– Дамы и господа, мы заходим на посадку. Просьба пристегнуть ремни, не курить и не покидать своих мест до полной остановки самолета.

Осокин поднял стакан и поднес к льющемуся из иллюминатора молочно-белому свету – воды в нем было чуть больше, чем наполовину. Уже далеко не в первый раз Осокину пришло в голову, что крохотный, состоящий всего из двух компонентов мирок, заключенный в этом прозрачном пластиковом контейнере, удивительно похож на тот большой мир, который люди привыкли считать бескрайним. Верхний мир над поверхностью воды – пространство, где обитают боги и высшие существа, рай, куда обещают принять праведников, при условии, что те будут хорошо себя вести. Нижний, подводный мир, населенный демонами, самыми страшными и чудовищными порождениями воображения Творца, темное пространство, только и ждущее того, когда можно будет проглотить очередную заблудшую грешную душу. И, между ними, – тонкая полоска, зыбкая, хрупкая грань, отделяющая Верхний мир от Нижнего, исчезающее пространство оставленное для людей, для их непредставимо коротких, мимолетных жизней.

Облачная хмарь за иллюминатором полностью разошлась и, словно по волшебству, в один момент, призрачные контуры сменились до рези в глазах яркими мазками разноцветных красок, настолько контрастных и не сочетаемых друг с другом, что, казалось, их специально собирал на своей палитре безумный художник – абстракционист. Среди бешеного калейдоскопа желтых, синих, красных и зеленых пятен всех мыслимых оттенков, выделялась иррационально ровная темно-серая полоса, будто срезавшая вершину одного из крутобоких холмов. В конце полосы поднимались ровные кубики бетонных построек, торчал тонкий шпиль вышки и тянулись жирные темные черточки бетонных ограждений и колючей проволоки.

Осокин вспомнил, как тогда, в прошлой жизни, еще до первого визита в этот безумный край ангелов и демонов (хотя нет! Ангелов в тот раз особо замечено не было), читал про аэропорт Багхадур и его взлетно-посадочную полосу – самую высокогорную в мире, расположенную даже выше, чем знаменитый непальский Лукла. И одну из самых опасных.

Где-то под полом натужно и тяжело заскрипело – это выдвигались шасси. Самолет неловко выравнивался, приноравливаясь к все скорее бегущему навстречу, поделенному пополам прерывистой подсвеченной белой линией, серому бетону, и, на долю мгновения, в глубине души промелькнула трусливая надежда, что пилот промахнется, возьмет в сторону, с размаху врежется в один из этих буро-зеленых, с красными и желтыми прожилками склонов, превратившись в точно такого же оттенка шар из дыма, пламени, искореженного металла и человеческой плоти. И тогда, оправдавшись перед Вселенной, а главное – перед самим собой, незапланированной гибелью, можно будет не делать того, что обязан сделать, появится шанс не смотреть больше в лицо тем страхам, что хуже самой смерти. Наконец-то отдохнуть.

Впрочем, позорные мысли практически сразу же и очень радикально сменились острой злостью на собственное малодушие и жгучей, словно первобытное пламя, жаждой жизни – никогда он не позволит взять над собой верх и бороться намерен до самого последнего вздоха. И думать себе сейчас можно было разрешать только о двух вещах – о том, что должен сделать, и о том, как именно он это делать собирается.

Отвернувшись от иллюминатора, Осокин увидел, как на соседнее кресло грузно заваливается тот самый усатый брутальный мужик с заднего ряда. Он неумело улыбнулся мясистыми губами и потряс мятым листком бланка декларации.

– Мне очень неловко, но почему-то сразу решил, что вы мне с этой штукой поможете. А то я никак не могу разобраться что здесь к чему, никогда не был силен во всех этих бумажках, – он снова смущенно улыбнулся, впрочем, светло-голубые глаза смотрели отрешенно и холодно, почти как снега с отрогов Гималаев, – Чиркал вот тут, чиркал, но так и не понял, что здесь куда надо вписывать.

