— У него отец умер, – вздохнула Кира, – так переживал, жуть. Конечно, тяжело: и матери помогать, и похороны, и родственники. Представляешь, тётка его ему, малолетке дурному, начала про загробную жизнь что-то трепать. Про душу, ад, рай, что молиться нужно, что плакать нельзя и прочее. Так он наслушался и спать не мог, ему всё чудовища и демоны мерещились. И плакать себе запрещал, внутри держал всё. Но душе же плакать не запретишь, вот и мучился. Не спал и мучился. Когда хотел плакать – запугали, когда не хотел: все вокруг ревут, а он улыбается –  получал сильно и от матери, и от бабок. Представляешь, «В семье горе, а ты улыбаешься», а он всё равно улыбался. И теперь улыбается, и будет, наверное. Ко мне приходил, фильмы смотрели до утра почти - и даже не приставал ни разу. Я тоже не лезла, конечно, он такой потухший был всё равно. Когда человек всё время улыбается, а потом так…не по себе. И навсегда запомнишь. Вот я поэтому и запомнила, а рассказала…не знаю, зачем. Не говори, что я рассказала. Он скажет, что я дура, хоть и без злости, но всё равно не хочу.

Тору кивнул и почувствовал укол совести: в ответ на такую длинную и искреннюю историю он не смог проронить ни слова. Смерть, ад, рай, бабки, улыбаться, плакать - в голове всё смешалось, спутанные мысли перестали держать ситуацию под контролем. Всё, что он понял, можно было уместить в одно предложение: Юра, вечно весёлый мальчик из семьи чудаков-фанатиков, потерял отца, умел дружить и был слишком активен для одиночества. Необычный и интересный Юра, в телефоне которого был установлен православный календарь. Был ли на земле кто-то, кто мог бы его ненавидеть?

Тору заглатывал воздух, но не мог надышаться. Лёгкие горели, горло жгло, сердце с болью ударялось о рёбра. Мокрые ладони и пальцы комкали ткань, глаза бегали по комнате, пытаясь зацепиться за что-нибудь, способное отвлечь от начавшегося внутри шторма.

— Ты в порядке?

Она заметила? В самом деле заметила. Тору показалось, что его лицо исказилось в гримасе ужаса. Почему? Почему она смогла заметить? В метро, на парах, на улице, лёжа в кровати и за обеденным столом – раз за разом он делил будни с паническими атаками, но всегда оставался с ними один на один, без чьей-либо помощи учился бороться и побеждать самого себя. В такие моменты даже Юра, его, на минуточку, друг, просто замолкал и утыкался в телефон. Почему именно она и именно сейчас, когда он хотел этого меньше всего? Что нужно было ответить? Что говорить человеку, заранее не способному его понять?

— Эй, Тору, приём, – Кира звонко пощёлкала пальцами перед его лицом. Тору почувствовал, что вот-вот расплачется: глаза защипало, горло свело спазмом, но страх нарастал, а дрожь становилась видимой. Позор. Какой же это позор! Он был совершенно безнадёжен! Теперь его точно посчитают психом!

Тору вскочил с дивана и кинулся в сторону двери. Кира крепко схватила его за запястье, не дав уйти. Она смотрела обеспокоенно, и ему некуда было бежать: что можно было скрыть сейчас, когда тело била всё нарастающая дрожь, а мысли прыгали из стороны в сторону, путаясь в липком страхе?

— Тору, делай вдох и считай до четырёх, – строго скомандовала Кира. Её голос за мгновение превратился в холодный остроугольный монолит, и Тору послушно вдохнул на четыре счёта.

— Задержи дыхание ещё на четыре. Ты можешь.

Воздух распирал лёгкие, его было непозволительно много. На миг головокружение усилилось, но вскоре начало отступать вместе с достигшим пика внутренним напряжением.

— Выдох, четыре.

Тору шумно выдохнул, испытав облегчение. Голос Киры становился более плавным и не таким напористым – морщинка между бровей разгладилась, а губы тронула едва заметная полуулыбка. Только сейчас Тору понял, что всё это время Кира поглаживала его влажную ладонь. Её рука была тёплой, а кожа – нежной и мягкой. Казалось, он мог прощупать на ней глубокую и плотную линию жизни, обнимающую большой палец.

— Молодец. Дыши по квадрату, пока не станет легче, – Кира похлопала его по плечу, усадив обратно на диван. – Ты перепил вчера, вот и триггернуло. Или у тебя часто? Хотя, если бы часто, ты бы не бегал от меня, как сумасшедший.

