Однако сейчас, как и прежде, главное место в системе общественного производства все же продолжало сохраняться за плантаторами, хоть их социальная природа и изменилась. Если раньше они были, прежде всего, рабовладельцами, то после гражданской войны, лишившись монополии на даровую рабочую силу, они остались только землевладельцами.

Уиллу теперь, как и другим плантаторам приходилось сдавать поделенную на мелкие участки землю в аренду бывшим рабам и обнищавшим белым беднякам – кроперам. Плата за аренду и являлась сейчас самым веским доходом плантаторов, ибо ее величина зависела от количества имеющейся у владельца земли. В послевоенный период постоянный доход плантаторам начало приносить еще и ростовщичество. Латифундисты предоставляли арендаторам денежные ссуды под высокие проценты или продавали несчастным продукты питания в долг под те же баснословные проценты.

А в последнее время плантаторы еще значительнее выиграли после принятия законодательства, запрещающего ростовщикам без их ведома брать под залог часть урожая арендатора. Покупка урожая у фермера, не выплатившего плантатору причитающуюся ему долю, была объявлена уголовно наказуемым преступлением.

Словом, так или иначе, война, переставив фишки на поле истории, не обделила плантаторов, а успешно закрепившийся период реставрации и вовсе принес с собой большие привилегии для них. Семья же «О» Хара, благодаря своевременным стараниям Скарлетт, как и прежде, принадлежала к ним, и какая разница, в конце концов, вольнонаемные негры работали теперь на их плантациях или нет. Главное, что их было много, они обрабатывали хлопковые поля и Тара прочно стояла на ногах, даже несмотря на то, что размах у нее был и не таков, как прежде.

Скарлетт приятно было видеть, как Уилл с каждым новым посевом постепенно осваивал давно запущенные участки хлопковых плантаций их бывшего владельца Джералда «О» Хара, заросшие многочисленной сосновой порослью. И тут ей неоднократно вспоминались слова бабули Фонтеин, что Уилл, дескать, никогда не наведет в Таре такого порядка как Джералд, и Скарлетт радовалась, что в этом случае бабуля дала маху, не смотря на свое умение все подмечать и предрекать.

Часть хлопка была уже убрана, и Скарлетт смотрела на ухоженную землю, лежащую серповидными волнами, устроившуюся на законный отдых, чтобы накопить силы для будущего урожая, и в душу ее проникал покой. Во фруктовом саду и на огороде тоже царил полный порядок. Деревья были побелены, ветви аккуратно подстрижены. Бобы, ямс, арахис и горох собраны и заложены в хранилища и лишь золотистые дыни и тыквы все еще покоились на грядках, отбрасывая послеполуденные тени на живую кизиловую изгородь.

Бессменные островки разноцветных маргариток и душистого табака, без единого сорняка, также уверенно располагались под многочисленными персиковыми деревьями, все еще окутанными пожелтевшей листвой.

Скарлетт было приятно обозревать давно знакомые, милые сердцу постройки – свежевыбеленный сарайчик, предназначенный для кур и гусей, коровник и конюшенный двор, которые были отстроены вновь после войны. Она с вожделением направляла свой взор на резную беседку, увитую вечнозеленым плющом, распустившим свои влажные ветви почти до самой крыши и на свежевыкрашенную голубую веранду дома, которую изящно оплетали сиреневые глицинии, и на кусты мирта, такие ярко-розовые по весне, и на гипсовые белые вазоны, стоящие возле самого крыльца у парадного входа, в которых с первыми лучами весеннего солнца распускались синие ирисы. Все было таким родным и знакомым, все говорило о том, что она у себя дома и острая боль понемногу притуплялась, вытесняемая умиротворением.

Шагая по тенистой темно-зеленой кедровой аллее, ведущей от дороги к дому, Скарлетт который день уже думала, что Уилл заправляет здесь не хуже, чем она в свое время на лесопилках. И какое все-таки счастье, что Бог именно к ней в поместье забросил этого невзрачного хромого парня.

