Обеспокоенная моим состоянием Габриеля стала названивать мне. Если я и брала трубку, то старалась завершить разговор поскорее, до того, как она поймёт, насколько всё плохо.

Однако обмануть Габи оказалось не так-то просто.

Она заявилась без приглашения и обнаружила меня внутри серого склепа, почти умирающую. Следующий час я выла у неё на плече. Габи, уже вышедшая замуж и успевшая войти в стадию первого брачного кризиса, слушала меня с двойным сожалением.

— М-да-а… — задумчиво протянула она, гладя меня по голове. — Бабы рыдают из-за мужиков. Бабы рыдают не из-за мужиков. Какая-то вечная бабская рыдальня кругом. И что самое ужасное, с этим ничего нельзя сделать.

— Ох, Габи! Если бы я знала!.. — продолжала давиться я собственными слезами.

— Будь проклят тот день, когда я посоветовала тебе связаться с этим Тони.

— Ты ни в чём невиновата, Габи.

— Конечно, невиновата, — спокойно рассудила Габриеля. — Я просто подумала, что тебе будет немного легче обвинить кого-то ещё. Я-то как-нибудь перетерплю. С меня не убудет.

Дослушав её, я всё-таки смогла вымучить улыбку:

— Спасибо… Мне правда легче.

— Да пожалуйста. Обращайся. И всё-таки я смотрю на это так: лучше попробовать и мучиться оттого, что нихрена не вышло, чем не попробовать и мучиться сомнениями, а вдруг бы получилось. В конце концов, тебе есть что вспомнить.

— Не хочу вспоминать, не хочу… — заныла я и вновь свалилась на кровать.

Габи убирала мои сбитые клоками волосы и сердито качала головой.

Она не упрекала меня за то, что страдаю я отнюдь нехудожественно: от меня разит настоящим человеческим адом, а от слёз лицо моё приобрело одутловатые, глупые, болезненные черты. Живые люди проходят стадию отчаяния и самоуничтожения совсем не так, как показывают в фильмах: убитый горем герой в безупречном белом смокинге на фоне трагически собравшихся туч воздымает руки к небу, пронзительно вскрикивает душещипательное «Нет!» и падает на колени, медленно закрывая тоскливые глаза.

В реальности боль пожирает безжалостно и целиком, порой не оставляя сил ни на крики, ни на картинные жесты. Ничего прекрасного в боли не остаётся, даже если ей подвергается красивый человек, он превращается в безобразного и жалкого, потому что беспокойство о себе исчезает, и остаётся лишь грубый кусок неотёсанного страдания.

Вот и я валялась таким же куском, утешаемая Габриелей, которая не могла никак исправить моё прошлое, но всё же пыталась вернуть мне надежду на будущее.

— Илзе, пора приводить себя в чувства, — сказала Габи. — У тебя скоро день рождения. Ты ведь не хочешь прореветь и его тоже.

Честно сказать, мне было совершенно всё равно.

Я перестала следить за календарём и не заметила, что прошёл уже месяц после нашей последней встречи с Тони. Он не писал мне. Я не писала ему. Всё выглядело как полный и окончательный крах. И только мысли о нём продолжали кипеть по-живому, но Габи убедила меня, что вскоре и это пройдёт.

— Нужно ещё время, — заявила она, умудрённая личным опытом. — Кроме того, ничто так не лечит от прошлых отношений, как новые знакомства.

Я решила поверить ей. Габи помогла мне наконец выползти из кровати, от которой, ещё чуть-чуть, и уже начались бы пролежни.

Мы сходили по магазинам. Габи отвлекала меня разговорами. Через пару дней я всё-таки научилась самостоятельно выбираться из постели и передвигаться в пространстве, не падая каждые пять минут, чтобы поплакать.

Специально для меня Габриеля договорилась с Вовой, чтобы он подыскал среди своих знакомых мужчин хорошего парня, и устроила двойное свидание в японском ресторане.

Мне не нравились подобные места. Я чувствовала в них непреодолимую фальшь: возможно, действительно японскими там оставались лишь заковыристые названия блюд в меню, но всё остальное оставляло желать лучшего — официанты из Средней Азии, притворяющиеся японцами; лаундж из колонок, слабо сочетающийся с модными показами, которые крутили на развешанных повсюду экранах; яркие, дорогие коктейли, неподходящие ни к рыбным блюдам, ни к оформлению ресторана в виде иероглифов и бамбуковых стеблей.

