех пор Колчин курить так и не научился.

Они пошли в лес по узкой протоптанной тропке. Пшеничный шагал впереди, напряженно ожидая вопроса, но И. Ф. молчал. Пшеничный обернулся:

— Я слушаю вас, Иван Федорович.

— Видишь ли, Пшеничный. Не знаю, с чего начать…

— В чем дело, Иван Федорович?

— Дело, собственно, касается тебя!

— Меня?!

— Ты оставил Смирнова в лесу!

— Оставил. Но что же я мог поделать? Ведь капканы без отвертки не откроешь, а отвертки у нас с собой не было. Мы даже не знали, где Афанасий поставил свои капканы. Замки тоже голыми руками не собьешь. Любой на моем месте поступил бы так, как пришлось сделать мне. На себе я не мог тащить Смирнова — капканы-то были на цепях! Я хотел остаться, костер развести, чтобы вдвоем вас дождаться. Ведь рано или поздно, но вы бы пошли за нами, вы бы поняли, конечно, что с нами что-то случилось. Вот я и хотел подождать со Смирновым. Но Смирный категорически требовал, чтобы я отправился за помощью, прямо гнал меня. Вот и пришлось бежать…

— Бежать?

— Ну да. За вами!

— И долго ты бежал?

Пшеничный молчал.

— Ты бежал пять с половиной часов. А до заимки всего шесть километров. У тебя по лыжам разряд, не так ли? Каким образом, вместо того чтобы проходить в среднем за час пять километров, ты прошел шесть километров за пять с половиной часов?

— Но я… я вначале неправильно определил направление. Запутался. Потом едва вышел на дорогу. Тайга все-таки. Темно.

Иван Федорович побледнел. Пшеничный растерялся.

— У тебя же был компас. Как ты мог заблудиться?

— Я совсем забыл про компас.

— Неправда! Ты нарочно тащился столько времени. Мороз стоял сильный, и ты рассчитывал…

— Иван Федорович!

— Да, рассчитывал! Очень точно все рассчитал. За пять часов Смирнов должен был неминуемо замерзнуть. И замерз бы, если б не лежал в ложбине. Ведь он лежал почти без движения, рука и нога, зажатые железом, были совершенно неподвижны. Опоздай мы еще на полчаса…

— Иван Федорович! Как вы… смеете! Как вы можете утверждать подобное! Вы — наш учитель, наш классный руководитель.

— Оставь, пожалуйста. К чему такая патетика? И как мы не догадались сразу отправиться на поиски? Правда, Афанасий предполагал, что вы заночуете в тайге, чтобы с рассветом поохотиться.

— Что вы говорите! Как вы можете так думать обо мне! Да если отбросить ваши нелепые мысли, зачем же мне понадобилось совершить такое?! Зачем?!

— Зачем? — переспросил Иван Федорович. — И ты еще спрашиваешь — зачем? Думаешь вывернуться… Хорошо. Ты, как мне казалось, всерьез ухаживал за Катей, погоди, не перебивай. Во всяком случае, у меня создалось такое впечатление. У Смирнова тоже были на нее, как говорят, некоторые виды. Это было известно решительно всем, так как Смирнов не из тех, кто может скрытничать.

— Ясно… дуэль и прочее. Вы, Иван Федорович, не знаете наше поколение. Дуэли безнадежно устарели, теперь противники могут запросто договориться и друг с другом и с объектом спора. В наш космический век многое переменилось, и не только в области науки и техники, но и просто человеческих отношений. Все предельно упрощено в наше время, и простите, но я не верю, что вы этого не понимаете.

— Да, дуэли — безусловно, архаизм. Но вспышки, минутные вспышки, особенно при определенном стечении обстоятельств, могут быть и бывают. Так произошло и у тебя со. Смирновым: стечение обстоятельств навело тебя на мысль извлечь выгоду из создавшегося положения. Это похоже на человека такого типа, как ты, рационального, трусоватого, наглого.

Пшеничный судорожно мял шапку. Потом внезапно успокоился и нахлобучил ее на самые брови.

— Все это очень любопытно, Иван Федорович, но неправдоподобно. Ваши домыслы никого не заинтересуют. Сплошная фантастика. Нужны доказательства, а их, насколько я понимаю, нет. Не докажете! Тем более что все закончилось благополучно, пострадавших не имеется. Так что добрый вам совет — не тратьте попусту силы — не было такого. Вам просто пригрезилось…

Иван Федорович усмехнулся.

— Рано торжествуешь. Я еще не кончил.

— Говорите. Послушаем. Любопытная историйка.

— Скорее подлая. Так слушай. Когда ты сказал нам тогда в заимке, что заблудился, я тебе поверил. Кстати, это естественно. Но потом, утром, все же решил кое-что проверить. Поискал и нашел.

— Нашли?

— Нашел подтверждение своей версии. Ты колесил вокруг заимки в радиусе примерно ста пятидесяти метров. Нарочно ходил вокруг, чтобы время убить.

— Очень интересно. — Пшеничный запрыгал на Одной ноге.

— Паясничаешь?

— Просто холодно.

— Ты тогда мерз. В ту ночь. Но чтобы согреться, развел костер. А Смирнов замерзал.

— Сказки. Выдумщик вы, Иван Федорович.

— Ох и хитер ты, Пшеничный! Костер замаскировал, снегом засыпал. Но угли остались. Все-таки ночь была темноватой, тут ты, пожалуй, прав. Что теперь скажешь?

— А то же самое…

Пшеничный совсем успокоился. Доказательств-то у учителя никаких. Пойди докажи! Попробуй. Пустая затея. Пшеничный осмелел.

— Зря затеяли, Иван Федорович, ничегошеньки у вас не выйдет. Бездоказательная болтовня. Ни один прокурор не возьмется за это дело. Так что на сей раз не получилось у вас. Что ж, благодарю за содержательную беседу. Любопытный вы человек, Иван Федорович. Нам внушали одно, а сами оказались ого-го какой штучкой.

— Вот что я тебе скажу, Пшеничный. Слушай внимательно. Ты прав, доказательствами я не располагаю.

— Еще бы! Иначе давно бы меня упекли!

— Нет. Я хочу, чтобы ты сам, понимаешь, сам обо всем рассказал ребятам. Сам!

— Нашли дурачка!

— Советую подумать.

— Донесете?

— Знаешь, видимо, не напрасно тебя называют Ползучим!

Шуро́к был зачислен в нашу бригаду. Не обошлось без вмешательства ребят. Когда Джоев спросил Шурка́, куда его зачислить и что он собирается делать, Шуро́к равнодушно взглянул в окно.

— Зачисляйте, куда хотите. Мне безразлично.

— Вах! — вскипел Джоев. — Почему тебе все равно? Такой крепкий, такой красавец, понимаешь, и такой безразличный. Нельзя быть таким. Нет!

— Отдайте его нам, товарищ директор, — сказал Алик.

— Забирай парня, дарагой, забирай, пожалуйста. Не могу я с ним беседовать. Слишком разные мы люди. Он — равнодушный, я — нэт. Нэт!

Шуро́к остался у нас. Работал он вместе со всеми, не отставал. Но Афанасий бурчал недовольно:

— Не пойму я новичка. Работает неплохо, дело понимает, только сонный какой-то, вроде спит, на ходу.

— Так уж и спит, дядя Афанасий, — заступался Левка.