Воспоминания о лесопилках тут же воскресили в памяти Скарлетт мысли об Эшли. – Лесопилки, господи, да как же там сейчас Эшли? Ведь в таком состоянии он не сможет вести дела! Его обворуют не только клиенты, но и собственные работники и все пойдет прахом. – От этих мыслей у Скарлетт засосало под ложечкой. Ну как она могла забыть про Эшли и пробыть в Таре столько времени, зализывая свои раны? Господи, ведь она хотела уехать совсем ненадолго, а прошло уже почти три недели!

Хоть в свое время она и продала лесопилки Эшли и теперь, казалось, они не должны были ее интересовать, однако это было ее детище и Скарлетт ревностно следила за тем, что там происходит. Скрепя сердце, она наблюдала, как бизнес Эшли семимильными шагами катится вниз, после того как он уволил Джонни Геллегера и нанял вольных негров вместо каторжников. Второй лесопилкой теперь снова управлял Хью Элсинг, а продажей леса в городе они с Эшли занимались по очереди.

В результате этих перемен почти все бывшие клиенты Скарлетт были перехвачены более ловкими торговцами. Да и производительность лесопилок упала вдвое. От вольных негров не было никакого толку.

Она находилась в Таре уже третью неделю, страшно подумать, что за это время могло произойти на лесопилках! Эшли, наверное, там и не показывался, а эта бестолочь, Хью, был и вовсе ни на что не способен. Она не может здесь больше оставаться, ей необходимо срочно вернуться в Атланту. Надо помочь Эшли в делах, поддержать его, утешить, ведь ему так плохо сейчас. Скарлетт вспомнила, как Эшли смотрел на гроб Мелани, когда его опускали в могилу. Она никогда не забудет этот его взгляд – взгляд затравленного кролика, попавшего в силок и понимающего, что ему вот-вот придется расстаться с жизнью. Да как же она могла бросить его в таком состоянии и уехать?!

Чувство жалости к Эшли полоснуло ей сердце с такой силой, что слезы выступили на глазах и она приняла решение оставить детей в Таре еще на пару недель, до наступления занятий в школе, а сама уехать на следующий день в Атланту.

Мамушка настаивала на том, чтобы поехать с ней, но Скарлетт решила, что не позволит ей этого сделать. Мамушка стала грузной, неповоротливой, она жаловалась на сильные боли в спине и ногах.

– Ты стала совсем больной, и поездка вымотает тебя – сказала ей Скарлетт.

– Да и не хочется тебе уезжать из Тары, разве я не вижу.

– Как же Вы будете там одна сейчас? – не унималась старая негритянка.

– Все в прядке, Мамушка, я уже успокоилась, ничего со мной не случится.

Напрасно перебирала Скарлетт накопившуюся почту, за время ее отсутствия от Ретта не пришло ни единой весточки. Да и чего, собственно, ей было ожидать? Разве что надежда теплилась в глубине души – вдруг он пришлет хотя бы маленькую записочку с сообщением, где находится и когда приедет. Ведь он же говорил, что будет часто приезжать в Атланту, чтобы не вызывать подозрений дотошных горожан, а Ретт никогда не бросал слов на ветер.

В первый же день по приезде она навестила Эшли. Его душевное состояние оказалось намного хуже, чем она могла предположить. Он находился в состоянии прострации. Тетушка Петтипет и дядюшка Питер ухаживали за ним и присматривали за Бо. Как только Скарлетт показалась на пороге, старая дама кинулась ей на грудь и запричитала.

– Ах, Скарлетт, Эшли совершенно убит, он смотрит на меня невидящими глазами, так, словно я статуя. Мы с дядюшкой Питером насильно заставляем его есть. Он, бедняжка, целыми днями сидит в кресле Мелани и ни с кем не хочет разговаривать. А вчера, Скарлетт, дорогая, он вытащил все ее вещи из комода, разложил на полу и сидел возле них почти два часа. Дядюшка Питер боится, как бы он не лишился рассудка!

Индия приводила доктора, но он ничем не смог помочь нам. Я, моя дорогая, так устала за все это время, что едва держусь на ногах. Ах, Мелани, Мелани, как она нас всех подкосила!

– Где сейчас Эшли? – спросила Скарлетт, прервав тетушкины причитания.

– Он в гостиной, как всегда, сидит в кресле.