– А зачем мы его преследовали? – спросил Уильям.
– Просто так, – ответила девочка. – Идем!
Но даже такая неутомимая егоза, как Элли, не могла носиться по Лесу весь день напролет. И потому, едва только она выкарабкалась обратно на бугор, над которым склонялась полная крона лесной липы, она уселась прямо там, в сплошной тени листвы, и тут же вытянула ослабшие ножки. Уильям неуклюже, то и дело соскальзывая и возя белыми рукавами по рыхлой бурой земле, поднялся к ней. Теперь она опять молчала, но Уильям решил ни о чем ее не спрашивать, – и тогда она смешно завалилась на бок, как барсук в своем глубоком убежище, и так же сладко уснула, забыв о мальчике с незнакомой палубы; но он вовсе на нее не обиделся.
Охраняя покой девочки, Уильям просидел под сенью липы несколько часов. В конце концов он сам нечаянно прикорнул – и проснулся, когда принцесса уже деловито сновала в желто-красном полумраке кругом бугров. Разглядев Уильяма, она взобралась наверх, почему-то прижимая руки к груди, и устроилась возле него.
– Смотри, что у меня есть, – похвасталась она и протянула ему целую пригоршню сушеных черных ягод.
– Что это? – спросил он.
– Бузина. Здесь неподалеку есть норка, как у барсука. В ней никто не живет, и я складываю там ягоды. Это называется тайник!
Уильям взял одну ягоду и сунул в рот.
– Почему они такие жесткие?
– Они лежали зимой и весной, – пояснила Элли. – Тебе не нравится?
– Они странные, – промычал Уильям, высунув язык. – Э-э-э…
Вдруг он начал плеваться во все стороны и схватился за горло. Рот наполнился немыслимой горечью, а тошнить стало так сильно, что он нагнулся к земле и выдал зловещее «О-о-о!», высвобождая все то, что было съедено утром дома. Элли смотрела на это круглыми от удивления глазами, а потом разроняла свою пригоршню и заплакала.
– Я думала, это хорошая бузина! – оправдывалась она сквозь слезы.
Уильям еще раз сплюнул, ему полегчало, и он с отвращением глянул на землю.
– Элли, не плачь! – серьезно сказал он. – У тебя есть вода?
– Вода? Тут недалеко ручей…
– Ручей? – переспросил Уильям.
Впрочем, должен ли он был так удивляться? Разве на острове не было множества ручьев – широких, полноводных, живых?
– Да, он приходит каждую весну, – всхлипывая, еле слышно пролепетала девочка. – Идем.
Она отвела его к истоку, скрытому в кольце из больших камней, поблизости от барсучьей норы. Там Уильям вдоволь напился чистой воды. А Элли, отвернувшись от него, продолжала хныкать. Вся живость в ней впервые иссякла.
– Я найду хорошую ягоду… – шептала она.
– Мы найдем вместе, – утешил ее Уильям. – Не плачь, мне уже совсем не так плохо. Нет, даже лучше прежнего!
– Врун, – проворчала она.
– Нет, теперь правда, – весело сказал он и взял ее за руку. – И еще мне теперь будет что сказать маме, если я опять опоздаю. Скажу, что у меня заболел живот и я не мог выйти на берег. Как по-твоему, я хорошо придумал?
Элли, успокоившись, кивнула.
– Ты уйдешь прямо сейчас?
– Надо вернуться до заката, – ответил он. – А солнце уже совсем заходит.
И тогда принцесса приободрилась и утерла слезы.
– Вот и нет, – хитро сказала она.
– Как? – удивился Уильям.
Она засмеялась и ответила:
– Я и сама не знаю, честно-честно!
Прежде чем расстаться, они ненадолго сели возле своего дуба.
– А у меня скоро день рождения, – не без гордости сообщил ей Уильям, и не без сожаления – в глубине души.
– Здорово! – вновь оживилась Элли. – А что это за день рождения?
Уильям замялся.
– По-настоящему был только один такой день, а это… В общем, раз в год я становлюсь умнее, или взрослее, или что-то вроде того. Наверно, одно из двух – взрослее или умнее. Я не помню точно.
Элли как-то неловко опустила каштановую голову.
– Я бы очень хотел тебя позвать, все теперь кого-нибудь зовут к себе на день рождения. Сплочение, как мама говорит, и все такое прочее. Но ты же не хочешь, чтобы о тебе узнали…
Элли вскинула глаза.
– Да, и если бы хотела, то все равно не пришла, – гордо сказала она. – Мне не место среди них. Да и, по-моему, это совсем не весело.
– Откуда же ты знаешь? – рассмеялся Уильям. – Я тебе только что про него рассказал!
