Дженис чуть со стыда не сгорела, ведь со дня знакомства Деция и Адама прошло уже больше недели.

– Обязательно мне звоните, не стесняйтесь. Я заберу Деция и сразу к вам. Без проблем! Кроме меня, с ним больше никто не гуляет. Адаму мы всегда рады.

Дженис думает: а что, если предложить Адаму немного подзаработать? Поможет это мальчику или нет? Дженис могла бы отдавать ему часть той суммы, которую миссис АгаАгаАга платит ей за выгул Деция. Но потом Дженис решает, что мальчику сейчас нужны не деньги, а любовь, а ее, как известно, не купишь.

Фиона опять глядит в чашку. Дженис не осмеливается взять свою, хотя с радостью попила бы кофе.

– Я не хочу, чтобы вся жизнь Адама определялась тем, что произошло, понимаете? Боюсь, он так и останется мальчиком, у которого отец покончил с собой.

Вот так Фиона выложила все карты на стол, прямо между зеленовато-голубыми кофейными чашками, изготовленными в местной гончарной мастерской, и тарелкой сливочного миндального печенья из супермаркета «Уэйтроуз».

– Все время твержу Адаму: он не должен позволять этой истории влиять на себя, – продолжила Фиона.

– А он что?

– Говорит, это так не работает. Свою историю не выбирают.

И что ответить? «Боюсь, что мальчик прав»?

– А вы? – мягко спрашивает Дженис.

– Я? – Фиона вздыхает. – Сначала я сменила профессию, чтобы себя наказать. Можно подумать, занимаясь морально тяжелой работой, я искуплю вину перед Джоном и Адамом! – Дженис качает головой, собираясь возразить, но Фиона не дает и слова вставить. – Прозвучит странно, однако общение со скорбящими очень меня утешает. Я несколько раз организовывала похороны людей, покончивших жизнь самоубийством. Мама не понимает, как я это выдерживаю, но тогда случившееся становится для меня просто частью жизни. Обходить тему молчанием значит обрекать Джона на забвение. А когда я рассказываю о нем клиентам, людям легче оттого, что я понимаю их боль.

Дженис видит, что мыслями Фиона далеко. Придется пить холодный кофе. Но разве это сейчас важно?

– Наверное, для меня удар был не таким внезапным, – продолжает Фиона, – потому что я видела, каково приходилось Джону. Знала про его депрессию, про лекарства, про черные дни, когда его одолевали сомнения и безнадежность. Мы по возможности старались скрывать от Адама, в каком состоянии его отец. Естественно, когда Джон покончил с собой, я была потрясена до глубины души, но в каком-то смысле я уже несколько лет ожидала подобного исхода. – Фиона поднимает взгляд на Дженис. – Только поймите меня правильно, к такому шоку заранее не подготовишься. Невозможно представить эти чувства, но потом, когда все немного уляжется, видишь более или менее полную картину. А у Адама полной картины нет. Для него Джон был лучшим папой на свете, а потом он его покинул. Как мальчику уложить такое в голове?

У Дженис нет ответа, но в глубине души она не верит, будто Адам даже не догадывался о том, что происходит с отцом. Как она знает по собственному опыту, дети замечают намного больше, чем думают взрослые.

Но Дженис трудно объяснить свои чувства не то что Фионе – даже самой себе. Зато она может сделать для этой женщины две вещи.

– Если вам удобно, я приведу Деция завтра. Пусть Адам как следует погуляет с ним после школы. – А потом всегда практичная Дженис добавляет: – А после прогулки могу разморозить ваш холодильник. Я обратила внимание, что у него уже дверца не закрывается.

Дженис едет домой на автобусе – за рулем не учитель географии; может, он работает только по утрам? – и думает о Фионе. Конечно, работа помогает ей и дает цель в жизни. Дженис вспоминает историю одной молодой женщины, знакомой Джона, сына Джорди: после многочисленных выкидышей она отчаялась завести ребенка. Вместе с мужем-зоологом она переехала в Ботсвану и теперь занимается тем, что сердит слонов. Это непростое искусство: у животных нужно вызывать то легкую досаду, то раздражение посильнее, а порой их требуется разозлить по-настоящему или даже, как выразился бы Деций, выбесить до усрачки и при этом не дать им тебя растоптать. Муж этой женщины изучает, как слоны общаются ушами, а гнев, оказывается, самая очевидная эмоция – за ним проще всего наблюдать. Когда Джорди в последний раз говорил об этой женщине, то упомянул, что у них с мужем девятимесячный ребенок.

