Фергана встретила нас ярким солнцем и тридцатипятиградусной жарой. До отхода автобуса в Ош было несколько часов, и мы успели искупаться в местном городском бассейне, который скорее напоминал пруд, и съесть по мороженому, жирному и жёлтому, как маргарин. Дорога была длинная и монотонная. Выгоревший на солнце ландшафт, ослы, арыки вдоль шоссе и силуэты гор где-то вдали.
Отец ждал нас у ворот базы общества «Буревестник». Ош оказался тише и меньше Ферганы, горы заметно приблизились. В центре города, как и в Фергане, был водоём – Комсомольское озеро, на берегу которого стояла база. Тут же было широкое устье обмелевшей летом реки Акбуры, что несёт воды с Алайского хребта, второй ступени Памира. Первая же ступень – это Ферганская долина, в восточном углу которой и расположен древнейший город Ош. За три тысячи лет существования он видел и Чингисхана, и Тимура, и правителей Кокандского каганата, и чиновников Российской империи. В 1978-м он входил в состав Киргизской ССР.
Мы прожили в Оше незабываемую неделю. В один день мы были на «Травиате» в постановке местного театра оперы и балета, где арию отца Жермона исполнял какой-то киргизский певец, а Виолетту – дама весьма серьёзных размеров и возраста. Представляете, Ошский театр оперы и балета! Правда, «Даму с камелиями» я не читал, несмотря на то что автор – сын моего любимого писателя детства Александра Дюма. В другой день отец повёл меня на обед к водителю альплагеря, русскому мужику, женатому на местной. Там я впервые увидел мусульманский уклад жизни. Мужчины, включая меня, сидели на ковре вокруг огромного блюда с пловом из мяса кутаса, памирского яка. Причём мясо было в отдельной миске, а на блюде лежала гора душистого желтоватого риса. Ели руками. Тут надо уметь сложить ладонь лодочкой, убрав большой палец внутрь и выталкивая им горстку риса, забранную ладонью как ковшом, прямо в рот. Особым знаком уважения считалось покормить соседа. Плов был обжигающе горячим и неимоверно вкусным. Женщины появлялись в комнате из женской половины, ставили что-то на стол, забирали использованную посуду и возвращались к себе. Не знаю, хорошо ли мы вымыли перед этим руки, но отца на следующий день пронесло.
Почти все свободное время, пока отец занимался подготовкой к экспедиции, я проводил на пруду, гордо называемым Комсомольским озером. Я человек контактный, для меня никогда не было проблемой найти язык с самыми разными людьми, будь то военные или милиция, бандиты или жители других стран. Я легко и с удовольствием передразниваю, и это помогает мне лучше понять других и вести себя соответственно.
Я мгновенно нашёл себе компанию местных подростков примерно моего возраста. Это были, в основном, русские ребята. Несмотря на единую идеологию, которая, кстати, очень многого добилась именно в плане содружества разных народов, публика в Оше резко делилась на киргизов с узбеками и русских. Всё, конечно, было спокойно и мирно, но разделение существовало. И скрытая вражда тоже. Она иногда проявлялась в стычках нашей компании с местными, которых русские мальчишки называли чертями. Те были, на самом деле, вполне мирными людьми, так что практически всегда заводилами была наша русская компания. Обычно дальше громких слов дело не шло.
У мальчишек в нашей компании уже были подружки. Они катались с ними на лодках по озеру и имели очень важный и довольный вид. Насколько я помню, у меня до того момента ещё не было опыта в данной сфере. Я, конечно, влюблялся, и меня пугало и завораживало то чувство, которое появлялось всякий раз, когда это происходило: и восторг, и грусть, и боль, и счастье. В общем, любовь. Вернее, влюблённость. Она физиологичнее, и, скорее, эмоция, нежели полноценное чувство. Я выбрал, как мне казалось, самую симпатичную девчонку, и на следующий день мы уже катались на лодке, а вечером целовались. Её звали Афина.
Достойным завершением недели стали кроссовки, которые мне подарил папа. Это были первые в моей жизни кроссовки. Настоящие, фирменные, с темно-алым замшевым носком, каучуковой подошвой и загадочным названием «Арена» на пятке. Почти наравне с джинсами «Монтана», пластинками, жвачкой, югославской стенкой с баром, «аляской», собранием сочинений Мориса Дрюона и сапогами-чулками, кроссовки были среди самых дефицитных и вожделенных ценностей эпохи загнивающего социализма.
