Не знаю, чем там дело кончилось, – на этом моменте Ильич обычно выключал воду.

Ильич не был стахановцем, хоть косарём был знатным, поэтому работа у нас шла с перерывами и многочисленными перекурами, во время которых мы с Сокольским либо слушали байки Ильича, либо глазели на гигантский лесоперерабатывающий комбинат, находившийся рядом с нашей делянкой. На его дворе, устланном, как в цирке, щепой и стружкой, лежали штабелями огромные стволы, уже без коры и попиленные. Иногда что-то происходило, и какой-то механизм перевозил что-то с одного места на другое, что-то куда-то заезжало, издавало несусветный визг и вываливалось с другой стороны ровненькими стопочками. Если не приглядываться, то людей было не очень, и огромный комплекс, включая двор, казался гигантским механизмом. Это завораживало.

Полярные Зори находились рядом с Белым морем, глубоко врезавшимся в сушу заливом Северного Ледовитого океана, были окружены бескрайними лесами, в основном хвойными. Весь этот край был мне хорошо знаком с детства по лыжному Кировску. Я люблю эти лысые, снежные горы, суровый, как бы инопланетный ландшафт и короткое, но такое яркое лето, когда солнце не вообще заходит, а маячит на горизонте в красном мареве. В один из выходных мы с Сокольским съездили в Кандалакшу и искупались в Белом море, прыгая в воду с гигантского камня.

Меня поставили на лыжи в три года. Я помню свой первый спуск с горы на папиных плечах. Помню цвет искусственного освещения горы ВЦСПС в Кавголово, где это произошло. Тогда я, естественно, не знал никаких гор и склонов, но обрывки впечатлений, которые у меня остаются до сих пор, подсказывают, что это было именно там. Потом я также возил на плечах своих детей, сначала Митю, потом Зою, а теперь и Глеба.

Альпинисты и горнолыжники – это был самый писк шестидесятых. Как очки Шурика и мини-юбки, прически «бабетта», а потом сапоги-чулки и танкеры Аляска. Мой папа был физик, мама – геолог. Классика. Они пели песни Визбора и читали Хэма* – на даче висел портрет седого бородатого красавца, обветренного далекими морями и странствиями. А ещё летом они уезжали: мама – в поле, папа – в горы. Вообще, они всегда были заняты – своей работой, своими компаниями, своими интересами. И если бы не лыжи, я бы рос дворовым парнем, и как сложилась бы моя судьба, трудно представить. Но случилось так, что в компании мамы и папы у нескольких семей одновременно родились дети, и, чтобы облегчить нелегкую задачу воспитания отпрысков, было решено по очереди заниматься всеми детьми скопом. Для этого надо было собрать нас в одном месте. Таким местом стала хата, которую компания родителей, как тогда было принято, снимала в поселке Токсово с целью катания на лыжах с Кавголовских гор по выходным. Вернее, не хата, а хаты, потому что каждая компания обычно проживала несколько лет у одних хозяев, потом, по каким-либо обстоятельствам, перебиралась к другим. Я помню четыре такие хаты. Первая была на Новой улице, а на ее заднем дворе был маленький склон, который именовался Гальюнкой, видимо от того, что вершину этой горки венчал обычный дощатый сортир, по-морскому – гальюн. Там мы всей компанией, насчитывающей в разное время от четырех до шести детей, и начали кататься. Подъемника там не было, и первое, что мы освоили, был подъем «лесенкой».

Я свято верю, что без труда не выловить и рыбку из пруда. Притом что сам я чрезвычайно ленив и избегаю этого самого труда всеми силами. Поэтому я всегда очень радуюсь, если жизнь ставит меня в условия, когда просто некуда деться, кроме как взять препятствие. И если при этом приходится много трудиться и приобретать новые навыки, это подчас для меня важнее решения самой задачи. Так я освоил перкуссию, которая всю жизнь мне не давалась, и потому я ее избегал, так я учился кататься на лыжах. Как-то мой коллега и приятель возраста моей старшей дочери в сердцах сказал, что не понимает, почему страдания необходимы. Почему, чтобы чего-то добиться, надо страдать? Передо мной такого вопроса никогда не стояло, я знал: так устроен мир, и в житейских терминах, и в терминах, к примеру, физики и естествознания. Вкусное лекарство не работает. Попытка сделать лекарство вкусным есть глубочайшее непонимание сути и ошибка. А за ошибки, как известно, платишь втройне – это тоже вполне универсальный закон. Всякий раз, когда жизнь ставит перед тобой проблему, она будет ставить ее раз за разом, пока ты не решишь ее. Вообще-то она будет ставить её и дальше, у нее нет никаких воспитательных целей, просто, когда ты с ней справишься, она перестанет быть проблемой. Именно поэтому нельзя уходить от проблем, а вовсе не потому, что это якобы недостойно. Все гораздо прозаичнее.

