Я тихо встал и отдал скамейку в распоряжение бедного страдальца. Было бы просто бесчеловечно не уступить ему общественную садовую скамейку в столь решительную минуту. Я пожелал ему счастливого пути в лучший мир, а сам поспешил на вокзал, чтобы посмотреть на молодых людей, одетых по новой моде.

Я редко езжу в трамвае. Только когда у меня много времени или когда я почему-либо не в духе. Вчера выдался как раз такой день. Я имел полтора часа на то, чтобы доехать до центра города — Мессухалли. Спешить было некуда. А был я не в духе по той причине, что с утра почувствовал в пояснице прострел (хотя я и не укрывал огнестрельного оружия), а в левой ноге — острую боль ишиаса.

На остановке Алекси собралась толпа, обычная для четырех часов дня. Подошедший трамвай был полон, но впереди еще оставалось место. Сорок человек втиснулись на площадку заднего вагона. Создался мощный напор, и меня тоже втянуло в вагон. Я пытался оберегать больную ногу, но безуспешно. Какой-то юноша спортивного вида принялся массировать мой ишиас тугим баскетбольным мячом. Я попытался избавиться от этого соседства, но вдруг получил резкий удар в самое чувствительное место: солидная дама везла в сумке цветочные вазы сложной формы.

— Пожалуйста, проходите вперед! Впереди есть место, — простонал кондуктор.

Начался штурм. Какой-то атлет с бычьей шеей расправил свою богатырскую грудь и шутя подмял под себя несколько женщин, трех детей и одного мужчину.

— Какая наглость! — воскликнула одна молодая пассажирка. — Вы утащили мою шляпу!

— В такой давке шляпа только мешает, — ответил атлет.

— Ай! Мои мозоли!.. И мои новые туфли… — донесся женский вопль из-под какой-то скамейки.

— А с мозолями не надо лезть в трамвай, — заметил атлет.

— У меня исчезла сумочка, — всполошилась третья женщина.

— А у меня пропала детская коляска, — заголосила четвертая.

— Университет! — объявил кондуктор. — Пожалуйста, проходите вперед! На передней площадке совсем просторно.

— Даже просторно!.. — прохрипел жилистый мужчина средних лет с мрачным лицом спирита и большими оттопыренными ушами.

— Кто еще не платил за проезд? — спросил кондуктор.

— Заплатили… — прошипел человек, похожий на спирита. — Я еще с вас потребую платы!.. Мне наступили на шляпу, а на пальто не оставили ни одной пуговицы… Проклятый Френк…

Он не договорил последнего слова, потому что какая-то дама нечаянно сунула ему в рот свой зонтик и в это время плечом выдавила окно. Трамвай остановился. Сразу же через заднюю дверь начали прорываться внутрь полтораста человек, собравшихся на остановке. Один тащил громадный чемодан, другой — садовый стул, третий — стиральную машину, четвертый — пенопластовый тюфяк, а пятый — бельевую корзину. У других был мелкий багаж: портфели, торты, букеты цветов и оконные жалюзи.

Ранее упомянутый атлет снова выпятил свою богатырскую грудь и рванулся вперед. На этот раз он продвинулся до середины прохода, подмяв под ноги каких-то мелких налогоплательщиков. В этот миг я взвыл от боли. Какой-то честный горожанин вонзил мне в бедро что-то длинное, завернутое в бумагу: то ли сверло для камня, то ли металлическую штангу для подвески портьер. Я пошатнулся, насколько позволяла теснота, и тогда другой почтенный горожанин поставил мне на плечо ящик с инструментами, протянув руку за билетом. Попробуйте представить себе, что чувствуешь, когда стальным буравом тычут тебе в бедро, как нарочно, в самый центр ишиаса и в то же время испытывают больную поясницу, навьючив на тебя сундук весом в полцентнера. Тут уж поневоле что-нибудь скажешь. И я не удержался от горестных восклицаний.

Веселый атлет рассмеялся от души:

— Не надо лезть в трамвай, если у вас ишиас и прострел. Хотя кто его знает. Пожалуй, здесь у вас скорее пройдет любая хворь, если она не смертельная, конечно. Тут ведь такая теплая обстановка. Тут, будь ты даже вдребезги пьян, и то не упадешь, потому что со всех сторон тебя поддерживают.

