Краска летела по сторонам, пачкала обои, ковры и мебель – мрачные постеры за мгновение стали цветными. Тору повалил Юру в кресло, навис сверху и, едва держась за опору одной рукой, второй выводил на его лице узоры. Поначалу Юра сопротивлялся, но после, смирившись, позволил разрисовать себя и превратить в стену для граффити.

— Этого добивался? – шутливо спросил Тору. – Нравится?

— Нисколько, – фыркнул Юра, всем видом показывая недовольство.

— Ты мог скинуть меня с себя в одно движение. Нравится, значит.

— Ты больше нравишься. Весёленький такой, цветной.

Тору застыл, вопросительно смотря на Юру. Юра, улыбнувшись, брызнул на его лицо краской, оставшейся на кисти.

— Дурак, – Тору выпрямился и отошёл на пару шагов. Юра, как ни в чем не бывало, потянулся в кресле и ощупал пальцами цветное лицо.

Сердце Тору колотилось до боли быстро. В голове всё ещё звучало холодно-сжатое «...нравишься». Не такое, как от Мисаки Рин или Киры.

— И ситуация какая-то дурацкая получилась, – добавил он, придя в себя, – фу.

— И уши у тебя покраснели, потому что я краской испачкал, да?

Тору возмущённо выдохнул. Слова спутались на языке, оставаясь внутри невнятными обрывками фраз. Юра ушёл умываться, оставив его наедине с мучительно острым мыслительным вихрем.

Тору боялся осознавать и опустошённым взглядом смотрел на перепачканные лица рок звёзд. Впервые – ему больше не было страшно признать – опустошение оставляло на душе приятную лёгкость. Мысли смешивались с доносящимся из ванной шумом воды и стекали прочь, унося с собой надежду на честность.

Тору коснулся ушей липкими от краски пальцами – он был бессовестным и безнадёжным лжецом.

Шаг тринадцатый. Упрямство

Декабрь плавно подошёл к концу. Москва заметно преобразилась: яркость опавших листьев сменилась грязно-серым покровом, хмурое дождливое небо – розоватыми снежными облаками. Унылые здания загорелись красками: цветные огни мигали перед глазами сплошным ковром, ненадолго возвращающим в наивность ушедшего детства. На улицах всё чаще играла музыка, в воздухе укреплялось предвкушение нового года, новых надежд и возможностей.

Тору подолгу рассматривал предпраздничные декорации, искал в них следы тоскливого прошлого и, не находя, делил с окружающими радость приближающихся выходных. За праздниками ждали экзамены и ещё более тяжёлый, чем текущий, семестр, но всё это было там, далеко, за гранью трогательного волшебства.

Русские люди всегда праздновали Новый год по-особенному – Тору успел привыкнуть к застольям, оливье и холодцу, но никак не мог прочувствовать в себе дух, который пропитывал декабрьскую атмосферу России.

В один из вечеров, вдохновившись нарядами улиц, Тору уверенно заявил, что им пора украшать дом. Юра кивнул, сказал что-то неопределённое и неуверенное, но найденные Тору гирлянды, мишуру и щуплую искусственную ёлку отложил в шкаф «до лучших времен». Что он подразумевал под «лучшими временами», Юра не ответил и, как выяснилось позже, всерьёз никогда не собирался заниматься такой ерундой. Ближе к концу декабря он целыми днями был занят работой и едва успевал совмещать спонтанно возникающие дела с учёбой: заказов было много, времени - становилось всё меньше. Тору не раз предлагал свою помощь, но Юра поручал ему бытовые вопросы и относился к себе всё так же безжалостно: ел один раз в день, вставал до шести утра и так часто молился, что Тору постепенно начинал узнавать обрывки священных писаний.

— Я не праздную Новый год, чего ты пристал, – выдохнул Юра, откладывая ноутбук. Ладонями он потёр покрасневшие глаза.

— Это как так, не празднуешь ?

Тору не мог поверить, что кто-то настолько русский не отмечал настолько же русский праздник.

— Ну вот так вот, не праздную, – пожал плечами Юра, – у меня вообще пост сейчас.

— Но твоя мать говорила, что планы поменялись, и её не будет почти до февраля, – напомнил он, – к февралю, обещаю, успеем и отпраздновать, и протрезветь, и снять всю эту мишуру. Ну или даже пьянеть не будем, раз пост. Президента послушаем.