Но я не стала привередничать, понимая, что Габи и Вова стараются в меру своих сил и фантазии, стараются для меня.

Я пришла в самом сексуальном платье, на которое смотрела слишком долго, чтобы не купить его, когда объявили сезонную распродажу. Платье цвета морского бриза — не синее, не голубое, не бирюзовое и не зелёное, а наполненное всеми этими оттенками в единой утончённой гармонии.

Пожалуй, оно выглядело чересчур помпезно для рядового похода в ресторан и до вульгарности смело для первого знакомства с человеком, о котором я ещё ничего не знала.

Его звали Станислав, и, конечно, моё появление впечатлило его, когда я, мягко поводя открытыми плечами, села рядом с ним, застенчиво опустила ресницы и поздоровалась со всеми присутствующими. Даже Габи чуть не проглотила коктейльную соломинку.

Станислав был высоким, ладно сложенным мужчиной. Думаю, многие хотели бы верить, что он одинок и находится в романтическом поиске, но мне с трудом верилось, что людям с такими внешними данными удаётся долгое время пребывать наедине с собой. Впрочем, то же самое можно было сказать и обо мне, если не видеть собственными глазами, как ещё неделю назад меня растаптывало непростительной и бессовестной мукой.

Мы пили и переговаривались. Стас ненавязчиво выстраивал хорошее впечатление о себе, упомянул, что работает в кредитном отделе банка на руководящей должности, не женат, детей, о которых ему было бы что-то известно, не имеет.

Последнее было произнесено якобы шуткой, но невольно меня посетила мысль, что Габи попросила его уточнить этот момент специально. Наверное, я должна была тут же вспыхнуть радостным благоговением и начать поглаживать Стаса по коленке под столом, но я осталась равнодушна и к самой шутке, и к тому, какую ценную информацию она несла.

— Илзе, мне говорили, ты пишешь книги? — задал вопрос Станислав.

— Да, всё верно.

— Дашь почитать?

— А какие книги ты читал в последнее время?

Стас задумался. А Габи, похоже, в тот момент возжелала огреть меня чем-нибудь тяжёлым.

— Да я в основном по работе читаю, — признался Стас. — Но мне правда интересно.

«Неправда», — подумала я.

Неправда, потому что неправдой было всё, что происходило в этом ресторане. Японские роллы от шеф-повара никогда не бывали в Японии, даже в своих предыдущих воплощениях. Наряды с подиумов никогда не надевались другими людьми по их собственному желанию. Стас никогда бы не стал читать моих книг, а я никогда не стала бы с ним разговаривать, если бы не эта встреча, на которую я согласилась только ради подруги.

После ресторана Стас проводил меня домой.

Мы поцеловались у подъезда. Наверное, это должно было означать, что отныне мы встречаемся. Но я не почувствовала от поцелуя ровным счётом ничего из того, что можно и нужно чувствовать, когда кого-то целуешь. Вышел совершенно пустой поцелуй никого и ни с кем.

Я дала Стасу свой номер телефона, зная, что никогда не отдам ему своё сердце. Тем не менее, Габи меня похвалила. Я сказала ей, что Стас приятный. И не соврала. Правда, не уточнила, для кого и почему он приятен. Если говорить обо мне, то вся приятность Стаса для меня сводилась к тому, что он просто не отталкивал: он не отталкивал меня, а я не отталкивала его.

В мой день рождения он приехал с цветами и подарком — большой букет красных роз и золотая подвеска в виде сердечка.

Я смотрела на оба бессмысленных предмета и понимала, что Стас приехал, рассчитывая на ночёвку. Наверное, если говорить простым и понятным языком, он вполне заслужил допуск в мою спальню. Но я не могла сдержать дрожь при мысли, что он сейчас начнёт раздеваться и раздевать меня, что мне придётся терпеть какие-то ласки или поцелуи. Габи дружески советовала мне расслабиться и поверить, что Стас — хороший парень. А вся вера во мне почему-то иссякла.

Я смотрела на закат из окна своей квартиры. Стас подошёл сзади и обнял меня.