Насколько непредсказуемой была жизнь: Юра, проживший в Москве всю жизнь, сейчас покидал её, а он, ребёнок восходящего солнца, оставался здесь, чтобы сохранять память о прошлом и стремиться к счастливому настоящему.

— Ненавижу ждать, – протянул Юра, откинувшись на спинку кресла, – не-на-ви-жу.

—Курить хочется, – ответил Тору, – мы не так долго ждём.

— Долго. Не кури. А когда я улечу, не кури в моей одежде.

— Я брошу, – неожиданно для себя пообещал Тору.

— Если мой самолёт упадёт, точно бросай, – задумчиво сказал Юра, – но если нет, тоже бросай. Это, в любом случае, хорошо будет. Так не хочется уезжать, конечно. Всё думаю, надо ли. Ещё и с пересадками.

— Верю, – ответил Тору, – когда я улетал из Японии, даже всплакнул, – признался он. – Это такое чувство...будто на нити распадаешься, наполовину сматываешься в клубок и оставляешь его на родной земле. А потом, когда отходишь на достаточное расстояние, автоматически тянешься назад. И даже если перережешь – всё равно часть тебя навсегда останется там. Это не работает, только если часто переезжать. Не люблю переезды. От них все равно тоскливо. Меланхолия. Но сегодня ясно, поэтому грусть где-то прячется.

— Как ты это придумал? – посмеялся Юра. Тору ненадолго задержал взгляд на его улыбке и понял, что расплачется гораздо раньше посадки. В этот раз отпускать было гораздо больнее даже без переезда. – Твоя ниточка всё ещё тянет тебя в Японию?

— Я уже перерезал, – сказал Тору.

Он не соврал. Врать перед Юрой не получалось, но, чтобы не слишком драматизировать, он слегка хлопнул себя по губам. Юра резко схватил его за запястье и коснулся своей щеки.

— Буду считать поцелуем на прощание. Исключительно дружеским, конечно.

— Мы ещё увидимся, – сказал Тору, – не может быть, чтобы не увиделись.

— А ты вообще наивный парень, я смотрю, – вздохнул Юра. – Увидимся, а ты всё ещё будешь курить. И я задохнусь. Одни лёгкие на двоих, – по слогам произнёс он, – не дай Бог.

— Я буду дышать цветами весной.

— Ты учишься на врача, – напомнил Юра, – и весной, и осенью, ты будешь дышать чужим потом и выделениями.

— А ты?

— А я и того хуже. Но дышать было бы хорошо, даже таким. Не хочу уезжать.

Юра достал из рюкзака бутылку, открутил крышку и сделал глоток. Заметив на себе взгляд Тору, он потряс рукой перед его лицом:

— Вода. Будешь?

— Давай.

Тору держал бутылку в руках, но не решался пошевелиться. Ему хотелось замереть в настоящем моменте и позволить насытить себя теплом.

— Если бы у тебя было одно желание, – Юра выхватил бутылку, стряхнул воду и с третьей попытки закрутил крышку, – что бы ты загадал?

— Ой, Юр, – вздохнул Тору, взявшись за голову, – вообще не соображаю сейчас. И не соображу, наверное. Полетел бы с тобой. А ты?

— Чтобы самолёт не упал, – пожал плечами Юра, – но мне вообще ничего не страшно после сессии.

Тору почувствовал, как кольнуло под ребром, но проигнорировал неприятное ощущение. Разве кто-то говорил, что хочет брать его с собой? Юра и так подарил ему слишком многое. Слишком многое он оставил в России, чтобы сожалеть о чём-то ещё.

— Не понимаю, как ты всё так легко закрыл. Я больше не сдам, думаю.

— Сдашь, – уверенно ответил Юра, – меня валили, чтобы не выпендривался.

— Ещё никто не смог тебя завалить.

— Ну почему же, – усмехнулся он. В голубых глазах блеснула искра.

— А?

Тору посмотрел на него растерянно, а после смутился, натянув на голову капюшон толстовки.

— Ты, Юр, дурак. Не будь там таким дураком.

— Не придётся, наверное. Мне с ними скучно будет, а что дураку среди скуки?

— Хуже быть скучным среди дураков или дураком среди скучных?

— Загрузиться хочешь, да? Чтобы я с тяжёлым сердцем летел? – спросил Юра. – Я ни скучным, ни дураком не был. В школе родителям только успевали на меня жаловаться – прогулы, споры и что-то, что взрослые называли хамством. А я с детства не мог молчать, если был не согласен. Или как раз это и значит быть дураком?