Настроение разрядилось, и все чувствовали себя почти как дома.

— Стеклянный дворец! — объявил кондуктор. — Будьте добры, проходите вперед! На передней площадке совсем свободно!

— Проклятый Френк… — попытался было снова заговорить человек с лицом спирита. Но опять его прервали на полуслове. Трамвай дернуло, и какой-то пассажир, беспомощно качнувшись, запихнул ему в рот пакет свежевыстиранных простынь.

Атлет же сказал примирительно:

— В трамвае не надо ругаться. Так приятно чувствовать близость людей…

Многие полагают, что легче шилом кашу есть или бутылку завязать узлом, нежели выучить какой-нибудь иностранный язык. Латынь, как известно, язык мертвый. Поэтому, очевидно, на многих могилах надписи делаются по-латыни. И все же язык этот живет. Он продолжает жить в медицине. Врачам необходимо знать латынь: чтобы мертвым языком писать свидетельства о смерти. Это знак сочувствия к усопшим, так что снимем шляпу перед врачами.

Некоторые из моих друзей спрашивали, где я обучился латыни. Они, конечно, не знают, что от школьных лет мне запомнились лишь переменки да сидение без обеда. Если вы, друзья мои, располагаете временем и согласны выслушать меня, я расскажу вам все как можно короче.

Я изучал латынь натуральным методом.

Теперь уж вы, небось, подумали, что когда-то я ухитрился проникнуть в женский католический монастырь и проводил ночи с аббатисой в келье, где о любви говорят не иначе как по-латыни… Нет, нет и нет! Оставьте напрасные догадки, ибо существуют и другие натуральные методы. Но прежде чем я открою вам тайну, вы должны еще услышать пролог, ибо каждый, кто зашел в ресторан выпить рюмку водки, должен заказать и закуску.

Итак, терпение, друзья, и слушайте меня внимательно.

В нашем несовершенном мире успех человека часто зависит от его осанки. Если осанка плоха, человеку приходится учиться, получать образование; а кто поосанистей — тому и так хорошо. Общеизвестно, что коротенькие и плотные мужчины обычно имеют хорошую осанку, тогда как высокие, но худые, ходят сгорбленные и сутулые. Когда человек перестает расти вертикально, тогда он начинает расти горизонтально. Или, как говорят в народе: ему бы дверь пошире, а притолоки он не боится. Некоторые мужчины перестают расти вверх в то же самое время, когда у них ломается голос. С этой самой поры они начинают уплотняться в области живота и обретают характерную солидность: Если рост мужчины на десять сантиметров ниже среднего, он подражает осанке Наполеона или идет в летчики, чтобы подняться выше других. Существует, разумеется, и множество иных возможностей. Миру постоянно требуются солидные люди, умеющие держаться прямо. А коль скоро высокие мужчины бывают обычно сутулы, у низеньких есть шанс показать свою осанку. Мне это известно по собственному опыту. Однажды я помог одному коротышке взобраться на руководящий пост — и в результате он стал моим начальником. Он принадлежал к типу людей круглых и скользких, как бильярдный шар, который трудно загнать в лузу. Ему чрезвычайно импонировала моя плохая осанка. Я ходил сутулясь, как проситель, и, конечно, производил впечатление крайней покорности. Моему начальнику нравились подчиненные, устремлявшие взор на его ботинки. Сутулость он отождествлял с нижайшей преданностью и все возвышался в собственных глазах.

Чем больше горбилась моя спина, тем выше ценил меня начальник. Он думал, конечно, что перед ним истинный работяга — настоящая вьючная лошадь, сплошное почтение к начальству. Чем ниже поклон, тем выше шансы на увеличение оклада. Но мне моя согнутая в три погибели спина доставляла столь острые страдания, что я был вынужден просить внеочередной отпуск, лечь в постель и позвать врача.

— Скажите, всегда ли ваша супруга заботилась о том, чтобы на воротничке сорочки у вас была пуговица или запонка? — спросил врач.

— О, да, разумеется, — простонал я в ответ. — Что за странные вопросы, доктор?