– Я так думаю, – ответила девочка. – И ты сказал – раз в год. Что это значит? Объясни!
– Раз – это когда что-нибудь случается. Я нашел тебя раньше – это был раз. Сегодня – еще раз. Вместе два раза… два дня. Все-таки тебе надо выучиться считать. А год – это тоже раз, только очень медленный. Год… – Уильям умолк на секунду, но все же нашелся: – Зима, весна, лето, осень… Вместе – год. Мой день рождения – семь годов… лет. В этом году.
– Поняла! – с жаром кивнула Элли. – Значит, год – это много дней! И ты хорошо помнишь этот… раз в год?
Мальчик задумался.
– Не очень, – наконец признался он. – Но если бы ты пришла, я бы запомнил.
– Я бы не пришла. Нет, – лукаво улыбнулась девочка, – не надейся!
– Жаль. Сегодня же последний день, – так удрученно отозвался Уильям, что и у самой Элли мигом испортилось настроение.
– А когда будет еще… раз? Когда ты придешь? – с новой тоской в голосе спросила она.
– В июле, через шестьдесят шесть дней, – уже радостно ответил Уильям. Радовался он тому, что не зря считал дни до выхода в Парк, помечая их карандашом на форзаце книги (чтобы эти пометки не затерялись среди других его рисунков). Элли такой ответ, напротив, огорчил еще больше.
– Шесть-де-сят шесть, – по слогам повторила она. – Это много? Надеюсь, не год?
– Когда чего-то ждешь, много, – кивнул мальчик. – Но не год, гораздо меньше. И я стараюсь не ждать. Ты тоже попробуй. Попробуй сделать что-то другое. Тут, в Лесу, столько всего можно найти!
– Обязательно, – пообещала ему Элли. Подумав, она спросила: – А ты что делаешь? Ну, как ты сказал, что-то другое?
У Уильяма, конечно, и тут был готов ответ.
– Я читаю книги, – сказал он. – Про Америго. Ты, наверно, думаешь, все это выдумки… Но выдумки в книгах куда интереснее, чем выдумки учителя.
Элли опять задумалась и невзначай подергала прядь волос на виске.
– Может быть, ты покажешь мне одну из них? – полюбопытствовала она, чуточку развеселившись.
– А ты умеешь читать? – поразился мальчик.
Конечно, Элли не умела читать. Но она дала ему слово, что научится. Вернее, он дал ей слово, что научит ее… в следующий раз.
Во время Праздника Америго, который, как вещал в своей речи учитель, продолжался двенадцать дней (начинаясь, согласно новому Своду законов, со второго понедельника мая), властители не только не прекращали наведываться в апартамент № … – они приходили и в воскресенье, и нередко вдвоем или даже втроем; видно, Господа полагали, что в эти дни хозяйка, не участвующая в параде, занимается стряпней дольше обычного. Действительно, Мадлен не отходила от плиты все утро, стараясь как следует угодить домашним. В три или четыре часа пополудни она швыряла зеленый передник на большую кровать и звала Уильяма и Рональда. Те под страхом лишения сладостей и размышления напяливали торжественные костюмы (целый год спрятанные за резными дверями шкафа), – и вся семья отправлялась на 3-ю Южную улицу, которая встречала к этому часу шествие почтенных ряженых.
В честь обитателей острова, готовых принять гостей в любую минуту, на Корабле проводился большой парад костюмов и масок. Герр и фрау Левские и их приемный сын присоединялись к длинному ряду зрителей, оттесненных процессией к витринам собственнической улицы. Родители, как все, начинали махать руками, непринужденно, громко восхвалять милость Создателей и вообще выражать восторг. Уильяма удивляло то, как они менялись в лучшую сторону. Мама, наряженная в кукольное зеленое платье с прозрачной пелериной на королевских плечах и слоистой юбкой, легко вьющейся над коленями, становилась еще красивее и будто бы даже еще нежнее на ощупь; недавно угрюмый отец не переставал улыбаться и иногда возбужденно подскакивал на месте – чтобы рассмотреть всю разноцветную процессию, не упустив ни одного яркого костюма. Многие ряженые держали над головой не менее яркие плакаты. Многие несли сувениры – разные покупные безделушки, символически напоминающие о Создателях. Зрители бросали им под ноги искусственные цветы, а из окон летели бумажные ленты и высыпались всякие дешевые сладости. Палубы не видели столько праздных красок ни в одно другое время, и это потрясало всех без исключения. У Уильяма все потрясения обыкновенно происходили в голове – от беспорядочного гула оконных стекол и несмолкаемых воплей взрослых, и спасения от них он искал у любимой матери: то в животе ее, то в спине, то в боку, описывая на ней круг за кругом.