— Нет, друг мой, – отшутился Юра, – я правда не хочу заниматься всем этим. Времени нет.

— А я?

— А что ты?

— А я займусь? – Тору посмотрел на него с надеждой. – Нельзя же совсем без праздника, и так, посмотри, уныло всё. Ты скисаешь, Юр. Так странно, что я тебе такое говорю. Не я должен и не тебе.

— У меня каждый день праздник, – ответил Юра, – и не помер ещё.

— А вы празднуете… – задумался Тору, – седьмого?

— Седьмого, – кивнул Юра и, вернув ноутбук себе на колени, шумно клацнул клавишей, – я потратил на этот код так много времени. Боялся, что получится шлак.

— А получилось? – Тору заинтересованно наклонился к экрану. Рука Юры, холодная и острая, крепко упёрлась ему в грудь.

— Шлак и получился, – усмехнулся он, – но заказчику такое и нужно, кажется. Я получаю деньги за то, что делаю кого-то счастливым.

Юре в самом деле нравилось быть полезным. И наверняка не нравилось не отмечать Новый год со всеми. Тору решил во что бы то ни стало подарить Юре праздник. Пост постом, а быть таким молодым и просто отрывать лист календаря и жирным шрифтом менять цифру на полях тетради - неправильно.

— Я думал, что в прошлом году мы не праздновали из-за меня, – признался он.

— Ты был более унылым, да, – согласился Юра, – но я никогда не праздную. Сколько себя помню, ни разу.

— А я чувствую себя ужасным другом.

— Почему?

— Потому что не знал и не спрашивал.

 — Разве мы тогда были близки настолько, чтобы копаться в такой мелочи, – Юра махнул рукой. В этом жесте Тору видел болезненную неискренность. Его намерение возрастало с каждым вдохом, и он уже знал, как может реализовать свой план.

Когда он предложил свою идею Кире, она встретила её категорично.

— Он не празднует, – ответила Кира, – я пробовала уговорить, но у меня не получалось. Даже у его бывшей не получалось, поэтому вместо праздника они втроём с его пришибленной мамашей тащились в храм. Она терпела, потому что любила. А ему было стыдно, и больше он на что-то совместное не решался.

— Но я же не его бывшая!

— Я не знаю, что ты должен сделать, чтобы он согласился, – перебила Кира, – я за любой кипиш, кроме уговоров.

— Я уговорю, – кивнул Тору, – но не смогу сделать весело.

— Я не смогу уговорить, – повторила Кира, – но сделаю так, что этот день он запомнит, а в следующем году сбежит от мамаши под бой курантов. Нам всем, кстати, нужно развеяться. С ума сойти можно под конец семестра, честное слово. Я вчера половину учебника прочитала, а сейчас уже ничего не помню.

Тору не слышал продолжения её слов. В голове крутилось одно – вот-вот, через несколько дней, которые пролетят, как один, его план будет осуществлён. «Поздравить мать», – Тору оставил в заметках короткую запись и включил напоминание.

Конечно, он вспоминал о матери вечерами, когда солнце падало за горизонт, иногда скучал по навязчивой заботе и ласковым словам. Тору было непросто признавать, что она по-прежнему значила для него гораздо больше, чем «ничего», в которое он отчаянно пытался поверить. Сейчас, перебравшись почти на другой конец города и живя отдельно, он всё ещё оставался любимым и любящим сыном. Однако всё чаще ему казалось, что в момент, когда льющаяся изнутри радость захлестнёт его сознание, в нём не останется места для матери и её переживаний. Легко было думать о ней, в скуке перебиваясь от дела к делу, но трудно – посмотреть в глаза неискренности и тотчас же рассеять её морок. Тору был любимым и любящим. Но также он был зависимым и использующим и не мог представить, сколько бескорыстной любви пряталось за приевшейся выгодой.

Шаг четырнадцатый. Новая попытка понять

— Собирайся, – уверенно заявил Тору. Его холодные руки, вспотевшие и почти потерявшие чувствительность, подрагивали.

— Куда?

Юра смотрел на висящую на шкафу гирлянду. Цветные огни отпечатывались на бледной коже и отражались бликами в глазах.