– Семейка русских, – повторила Линда, не повышая голоса. – Полюбуйтесь на них!

– Как вы знаете, что они русские? – полюбопытствовала Ребекка. – Вы с ними знакомы?

– И да и нет! Они плохо говорят по-английски. Только «how do you do Linda?» и «all right». Зато папа и дочь чешут по-немецки, не остановишь!

– Это логично, – улыбнулась Ребекка. – Мы ведь находимся в Австрии.

– Это так. Только вот мой немецкий хромает.

Неожиданно без всякого перехода Линда привстала с барного стула, и приветственно помахала расположившимся за дальним столиком русским, воскликнув:

– Hello Alexander! Hello Vasilina! Hello Svetlana! Good evening my friends!

Те расплылись в улыбке и стали махать ей в ответ, показывая, что тоже ужасно рады её видеть.

– Давайте и мы пересядем за свободный столик и закажем горячее, – предложила Линда, как-то в момент эмоционально сникнув. – А свою историю я закончу как-нибудь в другой раз.

Ординатор клиники профессора Шмидта 30-летний доктор Арнольд Самюэль готовился к приёму. Он просматривал медицинские досье записанных на сегодня пациентов, помечая в блокноте, на что следует обратить внимание в том или ином случае. Арнольд считал, что с рабочим местом ему ужасно повезло – профессор был его кумиром, клиника славилась грамотными специалистами, научной работой и проверенными методами лечения. Расположенная высоко в горах, она была ограждена от внешнего мира, что сам профессор считал её несомненным достоинством. Их специфические пациенты нуждались в тишине, покое и уходе и должны были получать как можно меньше внешних раздражителей.

Ещё в пору учёбы в Инсбрукском медицинском университете Арнольд проявил интерес к неврологии и психиатрии. Единственное, в чём он тогда сомневался, что из этих двух дисциплин выбрать в качестве своей будущей профессии. Когда-же он увлёкся так называемыми пограничными состояниями, всё для него стало предельно ясно.

Русская пациентка Светлана, которая вместе с родителями приходила на ознакомительную беседу несколько дней назад, была записана на сегодняшний приём первой. Девушка страдала от сильного комплекс вины и в свои годы всё ещё эмоционально зависела от матери. У той оказались более серьёзные проблемы, и потому женщина нуждалась в дополнительной консультации у профессора. Отец Светланы, Александр Георгиевич, сопровождавший своих дам, оказался, по счастью здоров, и был лишь сильно морально измучен ежедневными тревогами. «Moralisch erschöpft», написал врач свой вывод и отложил карточку Александра Георгиевича в сторону.

Арнольд наметил план беседы со Светланой и вошёл в кабинет, где она уже сидела на бархатном диванчике нежно-лилового цвета. Поздоровавшись, он сел напротив неё и открыл свой блокнот с пометками. Предупредив, что его вопросы могут выходить за рамки здоровья и касаться жизни и привычек всей семьи, он спросил:

– Где вы учились немецкому?

– Сначала в школе, потом в институте, – ответила пациентка.

– Вы применяете его в повседневной жизни?

– Нет. Хотя, да! Иногда мы с папой говорим по-немецки дома.

– Для чего? – удивился доктор.

– Больше для шутки. Это как соревнование – кто лучше знает язык, что ли.

– Вы папина или мамина дочка?

– Больше папина.

– Чем вы это объясняете?

– Думаю, болезнью мамы. Когда у неё начинается обострение, она уходит в себя и надолго от нас отстраняется.

– Что вы помните о том эпизоде, когда вы ребёнком упали в воду?

– Ничего. Белый лист.

– Вы боитесь воды?

– Нет.

– Опишите ваш самый счастливый день из прошлого, – попросил док.

– Это был летний день, очень тёплый и солнечный, – ответила девушка, почти не задумываясь. – Мне было тогда лет пять-шесть. Мы с папой сидели на веранде, где мама варила вишнёвое варенье без косточек.

– Без косточек? – зачем-то уточнил Арнольд.