Осокин молча смотрел на мужика, размышляя, сразу ли послать его по известному адресу или, все же, немного подождать. Вообще, в подобных случаях, он никогда не церемонился и пытавшихся с ним вот так ни с того, ни с сего заговорить, отваживал сразу (впрочем, подобное случалось исключительно редко, Осокин уже и забыл, когда в последний раз. Явно, не в этой жизни), но сейчас почему-то медлил.

– Ох, я ж не представился, – мужик сунул широкую, словно лопата, ладонь, – Меня зовут Краусс. Еще раз, вы уж простите, что так в наглую к вам лезу, но смотрю – вы ничего не заполняете. Значит, думаю, человек бывалый, не в первый раз в этих краях. Да и помощи попросить тут больше не у кого, не с этими же мартышками разговаривать, – назвавшийся Крауссом презрительно повел головой в сторону так, что было неясно, на кого он указывает – на азиатов или на молодых американцев.

Осокин пожал протянутую руку и тоже попытался ответно улыбнуться.

– Вы угадали, я здесь не в первый раз. Можете не переживать и вообще ничего там не писать, все равно никто читать не будет. Равно, как никому совершенно не будет интересно, что вы там с собой везете. На таможне вам сразу очень четко скажут, сколько будет стоить беспрепятственный и беспроблемный въезд на территорию Кирата. Платить наличными и в любой валюте – это единственный документ, который там нужен.

Улыбка мужика сделалась шире.

– Я примерно так и думал, но, все равно, только сейчас успокоился, когда вы подтвердили. А то я со своей пушкой лечу, никогда с ней не расстаюсь, куда только не еду охотиться, везде с собой таскаю, ни на что другое не променяю никогда. А в таких веселых странах с режимами подобными Миновскому – скажем так, иногда бывают сложности.

При упоминании об охоте Осокин ощутил нечто, вроде интереса.

– Вы прилетели в Кират ради охоты?

Краусс кивнул, лицо его осветилось, усы самодовольно полезли вверх.

– Да! Можно сказать, что я профессиональный любитель экстремальной охоты во всех ее видах и проявлениях! Из тех сумасшедших, про которых в книжках пишут, что они душу б продали, чтобы получить шанс поохотится на живого тираннозавра или кому-то ему подобного. Уже лет десять только и делаю, что мотаюсь по всему миру, добровольно лезу в такие места, к которым нормальный человек и за деньги близко не подойдет. А в последнее время много раз слышал, что Кират им всем, по количеству и качеству адреналина для охотника, запросто даст сто очков вперед. Невероятное разнообразие редчайших видов, в том числе, хищников, почти все смертельно опасны. Помню, я глазам своим не поверил, когда впервые прочитал, что в Кирате за год от нападения диких зверей погибает больше народу, чем во всем остальном мире вместе взятом. Одним словом, рай для психа, вроде меня!

– В таком случае, думаю, Кират вам действительно очень понравится. Не будете разочарованы.

Краусс раскрыл рот для ответа, но сказать ничего не успел – с глухим хрустом самолет содрогнулся от кабины пилотов до хвостового оперения, двигатели натужно заревели, принявшие на себя многотонную тяжесть, стойки шасси жалобно застонали. Девица с зелеными волосами вяло захлопала в ладоши, ее патлатый кавалер слабым голосом крикнул «Ура».

– С пяти регулярно летаю, а все не могу привыкнуть, – Краусс развел руками, – Мне кажется, проще бешеному носорогу с пяти метров в глаза смотреть, чем вот так вверять свою судьбу какой-то непонятной обезьяне за штурвалом.

«Лучше обезьяне, чем самой Преисподней», подумал Осокин, но вслух произнес только:

– Добро пожаловать в Кират.

Завывая двигателями, самолет докатился до конца полосы, развернулся в сторону широкого бетонного кармана, почти вплотную примыкавшего к высокому, но какому-то приземистому, словно пригнувшемуся к земле, зданию терминала. До третьего этажа окон в нем практически не было, за исключением нескольких щелей, больше напоминавших бойницы, чем обычные окна. У единственного входа, рядом с полуоткрытыми створками бронированных дверей, оживленно жестикулируя, поджидало шестеро солдат в черно-красной форме, лихо заломленных беретах и тускло блестевшими воронеными стволами АК-47 за плечами.