Тору подумал, что было бы правильно написать Юре. Подумал и, ещё раз взглянув на табло, взялся за телефон.

Сорок три секунды. Сорок две. Сорок одна. Сорок. Тридцать девять.

Т: /Прости/

Тридцать пять. Тридцать четыре. Тридцать три.

Т: /Давай не умрём в один день, пожалуйста/

Двадцать семь. Двадцать шесть. Двадцать пять.

Тору задумался. Внутри что-то навязчиво билось и требовало освобождения.

Т: /Ты заслужил лучшего. Спасибо, Юр/

Восемнадцать. Семнадцать. Шестнадцать. Пятнадцать.

Пятнадцать секунд. Тору приблизился к краю платформы и заглянул в тоннель. На стене блеснули бледные огни.

Он сделал глубокий вдох – рёбра сжались, прогнувшись под ударами сердца.

Десять. Девять. Восемь.

Меньше десяти секунд. Он приближался к логическому завершению. Позорному, досадному, но желанному завершению. Тору не удалось пройти выбранный путь. Он никогда не посмотрит на мир полным гордости и свободы взглядом.

Ему не о чем было сожалеть. Путь обрывался здесь, среди молчаливости бетонных плит и гула толпы.

Тору шагнул вперёд, земля под ногами просела, и он провалился в принявшую его пустоту. Полёт длился мгновение, но ощущтился окутавшей тело вечностью.

Гудок. Последний испуг. Даже в отчаянии умирать было страшно.

Тору отлетел в сторону, удар пришёлся в затылок и лопатки. Запястье обнимал холод. Он открыл глаза – перед ним разверзлась пропасть из слепящих огней и бетонных балок.

Он умер? Новый мир был так похож на прежний… Такой же холодный и безразличный.

Тору засмеялся, всё осознав. Он вновь позорно провалился. Мечты о красивой смерти разбились о лёд чужой ладони и мраморного пола.

Шаг двадцать шестой. Мне никогда не стать особенным

Вокруг столпились люди: кто-то кричал, кто-то хватался за сердце, кто-то сыпал ругательствами или безразлично смотрел в его сторону. Тяжело дыша, Тору приподнялся на локтях. Он растерянно огляделся, всё ещё надеясь, что происходящее было всего лишь агонией и последней попыткой зацепиться за ушедшую жизнь. Что-то смущало. Что-то заставляло почувствовать себя совершенно разбитым.

Пальцы вокруг запястья сжались сильнее – Тору рывком подняли на ноги. Колени подкосились, и он едва не упал.

Он вглядывался в знакомое лицо и не мог узнать в его чертах ничего родного – всё выглядело чужим и далёким. Сердце по-прежнему колотилось с бешеной скоростью и силой, волнами накатывал ещё более липкий и цепкий страх. Лучше бы он остался размазанной по рельсам массой. Вареньем. Горько-солёным вареньем.

Нечитаемым взглядом Юра смотрел в ответ: злость, обида и испуг пульсировали в расширенных зрачках, влажная холодная рука по-прежнему сжимала запястье. Сквозь гул в ушах и пелену слёз Тору понимал, что Юра впервые касался его обнажённой кожи. Впервые – и вот так, несдержанно, рвано, через незамысловатый жест передавая всё то, что грузом лежало на душе. А лежало давно и много, впивалось в плоть когтями и, теперь, прилипшее к Тору, исчезало, постепенно теряя мощь. Он не знал, что должен был сказать и должен ли был что-то говорить. Что могли значить слова сейчас, когда Юра самовольно вырвал его из рук смерти? Неважно, сделал он это из чувства долга или из искреннего желания, но – до сих пор было нелегко поверить – он сделал. Спас. Спас, хотя мог не успеть – до столкновения оставались считанные секунды.

Тору трясло. Стук зубов заглушал звук бегущих вагонов, лишённая пышного зрелища толпа начала расходиться, а на периферии изредка зажигались вспышки камер. Он был подопытным кроликом, выбравшимся из неудачного эксперимента. Было больно дышать – Юра задыхался тоже.

Звонкий удар прилетел прямиком в щёку. Тору почувствовал, как по лицу расползлась жгучая краснота. Он успел только растерянно раскрыть рот, как Юра крепко прижал его к себе. От куртки пахло ладаном и парфюмом – тем, что они в прошлом месяце выбирали в перерыве между занятиями. Тору дрожащими руками обхватил Юру за спину – родное тепло возвращало в реальность. Он не хотел оставлять его и боялся даже подумать о том, чтобы поднять голову с худого плеча. Юра защищал его от лишних взглядов, от мыслей и яркого света. В согревающем запахе Тору хотел спрятаться от самого себя.

