– И где вы, Фаина Егоровна, такое сокровище отыскали? – спросил восхищенный Перекусихин 1-й, указывая на Редедю.

– Сам пришел, – очень мило нашлась невеста.

– Он у нас, вашество, Аника-воин, долго на одном месте не усидит! – отозвался старый меняло, – из похода, да и опять в поход… Вот и теперь фараоны зовут…

– Скажите! и выгодно это? – обратился Перекусихин 2-й к Редеде.

– Как вам сказать… Намеднись, как ездил к зулусам, одних прогонов на сто тысяч верст, взад и вперед, получил. На осьмнадцать лошадей по три копейки на каждую – сочтите, сколько денег-то будет? На станциях между тем ямщики и прогонов не хотят получать, а только "ура" кричат… А потом еще суточные по положению, да подъемные, да к родственникам по дороге заехать…

– Одного военачальника я знал, так тот, кроме прогонов, еще на "милую" тысяч сто выпросил, – сказал свое слово Очищенный.

– И это бывает, – согласился Редедя.

– Тсс… А хорошая это сторона… Зулусия?

– Такая, вашество, сторона! такая сторона! Отдай все, да и мало!

– И все там есть? икра, например, балык, селедка… все как следует?

– Всего вдоволь. И все втуне, все равно как у нас богатства в недрах земли. И много, да приступиться не знаем. Так и они. Осетрины не едят, сардинок не едят, а вот змеи, скорпионы, летучие мыши – это у них первое лакомство!

– Ах-ах-ах!

Покуда шел этот разговор, Фаинушка отвела меня в сторону и вполголоса допрашивала:

– Это приятель ваш… вот который сейчас за Балалайкиным уехал?

– Да, приятель.

– Какой он смешной!

– Что так?

– Давеча я всего два слова сказала, а он уж и размок: глаза зажмурил, чуть не свалился… хоть бы людей постыдился!

Она стояла передо мной, держа двумя пальчиками кусок балыка и отщипывая от него микроскопические кусочки своими ровными белыми зубами. Очевидно, что поступок Глумова не только не возмущал ее а, скорее, даже нравился; но с какой целью она завела этот разговор? Были ли слова ее фразой, случайно брошенной, чтоб занять гостя, или же они предвещали перемену в судьбе моего друга?

– А у нас сегодня Полкан Самсоныч к фараонам уезжает, – продолжала она, не глядя на меня.

– Сегодня?

– Да; отпразднуем свадьбу у Завитаева, а оттуда поедем на машину проводить.

– А жалко вам его?

– Мне-то? закусывает он слишком уж часто… Надоел.

– А вам нужно…

– Ничего мне не нужно, а вот скажите вашему приятелю, чтоб он за обедом подле меня сел. Я хочу ему на ушко одно слово…

Она подняла глаза и не договорила. Перекусихин 1-й отделился от закусывающих и, меланхолически склонив набок голову, обстреливал ее взорами.

Произошла немая сцена.

– Вот кабы мне полководцеву-то квартирку!.. – без слов ходатайствовал тайный советник.

– Отдана! – тоже без слов, но твердо и отчетливо ответила Фаинушка.

Тут только я понял, какое великое будущее открывается перед Глумовым.

Боевая репутация Редеди была в значительной мере преувеличена. Товарищи его по дворянскому полку, правда, утверждали, что он считал за собой несколько лихих стычек в Ташкенте, но при этом как-то никогда достаточно не разъяснялось, в географическом ли Ташкенте происходили эти стычки, или в трактире Ташкент, что за Нарвскою заставой. Начальство, однако ж, не особенно ценило подвиги Редеди и довольно медленно производило его в чины, так что сорока пяти лет от роду он имел только полковничий чин. Наскучив начальственным равнодушием, он переменил род деятельности и направился, в качестве обрусителя, в западный край. Тут он сразу ознаменовал себя тем, что произвел сильную рекогносцировку между жидами и, сбив их с позиций, возвратился восвояси, обремененный добычей. Но и этот подвиг не был оценен. Тогда он вышел в «чистую» и напечатал во всех газетах следующее объявление:

Втайне Редедя рассчитывал на Дона Карлоса, который в это время поддерживал спасительное междоусобие на севере Испании. Он даже завязал с графом Ломпопо (о нем зри выше) переговоры насчет суточных и прогонных денег; но Ломпопо заломил за комиссию пять рублей, а Редедя мог дать только три. Так это дело и не состоялось.