– Ну да. С косточками получается совсем другой вкус. Так вот, мы с папой давили вишню, вытаскивали косточки, откладывая их в сторону, и бросали раздавленные ягоды в большой эмалированный таз. Тот стоял на огне –керосинке – если вам это о чём-то говорит. Мама добавляла в ягоды сахар и, непрерывно мешая их большой деревянной ложкой, доводила до кипения и затем собирала нам в чашки ярко-розовую пенку…Она ужасно вкусная, эта пенка. Мы с папой тут же съедали её и просили добавки.

– Какими были ваши родители в этот день?

– Очень счастливыми. Молодыми и весёлыми. Мама беспрестанно смеялась, отец шутил.

– Это было до или после «того инцидента» с водой?

– Не знаю. Я ведь абсолютно не помню «тот инцидент».

По своей физиологии Ребекка была «жаворонком», вставала в пол-седьмого утра и продуктивно работала до обеда. С двенадцати её энергетический потенциал заметно падал, и чтобы продолжать писать, она подбадривала себя крепким кофе и сигаретами. Стресс из-за плотного графика и дёрганого характера своей заказчицы не прошёл для девушки даром. Оказавшись в пансионе пани Ванды, она почувствовала, как вымоталась за эти три года, и поняла, что больше нельзя насиловать свой организм. «Буду слушать себя и писать лишь в часы, когда это доставляет мне удовольствие!» – решила Ребекка и почувствовала от этого невероятное облегчение.

Проснувшись затемно, она первым делом набросала в блокноте услышанную вчера вечером историю Линды, и подумала, что было бы неплохо попозже наведаться к ней и расспросить, чем же закончилось дело. А пока она села к машинке, и новый роман в момент поглотил её. Громкий стук в дверь, которая в туже секунду распахнулась, вновь, как вчера, оторвал девушку от текста. Поймав вдохновение, она не заметила, как рассвело, и мельком взглянув на часы, удивилось, как быстро пролетело время. Было уже 9.15. Ребекка повернулась к двери и увидела вчерашнего мальчика.

– Доброе утро, панна, – скороговоркой выпалил тот. – Пани Ванда просили-с узнать или вы будете завтракать?

– А что на завтрак, Яцек? – поинтересовалась девушка, внутренне приятно удивившись, что кто-то интересуется её желаниями.

– Так известно что, панна Ребекка, – мальчишка начал загибать пальцы. – Каша на молоке, оладьи, сырники, яичница с салом и луком, фаршированные блинчики…

Он ещё не закончил весь перечень, как Ребекка почувствовала, что у неё потекли слюнки.

– Буду-буду, Яцек! Уже иду!

Она спустилась в уже полупустой ресторан и заказала овсяную кашу на молоке, варёное яйцо, сыр и чай с мёдом. Девушка приканчивала еду, когда появилась хозяйка и спросила, как ей спалось.

– Очень хорошо, пани, – ответила та, совсем ошалев от оказываемого ей внимания.

Когда же пани Ванда принесла «панне на временное пользование» тёплый платок из козьего пуха и войлочные чуни, сказав, что из-за проблем с отоплением в пансионе порой бывает прохладно, Ребекка совсем расчувствовалась.

– Я что-то не вижу на завтраке мою соседку, – спросила она Яцека, пробегавшего мимо с разносом.

– Панна Линда не выходят на завтрак, – пояснил тот, на секунду приостановившись. – Они поздно встают и в комнатах завтракают, после десяти.

Ребекка ничего не сказала в ответ, лишь подумала : «Здесь, похоже, каждого свой график. Ну, и ладно!»

После трагедии с учительницей истории и географии, оставаться в Марселе было для Фазиля немыслимо. На допросе ему пришлось сознаться в их интимной близости, случившейся на выпускном вечере, но больше из парня полиция, как ни старалась, ничего не смогла вытащить. Родители Фазиля подсоединили адвокатов, которые, упирая на отсутствии прямой связи между их несовершеннолетним клиентом и гибелью Юдит, поспособствовали его выходу на свободу. Как можно быстрей после этого отец отвёз того к родственникам в Тулузу. Там Фазиль оставался два месяца, выходя из своей комнаты, чтобы только поесть. Всё остальное время он лежал на кровати, одев наушники, и слушал тяжёлый рок, который помогал бедолаге хоть немного отвлечься от безрадостных мыслей. Брат отца с женой, пытавшиеся чем-то развлечь своего племянника, смирились с его постоянными отказами, и были вынуждены оставить парня в покое.