На складе базы мне выдали кое-какое альпинистское обмундирование. Ботинки с трикони – зубчатыми набойками на подошве наподобие кошек. За нами заехал ЗИЛ-53, и мы загрузили его кузов консервами, одеждой и оборудованием. Я ехал в кабине с водителем.
Дорога шла в гору вдоль устья реки Гульча, некогда самого басмаческого места. Уже давно никаких басмачей не осталось и в помине, но местность не выглядела дружелюбной. Постепенно растительности становилось все меньше, а дорога превратилась в серпантин, который шёл к первому перевалу Чирчик, ведущему на Памир – Крышу Мира. За ним дорога, не меняясь, идёт к перевалу Талдык, после чего спускается в Алайскую долину к посёлку Сарыташ. Это уже довольно высоко, порядка трёх с половиной километров над уровнем моря. Воздух на такой высоте разрежённый, и двигаться, пока организм не адаптируется, нужно осторожно. Когда я спрыгивал с остановившегося грузовика на землю, у меня даже кружилась голова. Вдоль дороги была широкая канава, где я обнаружил единственное растение, кроме жёлтой и сухой травы, которой было покрыто все вокруг, – это был мясистый серо-зелёный цветок с бледными грязновато-белыми лепестками. Я показал его отцу, и тот сказал, что это эдельвейс. Я был слегка смущён, потому что в моем представлении эдельвейс дарился даме сердца джигитом после героического восхождения к вершине горы. Но дело в том, что это на Кавказе высота в три с половиной километра – вершина многих гор, где властвуют лёд и камень. А на Памире это были лишь предгорья. Тем не менее я положил эдельвейс между страниц книги и долгие годы после этого иногда натыкался на него. Он и сейчас ещё лежит где-то между страниц с похождениями Оцеолы или капитана Немо. Возможно, когда-нибудь на него наткнётся мой внук или правнучка, перебирая барахло на чердаке.
Если с одной стороны широкой и пустынной Алайской долины горы похожи на гигантские холмы, то в противоположном конце – там, где Памирский тракт ведёт к перевалу Кызыл-арт, что в переводе с киргизского означает «Красный перевал», – вздымается семикилометровой мощью пик Ленина, один из четырёх семитысячников, находившихся на территории СССР. Другие три – это пик Корженевской, пик Победы и самый высокий – пик Коммунизма. Его высота почти семь с половиной километров. Выше только горы Гималаев и Каракорума. Есть ещё пятый потенциальный семитысячник, пик Хан-Тенгри, на который безуспешно пытался взойти мой отец. Их экспедиция потерпела поражение от горы и закончилась трагедией, которую описал питерский писатель и автор юмористических текстов, а по совместительству заядлый альпинист Евгений Виноградский в книге воспоминаний.
Памир существенно превосходит Кавказ в высоте, но в разнообразии проигрывает. По сравнению с буйством красок и форм Кавказских гор Памир выглядит, как старые фотографии на фоне 3D-графики. Здесь нет остроконечных каменных пиков и головокружительных обрывов, на склонах нет растительности, и бо́льшая часть их покрыта вечным льдом и снегом. Кавказ – молодые горы, темпераментные и яркие. Памир старше и спокойнее, но мощнее и величественнее.
С перевала дорога спускается в долину реки Маркансу – мёртвую долину, которая имеет сток в восточном направлении, в Китай. Летом её русло в верховье полностью пересыхает. Растительность отсутствует, даже снега нет. Через долину с древних времён шла караванная тропа, часть легендарного Шёлкового пути. Люди здесь жили уже в VIII веке. Через невысокий водораздел Памирский тракт выходит к озеру Каракуль, над которым вдали возвышается Заалайский хребет. «Кара» значит «чёрный», а «куль» – «озеро». И хотя вода в нем скорее синяя, из-за огромной глубины она кажется чёрной. Это бессточное озеро, в него впадают несколько рек, но не выходит ни одной. Вода горько-солёная, мёртвая, глубина достигает 250 метров. Геологи говорят, что это воронка от врезавшегося давным-давно в Землю гигантского метеорита. И вправду, если бы не было озера, то место было бы похоже на лунный кратер со скалистыми зубцами по окружности и глубокой ямой как от врезавшейся в жидкий блин и мгновенно застывшей капли.