Зато в Африке Редеде посчастливилось: он получил несколько ангажементов сряду. Прежде всего, его пригласил эфиопский царь Амонасро (из "Аиды"), который возложил на него орден Аллигатора, и вслед за тем был взят в плен. Из Эфиопии Редедя проехал в страну зулусов, владыка которой, Сетивайо (ныне обучающийся в Лондоне парламентским порядкам), повесил ему на шею яйцо строфокамила и тоже был взят в плен. По пути Редедя не дремал и помогал экваториальным державцам в их взаимных пререканиях, причем аккуратно сдал их друг другу в плен и везде получил прогоны и суточные по расчету от Петербурга. А теперь к нему обратился за помощью Араби-паша, который, по словам Редеди, был его однокашником по дворянскому полку.

Несмотря на то, что Редедя не выиграл ни одного настоящего сражения, слава его, как полководца, установилась очень прочно. Московские купцы были от него в восхищении, а глядя на них, постепенно воспламенялись и петербургские патриоты-концессионеры. В особенности пленял Редедя купеческие сердца тем, что задачу России на Востоке отождествлял с теми блестящими перспективами, которые, при ее осуществлении, должны открыться для плисов и миткалей первейших российских фирм. Когда он развивал эту идею, рисуя при этом бесконечную цепь караванов, тянущихся от Иверских ворот до Мадраса, все мануфактур-советники кричали "ура", он же, под шумок, истреблял такое количество снедей и питий, что этого одного было достаточно, чтоб навсегда закрепить за ним кличку витязя и богатыря. Целых два года он пил и закусывал отчасти на счет потребителей плисов и миткалей, отчасти на счет пассажиров российских железных дорог, так что, быть может, принял косвенное участие и в кукуевской катастрофе, потому что нужные на ремонт насыпи деньги были употреблены на чествование Редеди. В эти два года он изнежил себя до того, что курил сигары не иначе как с золотыми концами, и при этом, вместо иностранных, давал им собственного изобретения названия, патриотические и военные. Например, одному сорту он дал кличку "Забалканские", в честь Забалканского проспекта, где он первоначально квартировал, другому – "Синоп", в честь гостиницы Синоп, в которой он однажды так успешно маневрировал, что ни одного стакана и ни одной тарелки не оставил неразбитыми.

В этот же период привольного житья наружность его приобрела ту овальность, которая так приятно поражала всех, посещавших Фаинушкину обитель. Но, нужно сказать правду, овальность эта более приличествовала метрдотелю, нежели полководцу, потому что последний, как там ни говори, все-таки должен быть готов во всякое время проливать кровь. Поэтому люди, даже искренно расположенные к Редеде, когда узнали о полученном им от Араби-паши приглашении, и те сомнительно покачивали головами, не ожидая в будущем ни побед, ни одолений.

– Разъелся, старик, ленив стал! – говорили они между собой, – посмотрите, вся грудь у него в складках, точно у старого раскормленного тирольского быка!

Некоторые даже пытались уговорить его от поездки, объясняя, что если англичане теперь его возьмут в плен, то уж не выпустят, а продадут с аукциона какому-нибудь выжиге, который станет его возить по ярмаркам, а там мальчишки будут его дразнить; но перспектива получения прогонных денег до Каира и обратно была так соблазнительна, что отяжелевший печенег остался глух ко всем убеждениям. К тому же и Фаинушка явно погрешила в этом случае, не только не отговаривая его от поездки, но, напротив, всемерно разжигая в нем жажду военных подвигов.