Двое солдат, оставленных возле подножия трапа, и сейчас жадно прислушивающихся к доносившимся из открытой двери крикам и взрывам хохота, не обратили на Осокина ни малейшего внимания, и он беспрепятственно пересек покрытую потрескавшимся бетоном площадку, отделяющую посадочную зону от входа в терминал. Далее пол был разлинован белыми стрелками с грозными надписями, сулящими суровые кары за попытки нелегального проникновения на территорию Кирата, но Осокин и не подумал следовать их указаниям и идти к окошкам паспортного контроля и таможни. Вместо этого, он закинул на плечо ремень сумки и зашагал напрямую к выходу. Как он и думал, никто его не остановил. Прошел по длинному вестибюлю, в конце которого издевательски мигала неоном стрелка-указатель, приглашающая посетить магазин дьюти фри и упирающаяся в заколоченные фанерой витрины, на секунду притормозив только перед большим, выше человеческого роста, панорамным зеркалом, непонятно как умудрившимся уцелеть и, вообще, неизвестно что тут делавшим. В мутной, исцарапанной поверхности отразился худощавый, среднего роста и непонятного возраста человек, с узким, костистым, довольно неприятным лицом, зачесанными назад, редкими волосами и громадных размеров туристической сумкой. Завидев его, Осокин вздрогнул – в первое мгновение он сам себя не узнал. За последнее время это случалось с ним достаточно часто.

За исключением еще нескольких солдат, людей здесь почти не было – ни одного гражданского чиновника, никакого вспомогательного обслуживающего персонала, которым, как правило, набит практически любой аэропорт вне зависимости от размеров, даже в странах с самой жесткой тоталитарной диктатурой – часто, чем жестче правитель обходится с собственным народом, тем более приятное впечатление ему хочется производить на иностранных туристов и международную общественность, в широком смысле. У Пейгана Мина на этот счет явно были несколько иные представления – "прогрессивная общественность" из развитых стран волновала его в самую последнюю очередь.

Впрочем, думал Осокин, минуя еще в прошлом веке сломанные турникеты, которыми заканчивался короткий, ведущий к намертво заклиненным в раскрытом положении раздвижным дверям, одна стеклянная створка которых была разбита, в другая – на высоте человеческого роста забрызгана чем-то красновато-бурым, если твоя страна по производству и экспорту героина давно уже обошла Колумбию, а командующий личной гвардией генерал – прямой ставленник шанхайских триад, а по некоторым данным, еще и глубоко законспирированный агент служб китайской внешней разведки, даже в современном открытом мире общественным мнением можно и пренебречь. Оно просто предпочтет тебя не замечать, подыскав более подходящие и, главное, легкие цели, вроде клеймления «системного расизма» в США, либо поддержки каких-нибудь трансгендеров в Белоруссии.

А немногочисленные, все еще прилетающие в Кират, туристы пусть лицезреют почти нищую страну с разрушенными аэропортами и вымирающими деревнями, где состоящая из иностранных наемников армия, открыто грабит, насилует, да и просто истребляет народ, даже и не предполагая кого-либо стесняться. Думать при этом эти самые туристы могут все, что им угодно, а если кто-то вдруг вздумает начать возмущаться – только за последний прошедший гож, уже, как минимум, с десяток не в меру смелых и борзых иностранных журналистов вдруг неожиданно исчезли в этих горах при невыясненных обстоятельствах. Каких-либо международных протестов или громких скандалов за этим, конечно же, не последовало.

За входом в терминал шла буферная зона, так же, как и взлетно-посадочная полоса, залитая бетоном и отгороженная двумя облупившимися полосатыми шлагбаумами, затем впритирку друг к другу примостились несколько приземистых, точно так же как и терминал, подозрительно напоминающих долговременные оборонительные сооружения, зданий неизвестного предназначения, возможно, ангаров, а еще дальше, судя по всему, начиналась часть аэродрома, отведенная исключительно для нужд киратских ВВС. С того места, где сейчас находился Осокин, была видна только очень небольшая ее часть, в частности площадка, на которой медленно вращал винтами длинный и узкий, явно военного предназначения, вертолет. Под надзором вездесущих солдат, маленькие грязные человечки прицепляли к его недоразвитым, коротким крыльям, блоки НУРСов. Над всем этим, словно всевидящее Око Саурона, возвышалась треугольная бетонная башня диспетчерской вышки.