— Всё в порядке, – выдохнул Тору, – перепил, наверное. Я не пью.

— Но зато ты теперь знаешь, что делать.

— А ты откуда знаешь?

— Подруга с клинической психологии.

У кого-то друзья-психологи, а у кого-то – горький опыт, научивший справляться без попыток справиться. Тору перепробовал столько бесполезных способов остановить или предотвратить панические атаки: от дыхания и канцелярских резинок на запястье до заучивания стихов и мелодий, приправленных нерецептурными успокоительными. Помогало меньше, чем на неделю, и лучше бы не помогало вовсе. Отпускать полученное в мучениях и слезах было труднее, чем бояться о нём мечтать.

— В общем, ты не обижаешься больше, да? – улыбнулась Кира. Тору увиденное привлекло и заставило засмотреться – но как же, наверное, неоднозначен был его взгляд!

— Я не обижался.

— Я знала, что ты хороший парень. И миленький такой, особенно щёчки,  – она шутливо потрепала Тору по волосам, – если тебе лучше и ты не обижаешься, то я пойду к остальным. А с тобой ещё обязательно погуляем, со всеми познакомлю. И никому ничего не скажу. Особенно Юре, да?

Тору не успел даже кивнуть: Кира ловко выскользнула из комнаты, оставив дверь приоткрытой. Из коридора доносились звуки чьих-то шагов и хриплых голосов, в ванной шумела вода, на кухне гремела посуда. Чуть позже раздался звонкий стук, а за ним – треск разлетевшихся по полу осколков. Голоса засмеялись и загудели, а Тору тяжело вздохнул: стало жаль разбившуюся вещь.

— Ну что, жив? – в дверь влетел смеющийся Юра, на ходу натягивающий толстовку. Футболка, оставшаяся под ней, смялась. Казалось, она даже была мокрой – тёмные капли растекались по ткани абстрактным узором. Местами за ним можно было разглядеть рельеф тела – раньше Юра казался менее «высушенным» и тощим.

— Жив.

— Что она сказала?

— Извинилась за вчерашнее. Это ты ей рассказал? – спросил Тору, отводя взгляд. Он почувствовал себя смущенным подростком, наблюдающим за чем-то запретным.

— Она сама помнит, наверное.

«А ты не помнишь, – подумал Тору, – или мне всё-таки привиделось?»

— Нет же, не то, – сказал он, – про то, что я переживаю.

— А, это, – Юра махнул рукой, но оставить это без внимания не получалось.

— Мне пришлось говорить с ней об этом! – возмутился Тору, уже не пытаясь скрыть негодования. Юра прижал ладонь к виску и поморщился. – Знаешь, как гадко обсуждать с кем-то свой первый поцелуй?

— Я не обсуждал, я дарил второй, – Юра ухмыльнулся, оглядываясь.

— У тебя была девушка? – вдруг спросил Тору.

В этот же момент Юра перестал улыбаться, его взгляд стал стеклянным, почти агрессивным и…пустым? Кира не ошибалась: кажется, он действительно ещё не забыл свою бывшую.

— Хочешь начать завидовать и поссориться? – секундный холод, появившийся в его глазах, так же быстро растаял, и через мгновение перед Тору вновь стоял шутящий и смешливый Юра Кирсанов.

— На меня, между прочим, засматриваются твои подруги, – фыркнул Тору, – кто кому завидовать будет.

— Ты просто похож на корейца.

— А что корейцы? – спросил Тору. – Ты меня то китайцем, то корейцем. А японцев не жалуешь?

— Ну только Мисиму, – Юра произвёл странное движение в районе живота. Позже Тору понял, что он неумело изображал сэппуку. – А корейцев девушки любят. Я в Чиминах и Чонгуках мало понимаю, честно. Красивые мальчики, красиво поют и прыгают. Не ценитель.

— Мы вообще не похожи, – нахмурился Тору.

— Им кажется, что похожи, – ответил Юра, – если сделать тебе макияж, то точно будешь похож.

— Мужчины в России не используют косметику.

— А Киркоров? Боже мой, почему он первый, кто пришёл мне в голову? – Юра захохотал, заразив Тору.

— У тебя очень…специфический вкус, ты знал?

— Знал. Вообще, экзотику люблю. Моя бывшая, про которую ты спрашивал, азиатка. У неё дед якут.