**/**/****

«Его сигареты всё невыносимее. Кашель трудно держать, внутри всё горит. Пью гадкие сиропы, чтобы полегче, но есть и сладкие. Создать свою Вселенную, но мучиться из-за прикосновения. Это даже звучит нелепо, так непродуманно. На кого я оставлю Дримленд? Так давно там не был. Одному плохо, с ним не хочу, а кому-то другому там не место. Не хочу впутывать в это Тору. Я, кажется, его единственный друг *перечёркнуто*.

Кому ещё подойдёт Дримленд? Там всё в его картинах. После того, как мы перестали видеться, я разрисовал стены его стихами. У него раньше был такой...странный русский. Но хорошо для японца. Его родители придурки. Хорошо, что они развелись, так на одного придурка стало меньше, и теперь Тору в России. Только он переживал, конечно. Но переживания часто ведут к чему-то хорошему. А мне не то, чтобы страшно, но как-то не по себе. Будто оставляю что-то важное. Или кого-то. Мать будет плакать, если со мной что-то произойдёт. Я же так похож на отца»

Юра снова писал о чём-то тяжелом. Его мысли метались от радости к грусти и обратно – Тору чувствовал, что его качают и убаюкивают на крутых волнах. Всё больше получалось поверить в то, что Юмэ и Дримленд были реальными и ждали его в Торонто.

Уже не хотелось кричать или плакать. Импульс отошёл на второй план, уступая глубине переживания. Чувств было настолько много, что Тору не испытывал ничего, кроме замешательства и растерянности.

**/**/****

«Проклятая коробка и проклятый я. Так виноват. Не смогу жить с этим. Правда, как больной, как извращенец и сталкер. Не знаю, зачем понадобилось, он же и так мой и со мной. Я отвратительный друг. Ему, наверное, противно, и он никогда со мной больше не заговорит. Так страшно терять снова»

До этого момента в дневнике Юры не было ничего о коробке. Она была случайностью, чуть не разрушившей их крепкую дружбу. Тору понял, что принял правильное решение, простив это недоразумение. Как бы сейчас сложилась жизнь, продолжи он обижаться?

**/**/****

…

«Я сплю или он наконец-то стал вести себя по-мужски? Теперь я уверен, что отдам дневник именно Тору. Поэтому, Тору, ты будешь это читать. Теперь давай на «ты». Знаешь, я рад, что ты стал смелее. У нас ещё есть время, мы молоды и полны сил, чтобы увидеть этот мир в лучших красках. Перед тобой красуюсь – видишь, как заговорил?»

**/**/****

…

«Это всё произошло быстрее, чем я ожидал. И достаточно неожиданно. Твоё перепуганное лицо стоило всего, что случилось. Как будто я стеклянный и вот-вот разобьюсь. Не ожидал хоть раз увидеть меня смущённым? Я сам не ожидал. Я какой-то другой теперь. Просто как раз в такие моменты забываешь о мелочах и делаешь так, как чувствуешь. Видишь, как много пишу?»

«Больно, на самом деле. Но ты не виноват, а то чувствую, что уже загоняешься. Я же знал, что в итоге так и будет. Спрашиваешь, почему не сказал? А я сам не знаю. Всё пройдёт. Хороший день. Не смущайся, не загоняйся, будь смелее, радуйся жизни и вспоминай с теплотой, если я не во всём облажался»

«Ничего ты не облажался!» – вслух произнёс Тору, покраснев то ли от возмущения, то ли от заполнившей комнату духоты.

**/**/****

«Я чувствую себя счастливым. Пишу утром, пока ты спишь. Потом лягу и притворюсь, что так и было. Спишь, как убитый. Мне нравится жить вместе, потому что ты классно готовишь, убираешь дома и мне не скучно. А ещё об тебя можно ноги греть ночью. Только не пинайся так. Не знаю, что тебе снится. В Дримленде ты жутко стеснялся спать со мной в кровати даже через это дурацкое стекло. Дурак, ну»