Осокин свернул в противоположную сторону, туда, где на заваленной битым камнем и прочим мусором небольшой парковке, уныло жались друг к другу несколько разной степени раздолбанности автомобилей. Осокин покачал головой – ему еще тогда, во время первого посещения Кирата, показалось удивительным, на чем же здесь могут зарабатывать таксисты, кому они предлагают свои услуги. При нынешнем туристическом трафике, наверное, если просто ходить вдоль дороги и искать там золотые монеты, и то можно заработать больше, чем вот так сидеть и дожидаться клиентов, которые, скорее всего, так никогда и не появятся.

Впрочем, вот он-то появился. Наверное, Краусс тоже скоро подойдет, при условии, конечно, что у него хватило мозгов ни во что не влезать и покинуть самолет прежде, чем тот лейтенант еще раз решит обратить на него внимание. Если усатый псих не врал насчет своих увлечений, какой-то опыт в подобных вещах, у него, по любому, иметься должен.

Навстречу выдвинулись сразу три киратца-водителя – все, как на подбор с телосложением десятилетних детей, большую часть жизни просидевших в нацистском лагере смерти, и лицами глубоких стариков. Осокин брезгливо отдернулся от самого настойчивого, схватившего за рукав и лопотавшего что-то про лучшие цены и комфортную машину. В его тщательно составленном и, совсем недавно еще казалось, таком гладком, со всех сторон красивом плане, водителю отводилось далеко не последнее место… а то, что он сейчас перед собой видел, устроить не могло совершенно ни с какой стороны.

Осокин вновь вспомнил Краусса и в глубине сознания маленькой рыбкой с яркой серебряной чешуей мелькнула мысль, что, наверное, бросать Краусса в самолете не стоило – надо было тащить его за собой. Тогда, возможно…

Додумать он не успел.

Земля под ногами вдруг ожила и начала вставать на дыбы, как, если бы, где-то из самых ее недр вдруг наверх принялся прокапываться гигантский крот. Почти одновременно внутри головы надулся, а затем с оглушающей силой лопнул чудовищный, наполненный воздухом и кровью, пузырь, ударив изнутри по барабанным перепонкам с силой тысячетонного молота. Звуки окружающего мира исчезли, растворившись в ровном, клокочущем гуле, сквозь который редкими, но все же напоминающими о том, что он еще жив, ударами, пробивалась удары сердца.

Скорее инстинктивно, чем потеряв равновесие, Осокин упал на колени, потом, с удивившей самого себя скоростью, перебирая руками и ногами, укрылся за ближайшим автомобилем, небольшим микроавтобусом, ныне совершенно неопределяемой марки, но в одной из прошлых жизней, видимо, родившемся «Фольксвагеном» светло-синего цвета. Почти тогда же сверху дождем посыпалось что-то твердое, острое и колючее, оно больно ужалило Осокина в шею и когда он потрогал ладонью ужаленное место, то увидел стекающую между пальцев кровь. Все еще не различая никаких звуков, кроме клубящегося, однотонного гула с редкими вкраплениями стука крови в ушах, Осокин осторожно высунулся из-за машины и посмотрел назад.

Насколько хватало глаз, все заволокло клубящейся мглой плотного серого дыма, поглотившей здание терминала, посадочную полосу и площадку с вертолетом. С далеким, будто из под воды доносящимся, натужным хрустом, все еще торчащий над этим расползающимся дымным облаком, треугольный шпиль диспетчерской вышки, со странной, какой-то болезненной медлительностью, проседал внутрь самого себя, одновременно заваливаясь на бок. От крыши и капота микроавтобуса, от асфальта дорожного покрытия, от спины лежавшего на нем ничком киратца – водителя, беззвучно отскакивали падающие с неба мелкие кусочки бетона, металлические фрагменты, осколки и обломки чего-то, что распознать было уже невозможно. В самой глубине дымного марева, где-то там, в районе опрокидывающейся вышки, неохотно, лениво, но при этом неудержимо, росло и поднималось багрово-желтое зарево.