Во времена моего детства горные лыжи были в расцвете. Имена Жан-Клода Килли или Карла Шранца* были на слуху, как имена чемпионов мира по шахматам или фигуристов. В Ленинградской области было четыре горнолыжных курорта. Дело в том, что с севера пойму Невы окружает возвышенность, которая тянется на северо-запад, в Финляндию, и на северо-восток, в Карелию. Каждый, кто путешествовал в этих местах, знает, что дорога северных направлений начинает повышаться в нескольких десятках километров от города. Причем повышается она ступенями. Это выглядит, как если бы в древнейшие времена ледниковые массы, остановленные широкой долиной Невы, создали барьер на подступах к ней, так и не пойдя ближе. Первая ступень повышения в северо-восточном направлении – это Кавголовские высоты. Перепад высот тут небольшой, всего какая-нибудь сотня метров, но достаточно резкий, чтобы создать условия для катания на лыжах.

Надо упомянуть, что один из четырех курортов все же находился на левом берегу Невы. Это Можайская гора, или Можайка, рядом с Красным селом. Как Воронья и Ореховая горы, эти, скорее, холмы также ледникового происхождения. Притом что Можайка самая скромная из всех областных лыжных гор, именно там появились два наиболее значительных горнолыжных таланта семидесятых: Бульбочка или «Буля» и Герасимов или «Ряха». Они были многократными победителями чемпионатов страны среди молодёжи и, по сути, являлись лидерами сборной. Таким же феноменом был Александр Жиров, лыжный самородок из совсем не горного Подмосковья. Он поднялся до самых высот горнолыжного спорта и даже соперничал с легендарным Ингемаром Стенмарком, который после проигрыша Жирову на прощальных соревнованиях даже решил отложить уход на пенсию и ещё несколько лет выступал на Кубке Мира. Судьба всех троих оказалась трагической. Жиров погиб в автомобильной катастрофе в самом расцвете сил, а Буля и Ряха канули без следа, они даже не гуглятся. Sic transit gloria mundi.

В каждом из лыжных центров существовали детские спортивные школы или секции, относящиеся к какому-либо добровольному спортивному обществу. В Кавголово это были прежде всего «Труд», «Буревестник» и «Зенит», в Можайском – «Леноблоно», на Пухтоловой горе под Зеленогорском – «Спартак», в Коробицино или, на горнолыжном арго, Золотой Долине, где были самые длинные склоны, – «Урожай» и «Трудовые резервы», там же была самая многочисленная и сильная спортшкола во всем регионе. В Золотой Долине и сейчас самые популярные курорты Ленинградской области.

Само собой, нас отдали в одну из детских спортивных секций. Это оказалось общество «Труд», база которого находилась в маленькой долине по дороге от станции «Кавголово» к центру поселка Токсово. Дорога выходит к церкви, в которой в советское время был кинотеатр. К церкви из долины ведет длинная лестница, вдоль которой находился тренировочный трамплин естественного происхождения, то есть без строительных конструкций. Рядом с домом общества «Труд» располагалась база «Динамо», там было много ребят, которые занимались прыжками с трамплина или беговыми лыжами. Горнолыжной секции у них не было.

Главным тренером «Труда» был Николай Иванович Чуркин. Сам он на лыжах не катался и потому техника, которой он учил ребят, была немного странной. Он заставлял нас класть на плечи палку и ехать, взявшись руками за ее концы. Он почему-то считал, что чем шире руки, тем лучше. Сомнительно, но благодаря этому я понял, что в горных лыжах главное – руки. По крайней мере, в классической школе. Вообще-то Николай Иванович был летчиком-истребителем и, по слухам, воевал во Вьетнаме. Его военное прошлое сказывалось на дисциплине, которая царила в секции. Чуркина все звали Кал Иваныч. Про него ходило много рассказов, от уже упомянутой истории с Вьетнамом, где, по слухам, он катапультировался при встрече с американскими самолетами, до ставшей настоящей легендой истории об излечении тренера молодежной сборной Австрии, с которой у нас был совместный сбор на Чегете, от заражения крови при порезе. Австрийцы на тех сборах поразили всех красотой и качеством катания и заодно испортили нам на несколько лет технику, так как все, подражая им, ездили, прижав руки к груди колечком и работая одними ногами, будто привязанными одна к другой. Так вот, по окончании сборов в ресторане гостиницы «Иткол» была пьянка тренерского состава, на которой австрийский тренер порезал палец ножом. Аптечки под рукой не оказалось, и дело взял в свои военные руки Кал Иваныч. Заявив, что знает стопроцентное средство от возможного заражения, он вывел австрияка на улицу и уже собрался было пописать на травмированный палец и даже расстегнул штаны. Австрийский тренер, видимо, не вынес вида хозяйства Кал Иваныча и от процедуры отказался в резкой форме. В общем, Кал Иваныч был хорошим мужиком и даже неплохим тренером, и ребят своих любил и радел за них. Так, «Труд» одним из первых получил пластиковые лыжи со скрытыми кантами. Назывались они «Юниор Метал», так как в них была дюралевая пластина.