Он стоял так несколько долгих минут: успели смениться поезда, люди и настроение. Время тянулось намного медленнее, чем те злополучные полторы минуты. Полторы. Всего полторы.

Тору расслабился в объятиях, объединивших в себе жизнь и смерть. Ему казалось, что сейчас он снова мог чувствовать в Юре присутствие почти утерянного мира пустоты. Его тревожило что-то ещё, что-то, находящееся до смешного близко, но ловко скрывающееся от понимания.

Сердце. Сердце Юры, спрятанное за курткой и рёбрами, стучало быстрее, чем его собственное, а грудь вздымалась в рваном дыхании. Тору прижался теснее и позволил себе не думать. Мог же он, в самом деле? Хотя бы в свете отвоёванных у судьбы минут.

— Дурак, – прошептал Юра, – какой же ты, Акияма, придурок.

Тору не мог ответить: сотрясался дрожью, видя перед глазами разбросанные по пути внутренности. Свои собственные внутренности, грязные, зловонные, липкие от крови и выделений.

Никогда прежде смерть не была настолько близко, никогда до этого она не тянула его к себе так рьяно и грубо. Тору видел её лицо, безобразное, испещренное язвами, холодное и бесчувственное. Предаваясь мечтаниям, он ни разу не встречался с её истинной природой, разрушающей, равнодушной, не щадящей ни здорового, ни больного. Настоящая смерть не имела ничего общего с манящим пристрастием, которому Тору посвящал стихи и картины. Романтик, воспевший увядание, замер в ужасе перед лицом им же созданного чудовища.

Гудок вновь прибывшего состава заставил Тору вздрогнуть. Снова. Снова конец. Юра, прислонившись спиной к мраморной колонне, ни на мгновение не разжимал объятия.

— Всё закончилось, – шептал он. Хриплый голос действовал на Тору почти гипнотически: постепенно он смог выпустить куртку из рук, но не спешил отрываться от объявшей его теплоты. В груди разлилось непонятное, свербящее чувство: будто это прикосновение, а не прикосновение смерти, в самом деле было тем, чего он так долго и сильно желал.

— Не уходи, – попросил Тору, – никуда не уходи сейчас.

— Я больше никуда не уйду, – ответил Юра. Тору чувствовал, как грохочущее под ухом сердце успокаивалось и замедлялось.

— Юр, – нерешительно позвал Тору, – я только что пытался убить себя. Как будто под куполом, и всё казалось таким искусственным. Шаг, а за ним – ничего. Так страшно чувствовать под ногой высоту. Я, наверное, даже не верил, что умру. Но я бы умер. Умер же. А теперь ты меня обнимаешь, и мы со стороны выглядим… по-дурацки, в общем. И нас могут за это побить. Но я не боюсь и уже не чувствую себя так плохо, хотя недавно чуть не шагнул под поезд. Так переменчиво. Моим поступкам нельзя доверять, я даже к смерти не могу подойти серьёзно. Мне всё ещё кажется, что я сплю. Если я сейчас решу полностью снять с себя одежду, тоже ничего не случится, потому что я сплю. Нас побьют, но я в безопасности, потому что сплю. Я шагну под поезд и поднимусь после того, как он разрубит мои конечности, потому что я сплю.

— Я тебя слушаю, – спокойно ответил Юра. – Расскажи мне, пожалуйста.

— Всё самое лучшее происходило со мной во сне. У меня были друзья, мне было весело, и я был по-настоящему счастлив. Я рассказывал тебе раньше, помнишь? Про велосипеды, Дримленд и прочее. Сейчас я могу сказать, что угодно, потому что не чувствую реальности. Ничего не произойдёт, что бы я ни сделал. Я не могу ничего изменить сейчас, мне остаётся только стоять и смотреть на происходящее. Я был счастлив во сне, но сейчас, когда я сплю здесь, то не чувствую ничего, кроме этого кошмара.

Посреди путающихся слов Тору вспомнил о Юмэ. Наверняка он смотрел бы на него с презрением.

— Я унылый человек, – выдохнул он, – но неужели я безнадёжен? Меня совсем нельзя полюбить?

— Можно. Почему нельзя? Ты у всех спрашивал? Нет тех, кого нельзя было бы любить. А ты хороший парень. С загонами, конечно, но правда хороший. Добрый. И раз уж мы спим, – задумчиво протянул Юра, – то я буду держать тебя за руку всю дорогу. И не бояться, что нас побьют.