Коллекционируя истории, Дженис старается использовать аналитический научный подход, совсем как муж и жена, вместе изучающие слоновьи уши, но, откровенно говоря, счастливые финалы – ее слабость. Но какой счастливый финал Фиона может предложить Адаму?

За два визита к миссис Би Дженис расчистила ее коридор от завалов. Работа оказалась сравнительно нетрудной. Дженис верно предположила: в колледже действительно есть складские помещения, куда готовы взять на хранение вещи миссис Би. Поболтав с техническим персоналом и уборщиками, Дженис (невысокая женщина средних лет – идеальное доверенное лицо, от нее никто не ждет подвоха) пришла к выводу: в колледже надеются, что для миссис Би это первый шаг по дороге перемен, и, может быть, если повезет – тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! – эта старая заноза в заднице наконец съедет. Дженис не стала никого разубеждать и отделалась нейтральными ответами, только после слов о «занозе в заднице» позволила себе взглянуть на собеседника с пониманием. Она не стала указывать на то, что древнеримские генералы часто прибегали к отвлекающим маневрам, а сами тем временем укрепляли позиции, готовясь к битве. Об этом она вычитала в книгах миссис Би. Но как бы там ни было, свободное складское помещение нашли, а потом Дженис уговорила миссис Би расстаться с несколькими мятыми двадцатифунтовыми банкнотами и отдать их паре студентов, чтобы они перетащили туда ее имущество.

На кухне навести порядок труднее. Дженис упорно пытается отскрести от столешницы последние затвердевшие остатки еды, и тут миссис Би начинает описывать вокруг нее круги. Старуха переходит от стула к стулу, подбираясь все ближе к Дженис. Для разминки она заводит беседу, которая по ее меркам наверняка считается очень вежливой.

– Дженис, вам очень далеко ко мне ездить?

– Нет, мы живем в деревне совсем рядом с Кембриджем. До вас автобус ходит.

– А откуда вы родом?

– Почти все детство провела в Нортгемптоне.

– А-а-а, это где обувные фабрики.

Дженис не отвечает, лишь многозначительно вскидывает брови.

Она понимает, что это просто разогрев перед главной частью программы. Про историю Бекки Дженис разговор не заводила, хотя ей не терпится услышать продолжение. Да и миссис Би эту тему не затрагивает, а ведь Дженис уверена, что ей хочется рассказать историю до конца. И вот сейчас обе играют в молчанку. К удивлению Дженис, первой не выдержала миссис Би. Впрочем, ей ведь уже девяносто два года. В ее возрасте жаль тратить время на такую ерунду.

– Так вы хотите послушать историю про Бекки или нет?

Не удержавшись, Дженис расплывается в широкой улыбке:

– Сами знаете, что да. – В знак благодарности Дженис предлагает: – Хотите, сварю горячий шоколад?

Дженис обнаружила, что миссис Би неравнодушна к семидесятипроцентному шоколаду в любых формах. Но один раз старуха уже выказала слабость и теперь хочет восстановить баланс сил.

– Не хочу. Отрастить задницу, как у вас? Нет уж, увольте.

Старуха с вызовом глядит на Дженис, ожидая, что та возмутится ее грубостью.

Но Дженис опять принимается скрести столешницу с веселым видом:

– Вот и правильно, миссис Би.

В ответ жена пожизненного пэра тихонько фыркает: то ли сердится, то ли смеется, непонятно.

Сжалившись над старухой, Дженис решает пойти ей навстречу:

– Так о чем врала Бекки?

– Практически обо всем. Правда, она действительно выросла в Париже…

– Когда это было? – перебивает Дженис.

– В девяностые годы девятнадцатого века. Так вы будете слушать историю или нет? – Миссис Би бросает на нее сердитый взгляд; Дженис молча наблюдает, как миссис Би поудобнее устраивается в кресле. – Но никакой счастливой семьи не было, во всяком случае для Бекки. Среди родных девочка чувствовала себя чужой. В те времена, перед зарей нового века, Париж был восхитителен: город парков и бульваров, полный солнечного света и чарующих ароматов. Но, как часто бывает, тут все зависит от того, с какой стороны смотреть. А с ее стороны были видны только грязные, зловонные улицы да старые развалюхи. Мать Бекки никогда не шила шляпы и не владела элегантным магазинчиком, в котором продавала свои изысканные творения. А ее отец никогда не был уважаемым сотрудником престижной юридической конторы. Мать Бекки трудилась поденщицей. – Ну и конечно, миссис Би не может не прибавить: – Прямо как вы.