**/**/****

«В глазах от запятых ещё не рябит? Думаю, надо заканчивать эту писанину. При тебе писать не хочу, а без тебя я бываю так редко, что ты мне уже не друг, а брат. Ну или не брат, брат это другое, мне кажется, братьев многие ненавидят. Я тебя не ненавижу. Ты сейчас, наверное, уже знаешь, что я улечу скоро. Или я уже улетел. Да, наверное, улетел. И, наверное, сказал всё это вживую, но, чтобы наверняка, напишу ещё и здесь. Спасибо тебе. И наши последние дни были действительно крутые. Пожалуйста, не жалей ни о чём. И надеюсь, мы встретились не зря. Это же не просто случайность, это чудо. Значит, Бог от меня не отвернулся, если позволил всему сложиться так. Мне, кстати, было просто невероятно читать тебе на ночь Евангелие. Как благословение. Никогда никому так не читал, ты первый. И я не жалею, что именно ты был первым. И ты никогда не жалей об этом, понял? Ты всё меньше напоминаешь мне того унылого и забитого мальчика. Я вижу, как ты взрослеешь. Верю, что у тебя всё впереди: долгая и яркая жизнь, настоящая любовь и счастье, да? Я дружил со многими, но ты всё ещё мой самый лучший друг! (это если ты вдруг сомневаться надумаешь, а ты надумаешь, я знаю. Можешь вырезать и в рамочку поставить, я тебе даже восклицательный знак поставил, чтобы выглядеть, как придурок)

Давай не забудем друг друга. Чтобы, знаешь, дружба длиной в неизвестность. Потому что кто знает, что там ждёт дальше. Справимся. Прорвёмся. И где-нибудь встретимся. На Кассиопее»

Тору захлопнул блокнот и сполз на пол, обхватив руками дрожащие колени. Застоявшиеся в груди чувства начали выходить наружу, заставляя тело сотрясаться в рыданиях. Проклятый Торонто, проклятая Москва, проклятый Токио. Почему города играли в эти дешёвые детские игры? Почему судьба смеялась над ним? Почему сейчас? Почему нужно было рассказать всё именно сейчас?

Тору ненавидел Юру так сильно, что даже не мог на него как следует разозлиться: вся ярость застревала в кулаках и горле и оставалась внутри.

Он схватил телефон и по очереди включил голосовые. Юра всё так же радостно и улыбчиво желал ему доброго утра, удачного дня, продуктивной работы, приятного аппетита и чаепития, хорошей прогулки и встречи с друзьями, напоминал не забывать о здоровье и, конечно, о нём. Говорил, что по-дружески любит и ругает себя за то, что не получается писать чаще.

Тору включил последнее сообщение, наугад тыкнув в экран пальцем: слёзы застилали обзор и не давали дышать. Бегунок сдвинулся с места, и Юра заговорил, уже сдержаннее и медленнее, чуть хрипло и сонно:

«Я знал, что ты не будешь слушать до того, как прочитаешь, поэтому скажу сейчас, рассчитывая, что ты послушаешь позже: прости меня, если сможешь. Я раньше так редко извинялся, но это за все те разы. И в дневнике тоже. Прости. Я нигде не соврал, – Юра закашлялся, переводя дыхание, – и не совру, чтобы причинить боль» 

Тору швырнул телефон в пол, но, придя в себя, испуганно поднял его: по экрану расползлась тонкая трещина. Номер Юры он знал наизусть, но здесь, в этом маленьком электронном разуме, хранились гигабайты совместных фото, видео и диалогов. Диалогов, которые уже никогда не повторятся. Разве что на Кассиопее, в параллельной вселенной, где они прямо сейчас впервые встречались в стенах университета.

Тору набрал номер Юры. К удивлению, он ответил почти сразу, будто всё это время ждал подходящего момента.

Из трубки послышалось размеренное дыхание – вся ярость, которая вот-вот должна была вылиться наружу, растворилась в очередном плавном вдохе.

— Я приеду. Я завтра же возьму билеты и прилечу к тебе, слышишь, – судорожно хватая воздух, начал Тору.

— Не придумывай глупостей и успокойся, – ответил Юра, – я попросил тебя прочитать не для того, чтобы ты сразу же мчался сюда.

— Это на самом деле ты, – вслух произнёс Тору. Сейчас мысль о Юмэ и Юре вновь показалась ему невозможной. – Я не понял ничего из того, что ты написал про Вселенную, прикосновения и всё это… Я должен приехать, понимаешь? Я ничего не понял, совсем ничего.

— Тебе не обязательно приезжать, чтобы я объяснил ещё раз.

— Мне обязательно. Я не смогу здесь, я больше точно здесь не смогу. Я не выдержу, я не могу, не могу, не могу. Мне так плохо, Юр, я прилечу. Я прилечу завтра первым же рейсом, пожалуйста.

Тору раз за разом повторял рваное «не могу» и умолял непреклонного Юру разрешить ему приехать.

— Я понимаю тебя. Я виноват, прости.