— Я просто ненавижу кофе, – посмеялся Юра, вновь облачаясь в привычного себя. Сейчас это больше походило на защиту, чем на искренность – Тору нахмурился, прислушиваясь к возникшему внутри противоречию. – Ты говоришь всегда так прикольно, это из-за языкового барьера?

— Юр, – прервал его Тору. Происходящее начинало напоминать неудачное театральное шоу: Юра стоял посреди сцены обнажённым и не успевал надевать подходящие костюмы. Тору видел его насквозь: какой волшебный вечер, настоящее новогоднее чудо! – защита, наконец, дала трещину, выставляя напоказ прячущееся за ней существо. Он пригдяделся, ища в приоткрывшейся части знакомые черты.

— Ты говоришь официальнее, чем преподы, – объяснил он, – стаканчик жалко?

Фальш. Тору не видел перед собой ничего, кроме фальши. Юра обходил стороной неудобную тему – стоило только надавить, и он расколется: швы звонко трещали, ему некуда было бежать.

— Я скажу Кире, что это ошибка, – повторил Тору, – ты не должен обижаться на меня.

— А это была ошибка? – взгляд Юры в одно мгновение стал глубже и серьёзнее.

— Мне не стоило, – не закончил Тору.

— Ты сожалеешь?

— Разумеется, если я извинился перед тобой! – возмутился он. – Японцы тоже извиняются искренне.

— Ты сожалеешь из-за меня?

Юра остановился и отошёл в сторону, утащив Тору за собой. Он пристально смотрел ему в глаза и не позволял отвести взгляд. Требовал ответа здесь и сейчас. Напористо. Больно. Настоящий Юра, уверенный и твёрдый, ждал слова его, настоящего Тору, испуганного и податливого. Справа блеснул стеклянный ёлочный шар. Он был свидетелем откровения, гораздо более глубокого, чем случившееся на мосту. Лицом Киры, её непосредственностью и жизнелюбием говорила жизнь, но сейчас, в образовавшейся пустоте голубых глаз отражалась сама смерть. Властная и беспощадная: поцелуешь – сгоришь изнутри и обратишь тело в разлетающийся замерзающий пепел.

— Сожалею, – Тору сглотнул застрявший в горле ком. Он понял, что не дышал.

— Из-за меня?

— Из-за тебя, – он кивнул, потеряв из виду огни, праздник и вспышки фейерверков. Мир замер в неузнаваемых глазах напротив. Болезненно-серый, вязкий и угасающий мир.

Мир, в котором он провёл и, наверное, проведёт всю свою жизнь. С матерью или без неё, с друзьями или в одиночестве, с притягивающей ложью Танаки Иори или заботливым пониманием Юмэ – мир никогда не менялся, потому что всегда находился внутри него, прошивал сердце и душу, плёл липкие сети и строил искусные ловушки. В одной из них Тору находился сейчас, оказавшись среди людей, принадлежащих иному, далёкому от его собственного, измерению. Прекрасная и нежная Кира стояла по другую, желанную, красочную и светлую, но не подвластную ему сторону жизни. Он прилипал к ней, подходил вплотную, но не мог проникнуть в ядро Вселенной, доступной даже самому глупому простаку. Тору был безнадёжным, шатко держащимся на плаву заложником вечной мерзлоты.

Вечная мерзлота застыла во взгляде Юры, которого Тору так долго ошибочно принимал за весёлого чудака, не имеющего точек соприкосновения с темнотой. Юра не смог – или попросту не захотел – держать маску в преддверии ненавистного праздника и позволил ему прикоснуться к плещущемуся внутри него потоку. Тору знал, что открывшееся сегодня не было полнотой, ощущал, что внутри Юры осталось нечто неразгаданное, и готов был ждать, когда он позволит понять и почувствовать больше.

Тору смотрел, не отрываясь ни на мгновение, старался даже глубиной дыхания показать, насколько сильно он хотел погрузиться в неизвестность, пробраться ближе к удивительно схожей с ним глубине. В голубых глазах отразилалась безграничная серая пустота – вспыхнула на мгновение и сразу затухла, возвращая взгляду прежнюю ясность. Тору успел увидеть в нём самого себя, а большего было не надо.

Он видел. Видел, как врал себе и болезненно-неумело притворялся частью чужого. Видел, как играл Юра и какое удовольствие он получал от вынужденной выученной лжи.

