— Почему не на транспорте? – едва не хныча от усталости, спросил Тору.

Юра тяжело выдохнул, усмехнулся и посмотрел на него с сочувствием:

— К блаженству души путь лежит через страдания тела, – драматично сказал он, – мама по возможности не пользуется транспортом. Даже если эта возможность в полутора часах пешей прогулки по лютому холоду.

— И ты часто так?

— Каждую неделю, – пожал плечами Юра, – почти каждую.

— Я теперь ещё больше буду тобой восхищаться, – заметил Тору, надев капюшон.

— А ты восхищаешься? – ухмыльнулся Юра.

— Не то чтобы восхищаюсь, – Тору замялся. Лысое дерево вяло затрещало над ухом, – но теперь точно да. Курить так хочется.

— Ну давай, хороший мальчик, закури. Мама тебе расскажет, что это греховно.

— Сигареты в куртке. Перед смертью не накуришься.

— Бросил бы уже.

— Бросил бы, – согласился Тору, – но не бросается. Не удивительно, что ты не куришь – у тебя такая чувствительная мама. Страшно подумать, что было бы, если бы ты вдруг стал атеистом.

— Она бы приняла, – невозмутимо ответил он, – не сразу, но в конце концов. Я бы, конечно, прошёл все круги ада на земле, но, верю, что она приняла бы, хотя, наверное, предпочла бы, чтобы я остался без рук и ног.

Тору кивнул. Юрина искренность оставила на душе горький осадок.

Остаток дороги они провели в тишине, редко прерываемой мучительным Юриным кашлем. Тору каждый раз вздрагивал, вспоминал проведённые в больнице вечера и боялся, что что-то снова пойдёт не так. Но Юра чувствовал себя хорошо и будто совсем не обращал внимания на кашель и иногда возникающую одышку. К лучшему. Пускай не замечает, потому что с его характером заметить означало стоять на пороге смерти.

Потерявшись в своих размышлениях, Тору не заметил, как они подошли к нужному месту. Вблизи храм показался ему ещё более притягательным: несколько минут он смотрел на золотые купола, поблескивающее в свете поднимающегося солнца, и на изящно возвышающиеся кресты, даже иноверцу напоминающие о духовной чистоте. В калитку заходили люди, в основном, женщины в длинных юбках и платках. Тору вглядывался в мелькающие лица, пытаясь понять, что за сила привела их сюда в такой ранний час. Поток прихожан не заканчивался: до службы оставалось несколько минут. В Тору расцветала приятная уверенность, что он оказался здесь не просто так.

Спокойная прохлада приятно освежала лицо, щёки пощипывало встреченным по пути режущим ветром. В воздухе читалось стойкое ощущение благоговения. Сердца всех собравшихся здесь людей бились ради общей цели – даже Юра выглядел совершенно иначе: в его глазах появилась особенная ясность.

Его мать уже зашла на территорию храма, позволив им постоять снаружи вдвоём и прочувствовать атмосферу субботнего утра.

Тору вдруг вспомнил как, по словам Киры, на Новый год Юра ходил на службу с его бывшей девушкой. Он улыбнулся своим мыслям, неловко осмотревшись: постепенно приходящих людей было всё меньше, а шаг их становился всё быстрее и шире. Молодая прихожанка трижды спешно перекрестилась и заскочила внутрь.

Он уставился на свои пальцы, сложив вместе большой, указательный и средний, но потом, заметив Юрин вопросительный взгляд, смутился и опустил руки в карманы.

— Вот так, – Юра медленно перекрестился: его рука плавно двигалась ото лба к животу, затем – к правому и левому плечу, – но ты можешь не делать.

Тору благодарно кивнул и зашёл в храм вслед за ним. Внутри было темно и душно: горели свечи и маленькие лампады, на стенах, расписанных библейскими сюжетами, висели иконы, похожие на те, что он видел у Юры дома. На некоторых из них дерево обрело свойственный древнему искусству рельеф: небольшие трещины и вздутия придавали им большую загадочность.