— Не значит. Но я никогда ни с кем не спорил, – ответил Тору. – Теперь буду. Чувствую, что стал смелее. Ты меня воспитал, наверное. Три года назад бы и не подумал, что уеду от матери и буду жить с другом. И что с прошлым уживусь.

— А ещё твой русский стал намного чище, – добавил Юра, потянувшись, – честно, я никогда не летал. Меня даже в автобусах укачивает, поэтому лучше даже не думать.

Он поднялся на ноги и стал кругами ходить по залу ожидания, иногда останавливаясь, чтобы невпопад сказать что-то несвязное. Так непривычно. Эту сторону себя, взволнованную и глубоко тревожную, Юра открыл лишь сейчас, когда до начала их разлуки оставалось не больше получаса.

Полчаса.

Время неумолимо бежало вперёд, отсылая Тору в день, когда он, дрожащий от холода и отчаяния, стоял на платформе и высматривал цифры на электронном табло. Эти полчаса, жалкие и ничтожные, способные внести непоправимые перемены даже в столетнюю жизнь, обещали промчаться быстрее, чем полторы минуты перед концом.

Он не мог выдернуть Юру с трапа самолёта, не мог дать ему пощёчину и обнять после, сказав, что он, впрочем, всё такой же дурак. Хотел, но не мог позволить себе лишить его права на другую, может быть, более счастливую жизнь. Ну и что, что на её переднем плане больше не было места для старых друзей? Ну и что, что Тору придётся заново учиться быть? Мелочи. Мелочи, не стоящие загубленной судьбы, ставшей чуть более важной, чем собственная.

— Скоро, – Юра остановился на полушаге, посмотрел вверх и тихо-тихо вздохнул.

— Не верится даже.

Пассажиры подёргивали ногами, по несколько раз проверяли вещи и огрызались друг с другом. На их фоне Юра казался стержнем спокойствия и рациональности, но Тору знал, что на душе у него, мирно рассматривающего потолок, поднималась буря. Предвкушение и волнение усиливались с каждой прошедшей минутой – Тору не представлял, как стать ближе и как разделить с Юрой мучение времени. Не представлял, но чувствовал, что должен был что-то предпринять. Внутренняя тишина расширилась и вместе с пассажирами, баннерами и светом вобрала в себя пространство аэропорта.

— Ты грузишься, – заметил Юра, подойдя ближе, – а не надо. Я уже всё принял и даже почти не жалею. Тебе есть о чём жалеть?

— Я всё делаю слишком медленно, – ни на миг не задумавшись, ответил Тору, – обещаю стать более решительным.

— Ничего ты не медленный, – Юра похлопал его по плечу. Последним касанием он задержался подольше и, улыбнувшись, выдохнул, – всё вовремя происходит. Не всему надо случаться рано.

— Тогда, – Тору в ответ коснулся Юриного плеча, – тогда я ни о чём не жалею?

— Конечно, – кивнул Юра и, приблизившись, заключил его в объятия. – Давай без сожалений расстанемся? – хриплым полушёпотом спросил он, – пожалуйста.

По спине побежали мурашки. Сдавленное «пожалуйста» звучало в голове протяжным эхом. Тору задержал дыхание, собравшись с силами, чтобы позорно не расплакаться в самый неподходящий момент.

— Без сожалений, – кивнул он, крепче прижав Юру к себе.

Почему жизнь вынуждала людей расставаться? Был ли в этом глубокий смысл, тонко влияющий на каждую шестерёнку бытия, или судьба просто смеялась над ними, в случайном порядке раскидывая игральные карты? Была ли их встреча счастливой случайностью, а прощание – роковым стечением обстоятельств? Если бы они встретились в другой реальности или в другое время, всё могло бы сложиться иначе? Был ли у Тору шанс не стоять в зале ожидания аэропорта и не чувствовать, как от неудержавшихся слёз щипало глаза? Юра сказал, что всё происходит вовремя, но имел ли он в виду, что их связь была предрешена задолго до настоящего момента?

Тору чувствовал, как мысли лавиной накрывали ясный рассудок. Он не хотел тратить на них ускользающее сквозь пальцы время, поэтому, попытавшись отвлечься, впился пальцами в прохладную ткань Юриной кофты.

— Ну только вот этого вот не надо, – Юра большим пальцем вытер с его щёки слезу и сбросил с плеч рюкзак. Достав из него толстый потрёпанный блокнот, он продолжил: – Чтобы мне тоже не о чем было сожалеть.