В параграфе, пробудившем столь чрезвычайное удовлетворение социал-демократического деятеля, говорится, что лицо, «которое своим поведением дает особый повод рассматривать его как участника коммунистической деятельности или агитационной пропаганды, согласно инструкциям министерства юстиции или с одобрения самого министра может быть задержано, если это будет необходимо в виду обеспечения государственной безопасности или в виду отношения государства к иноземным державам. Это лицо должно предстать в течение 24 часов перед городским судом в Копенгагене, который решает, следует ли продлить задержание, причем продление задержания, когда налицо инструкция министра юстиции или его одобрение, может иметь дальнейшие последствия, если не окажется вдруг, что произошло явное недоразумение относительно подлинности личности или прежнего участия в коммунистической работе или агитации».

То удовлетворение, которое господин Альсинг Андерсен выразил от имени датского судопроизводства, кажется все же довольно необоснованным. Возможно, оно создает до известной степени видимость законности и справедливости, но никоим образом не спасает от всяческих злоупотреблений. Именно министр юстиции, а никто другой, быстро сообразил, что следует понимать под агитацией или коммунистической деятельностью. Закон предоставил на самом деле министру юстиции неограниченные права, права lettre de cachet, т. е. королевского указа об изгнании или заточении без суда и следствия.

Господин Вагн Бру от имени Венстре присоединился к высказываниям министра юстиции, а консервативный лидер Бьерн Крафт страшно возмущался, что коммунисты рассматривали свой арест как противозаконное действие:

«О характере коммунистической партии и ее положении здесь в стране давно уже никто не сомневается. Партия, типа коммунистической, определяющая свою позицию и свои убеждения не в соответствии с собственным народом и собственной страной, а в соответствии с интересами другой страны, не может вызвать понимания или одобрения у соотечественников; к тому же эта партия производит жалкое впечатление, когда, оказавшись в затруднительном положении, она ищет вдруг убежища в законах собственной страны, которые она постоянно нарушала своей деятельностью».

Итак, в ригсдаге царило единодушие не только относительно политической необходимости проведения закона о коммунистах, но также относительно его моральной значимости. И фолькетинг с легким сердцем выдал своих трех членов, трех парламентариев-коммунистов. Председатель ходатайствовал перед фолькетингом о прекращении иммунитета и об их задержании в соответствии с законом о коммунистах, и через сорок пять минут уже существовало заключение Комиссии по делопроизводству, согласно которому палата ригсдага давала согласие на прекращение иммунитета.

Это решение не было решением одного председателя Хартвига Фриша, оно было поставлено на голосование и было принято единогласно 86 голосами членов фолькетинга.

Ни слова протеста не прозвучало в связи с арестом коммунистов, ни одного слова в защиту! Ни единого слова не было сказано против закона о коммунистах, послужившего поводом к аресту трех членов фолькетинга. Кто был в ответе за этот закон, тот, кто его издал, или те, кто его одобрили?

Обвинитель: Так или иначе вы дали нам понять, что интернирование коммунистов было предохранительной мерой. Если бы вы не арестовали коммунистов, они попали бы в руки немцев, не так ли?

Тюне Якобсен: Да.

Обвинитель: Почему вы не позаботились о том, чтобы коммунистов выпустили на свободу 29 августа 1943 года?

Тюне Якобсен: Совершенно неправильно думать, что я во время долгих переговоров на заседании правительства 28 августа — оно прерывалось несколько раз из-за переговоров с Комиссией девяти, председателем которой был бывший премьер Буль — не обсуждал также вопрос о лагере Хорсеред, и мой государственный секретарь, который ассистировал мне на заседании, напоминал мне все время, что нужно разрешить этот вопрос. С другой стороны, ко мне не поступило ни одного предложения ни от Комиссии девяти, ни от так называемой комиссии коммунистов ригсдага… Сам я не мог непрерывно думать об этой маленький группке в лагере Хорсеред и пустить на самотек все дела, жизненно важные для всего нашего общества, за которые я нес полную ответственность.

Обвинитель: Это чувство ответственности перед всем обществом делает вам честь, но, быть может, не лишне было все же вспомнить о тех 250 арестованных, брошенных на произвол судьбы.

Тюне Якобсен: Позицию правительства в связи с требованием немцев от 28 августа — восстановить закон о смертной казни за некоторые преступления и расширить список штрафных мер — можно рассматривать как пассивный саботаж.

Обвинитель: Ага, вы снова выступаете в роли саботажника.

Тюне Якобсен: Если бы мы выпустили заключенных из лагеря, все сразу бы поняли, что правительство демонстративно саботировало…

Обвинитель: Активным саботажником вы, однако, не стали.

Тюне Якобсен: Когда состоялись первые аресты коммунистов, мы обещали немцам, что освобождение интернированных произойдет только с согласия немецкой стороны и при обсуждении каждой отдельной личности. Позже это обещание несколько раз приходилось подтверждать. Нарушение договора дало бы специальное обоснование для немецкой реторсии, а открытие лагеря в понимании немцев было бы вызовом и давало бы им право перейти к акциям самого жестокого характера как против коммунистов, которым удалось бежать, так и против других коммунистов, их близких, да и против всего нашего общества. Кроме того, существовали еще две проблемы наиважнейшего значения. Первая: попытаться сохранить в любых условиях датское административное и законодательное государственное управление, перепоручив его государственным секретарям департаментов. Вторая: защитить еврейское население в стране, против которого буря разразилась месяц спустя, одновременно с депортацией коммунистов в Германию.

Обвинитель: Звучит красиво, когда вы говорите, что ни на секунду не испытывали страха в ваших рассуждениях, хотя хорошо понимали грозившую вам опасность, что вы всегда руководствовались национальными и альтруистическими соображениями. Но почему вы не посвятили в ваши рассмотрения правительство?

Тюне Якобсен: Да, в конце заседания 28 августа государственный секретарь напомнил мне об этом.

Обвинитель: Хорошо иметь государственного секретаря, который помнит о каждом пустяке.

Тюне Якобсен: Я рассказал присутствующим о просьбе заключенных, которую мне вручили их представители, а с противоположного конца стола кто-то сказал, что вопрос этот не стоял на повестке дня. Это был министр торговли Хальфдан Хеннриксен.

Обвинитель: Господин Хальфдан Хеннриксен отрицает ваше утверждение.

Тюне Якобсен: …и насколько я помню, к нему присоединился Гуннар Ларсен. Скавениус позже сказал мне, что лично он голосовал бы против открытия лагеря по той простой причине, что немцам ведь дали твердое обещание не предпринимать подобных шагов.

Обвинитель: Судьба коммунистов, итак, была решена лишь случайно брошенным замечанием, и, как вы полагаете, замечанием Хальфдана Хеннриксена.

Тюне Якобсен: Во время заседания у меня создалось такое впечатление, что вообще все были настроены против открытия лагеря, и я поэтому не хотел заострять внимание на этом вопросе.

Обвинитель: Может быть потому, что вы не просили присутствующих высказаться?

Тюне Якобсен: Я решил действовать на свой страх и риск и помочь заключенным, как мог; я принял меры, запрещающие охранникам применять оружие, когда заключенные пытались бежать и не останавливались при окрике. В конце заседания я дал в связи с этим необходимые инструкции лагерному начальству.

Обвинитель: Вы приказали лагерному начальству известить заключенных, что в них не будут стрелять?

Тюне Якобсен: Нет.