Всю службу Тору не находил себе места: ему хотелось есть, а урчащий желудок, издающий неприлично громкие звуки, до невозможного смущал. В первые же полчаса у него затекли ноги, но перемещаться по храму между сосредоточеных и блаженных лиц было неловко. Поэтому он просто смотрел на Юру, который, как по команде, крестился и что-то шептал вместе с остальными прихожанами. Тору едва мог узнать в нём человека, способного без труда развеселить даже унылого неудачника. Сейчас Юра, выпрямившись, неподвижно стоял и молился. Он был настоящим мужчиной, взрослым, порядочным и вежливым, готовым безвозмездно открыть своё сердце Богу и людям. Тору восхищался им, чувствуя, что этот восторг вот-вот растрогает его до слёз. Между ними пролегала огромная пропасть, и сейчас она была как никогда заметна.

Тору чувствовал себя лишним и грязным среди невинных и светлых лиц. Ему казалось, что святые смотрели с осуждением, а сам Бог, глядя на него, отвернулся от стыда. Нина Юрьевна приняла его из-за лжи: на самом деле, в Тору не было даже мельчайшей частицы тех качеств, о которых он был вынужден соврать. Разве мог он рассчитывать на то, что к нему отнесутся с пониманием здесь, в уже устоявшемся обществе праведных людей, видящих жизнь в совершенно иных оттенках?

Тору отвёл взгляд от Юры, не желая даже на расстоянии беспокоить его своими мыслями и отвлекать от того, что было для него действительно важно.

Голос священника успокаивал и погружал в состояние, похожее на неглубокий транс – вот почему люди приходили в храм лечить душу. Не вылечиться было нельзя, всё происходило само собой без участия воли или разума.

Он посмотрел на висящую в центре глубокого купола люстру: маленькие стекляшки отражали пламя свечей, создавая видимость яркого, играющего с ветром костра. Тору так увлёкся, что оставшееся время пролетело для него почти незаметно – казалось, прошло не больше получаса.

— Юр, – он подошёл к нему со спины, когда тот ставил свечу на невысокий столик, – меня никогда не смогут принять здесь?

Тору спросил это сейчас, в такой неподходящий момент, когда он легко мог испортить всё даже одной неловкой фразой. Но сердце, приоткрывшееся навстречу чистоте, действовало за него. Тору попросту не мог заставить его молчать.

— Глупости, – отмахнулся он, – меня же приняли.

— Но ты не такой, как я, – возразил Тору, до конца не понимая, что именно имел в виду. – Я же видел, как ты сейчас стоял. Как они все. Так уверенно и…с пониманием того, что делаешь.

— Конечно, как все. Потому что и я, и ты такие же. Мы не бракованные. Вообще никто не бракованный. Нас Бог создал свободными. А те, кто говорит, что в храме принимают только каких-то определённых, ошибаются. Но ошибаются они, а не я, Тору. Они, а не мы.

Тору не знал, о чём говорил Юра. Он запутался в понятиях сразу, как задал свой глупый вопрос. Или, может быть, не такой глупый, раз Юра решил ответить?

— Но мне понравилось сегодня, – сказал Тору. В его словах не было лжи.

— Я рад, если не врёшь, – выходя из храма, Юра случайно коснулся мизинцем его руки. Тору вдруг почувствовал себя увереннее.

Снаружи их встретила Нина Юрьевна. Выглядящая бодрее и счастливее, чем раньше, она сразу пристала к Тору с расспросами. Ему казалось, что кто-то посторонний бесцеремонно вторгается в его душу и вытаскивает её содержимое на тающий снег.

— Ма, ну всё, – смутился Юра, встав на защиту растерянно мямлящего Тору. – Пусть он у нас поживёт?

Тору едва не подавился воздухом. Так просто? Достаточно было назвать себя почти православным, чтобы дать Юре возможность спрашивать напрямую?

— Сынок, я не против хорошей компании, – ответила Нина Юрьевна, – но сейчас так легко проложить себе путь в ад, молодёжь совсем не знает Бога и…

— Мы будем беречь нравственный стержень внутри себя! – уверенно заявил Юра. Как же мастерски он играл и как легко было перепутать искренность с притворством! Но его вера была не такой – в этот раз Тору знал наверняка. То, как Юра вёл себя в храме, не находясь под взглядом матери, невозможно было сыграть. В его сердце был Бог, в которого он – действительно, без нарочитого преувеличения и фарса – верил всей душой. Бог, не считающий его сломанным и, вопреки предрассудкам, не видящий в нём ошибку своего творения. Не-дефектный Тору, едва не покончивший с собой, смотрел на него с уважением.