Видел и не мог сдержать подступившего к горлу смеха. Он в самом деле хотел научиться также. Тору был уверен, что Юра будет его учителем.

Шаг шестнадцатый. Твоя правда и моё безграничное

— С Новым годом! – Тору поднял пластиковый стаканчик, Юра приложил к нему свой и сделал шумный глоток.

— Думал ли ты, что когда-нибудь встретишь новый год на улице с вонючим чаем? – Юра мечтательно посмотрел вверх. – Ну серьёзно, что это за дрянь такая?! Мне не везёт с напитками сегодня. А новый год как встретишь, так и проведёшь.

— Весь год будешь сидеть на лавочке с вонючим чаем, – посмеялся Тору, – а вообще, нет, не думал. Не думал, что вообще встречу его с кем-то, кроме матери.

— С кем-то? – Юра вопросительно приподнял бровь. С кем-то. Действительно, как-то совсем нехорошо получалось – пару часов назад они узнали себя в единстве внутренних миров, а сейчас стали друг для друга «кем-то». Тору снова всё испортил, но Юра не выглядел обиженно или разозлённо – он по-прежнему смотрел в пыльное ночное небо, иногда переводя взгляд на поверхность плещущегося в стаканчике чая.

— С тобой, – исправился Тору. Юра удовлетворённо кивнул.

— Смотри, уже плёнка появилась, – он поморщился и, сделав глубокий вдох, в один глоток опустошил стакан. – Хуже, чем кофе.

— Я бы показал тебе японскую чайную церемонию.

— С гейшами?

— Без гейш, – ответил Тору, – они бы посчитали тебя богатым иностранцем, и я бы чувствовал себя неловко. А ещё ты был бы первым красавцем.

Он представил Юру, разливающего чай в оттеняющем светлую кожу тёмном кимоно. Что-то наверняка пошло бы не так, и красивый иностранец в одно мгновение превратился бы в неловкого неумеху и едва ли не посмешище. Но кто сказал бы об этом в лицо? С каждым витком раскручивающейся мысли Тору всё меньше хотелось знакомить Юру с японской культурой. Может быть, когда придёт время…

— Без гейш скучно, – вздохнул Юра, и Тору убедился в своих догадках. Ещё не время. Не время.

Телефон Юры издал короткий гудок. Тору из вежливости не посмотрел на экран, лишь краем глаза заметив скованные движения его пальцев. Юра выругался, выключил телефон и откинулся на спинку скамейки. Он продолжал, как завороженный, смотреть вверх. Улицы стихли, празднующая толпа растеклась по домам. Тору посмотрел на время, стараясь занять себя и избавиться от нарастающего чувства неловкости. Двенадцать тридцать три. От боя курантов прошло всего полчаса – у них был час до того, как ещё более пьяные люди начнут выползать на улицу за фейерверками и продолжением веселья.

Юра молчал. Прошло ещё несколько минут, прежде чем Тору решился заговорить первым.

— Что-то случилось, – он не спрашивал. Вопросы были неуместны, когда человек, которому ты их задавал, выглядел так, как выглядел сейчас Юра.

— Нет, ничего, – сарказм был понятен даже малопонятливому Тору, – мама поздравила с праздником.

— Ой, – Тору дёрнулся, вспомнив, что недавно закрыл иконку уведомления, оставив её без внимания. Поздравить мать. Не забыть поздравить мать. Чуть позже.

— Ненавижу Новый год, – ответил Юра, резко поднявшись на ноги. – Чувствую себя сдохшим. Или уставшим, не знаю.

— Ты можешь мне рассказать, – напомнил Тору. Откровение Юры продолжалось – действительно волшебная ночь. Неужели он покажет ему настоящую печаль? «Печаль неудавшегося шута», – подумал Тору.

— Хочешь знать, что она написала или почему я ненавижу этот дурацкий праздник?

Вопрос поставил Тору в тупик. Он хотел знать всё, но был вынужден выбирать. Без права на ошибку и без сожалений.

— Почему ты ненавидишь, – ответил он.

— Мой отец умер тридцать первого декабря, – Юра отвёл взгляд, будто стараясь зацепиться за что-то, способное удержать его на поверхности и не позволить погрузиться в глубину мыслей, – шесть лет назад. После этого мать окончательно тронулась умом. У меня никогда не было «новогоднего чуда», потому что мы готовились к Рождеству. Вместо подарков и ёлки – распятие и молитвы. Вместо утренников и хороводов – храм, служба и причастие.