– Всё! Лена, прошу тебя, больше об этом ни слова! Да, нам, как говорят, досталось. Но, наперекор всему, мы нашли друг друга. Помогли боги, которых ты умоляла помочь нам. Думаю, мы должны встретиться в Секешфехерваре и поблагодарить их за это, помолившись и в твоём католическом, и в моём православном храме. И сделать это как можно быстрее.

…Они прощались, улыбаясь друг другу. Это были хорошие улыбки, правда, чуть усталые, какие бывают у людей, одолевших все невзгоды и неудачи. Людей, не картинно ликующих, а торжествующих скромно и с достоинством. За долгие годы непростых жизненных испытаний оба научились не только беречь и сохранять свои чувства, но, когда это нужно, прятать их в себе, не афишируя это бесценное человеческое состояние – любить и быть любимым.

Поздним вечером двое – он и она – подошли к Дому офицеров в Секешфехерваре. Он погладил стену здания рукой.

– Надо же! Столько лет прошло, а он не изменился, всё такой же торжественный и величественный. Только весь в рекламах и афишах.

– Сейчас это помещение концертного зала. – Она взяла его под руку. – Зайдём туда? Дверь, кажется, не заперта.

Стараясь не шуметь, они осторожно прошли в зрительный зал и сели в заднем ряду. Впереди в полумраке виднелась сцена.

– Ты тогда стоял вон там, у самого края, на середине сцены. Молодой, подтянутый и немного озорной.

– А ты сидела в третьем ряду, второе кресло от прохода. Невероятно красивая и изящная, как Золушка из сказки.

– Спасибо. Ты знаешь… у меня есть для тебя сюрприз. Очень хочу прочитать тебе отрывок из стихотворения одного вашего известного поэта. Его фамилию, к сожалению, не запомнила. А этот кусочек выучила потому, что… ты только не смейся, обещаешь? – она посмотрела ему в глаза. – Потому что продолжала тебя не только любить, но и безумно ревновать, стыдясь и пряча от тебя эту ревность. Стихи как раз об этом, вот послушай:

Правда, замечательные строки?

– Удивительные! Просто волшебные! А ведь я мысленно разговаривал с тобой почти такими же словами. И верил, что дышишь ты где-то, жива и здорова и не ищешь другого. Эти блистательные стихи, мне кажется, нужно знать всем, кто подхватил болезнь под названием «любовь». Говорю это и представляю такую картину: ты стоишь на сцене и читаешь эти стихи. Закончив читать, умолкаешь. Зал взрывается аплодисментами. Я срываюсь со своего места и увожу тебя в фойе, где уже звучит мелодия нашего чардаша. Счастливые, мы кружимся в этом зажигательном танце. И нет на свете силы, которая остановила бы нас или не позволила исполнить его до самой последней ноты.

Случилось это давно, может быть, лет сорок назад. Во всяком случае, моему старшему сыну Алексею, которому нынче уже под пятьдесят, тогда было не больше десяти лет.

В тот вечер мы с Алексеем вышли из душного зала кинотеатра «Октябрь», где только что посмотрели зарубежный боевик и, с удовольствием вдыхая свежий майский воздух, медленно брели по центральной дорожке Комсомольского проспекта. Вдруг сын схватил меня за руку: «Папа, смотри!» Я обернулся и увидел сидящего на скамейке мальчугана. Съежившись (было прохладно), уткнувшись головой в колени, он чуть слышно всхлипывал. Мы подошли к нему и несколько секунд стояли, не зная, что делать. Очень худой, бедно и не по погоде легко одетый. На вид ему было не больше четырёх лет. Я положил руку на его плечо. Он вздрогнул, поднял голову и испуганно посмотрел на меня.

– Не надо нас бояться и кричать тоже незачем. Лучше расскажи, почему плачешь? Обидел кто-нибудь? Здесь-то как оказался?

– А вы меня в милицию не уведёте?

– Слушай, да ты дрожишь весь. А ну! – Сын снял с себя куртку и накинул её на плечи мальчугана. – Вот так. А то ещё простынешь. Лечи тебя потом. Ну, давай знакомиться. Меня Алёшей зовут, папу – Сергеем Анатольевичем, можно называть просто дядя Серёжа. А тебя?

– Меня – Колькой.

– Тебе сколько лет?

– Шестой год пошёл. Я уже большой-большой.

– Плохо растёшь, Колька! Мы с папой подумали, что тебе всего года четыре…

– Ещё вырасту! Мамка говорит, я буду большой, как папка. Он у нас высокий-высокий был. Как вы, дядя Серёжа, а может, ещё выше.

– Подожди, почему «был»? Где он сейчас? – насторожился я.

– А нету его.

– Как нету?

– А убили его. Какие-то дядьки. Мамка рассказывала, он с работы шёл вечером, а они у него деньги стали просить и закурить. А у папки как раз папиросы кончились и денег, честночестно, не было! Тогда дядьки сказали: чего ты врёшь?! И стали его бить. И убили папку.

– Их посадили в тюрьму? Мама говорила тебе об этом?

– Рассказывала. Нет, не посадили. Они сказали, что это он сам упал и убился.

Я содрогнулся, вдруг представив горе и дикую несправедливость, обрушившиеся на эту маленькую, никем и ничем не защищённую семью. Алёша, кажется, испытывал такое же состояние. Он прижался ко мне, будто искал защиты, и прошептал: «Разве так может быть, папа?» Что я мог ему ответить? Или просто промолчать? Я выбрал последнее. И, думаю, Алёша понял, потому что, отойдя от меня, он подошёл к Кольке и протянул ему руку. Тот шлёпнул своей маленькой ладошкой по ладони сына.

– Держись, Колька! А эти негодяи своё получат. Не может быть, чтобы им это обошлось. На чём-нибудь попадутся.

– Вот что, Алёша… – Я наконец вышел из оцепенения, в котором находился. – Держи деньги и беги в гастроном, что напротив. Купи молока, булок, пряников, воды фруктовой, ну что там ещё? В общем, сам знаешь, накормить надо парня. Пока бегаешь, я попытаюсь у него выведать, что случилось и почему.

В разговоре со мной мальчуган был словоохотлив и откровенен. Так что вскоре я знал всё. В этот день, под вечер, он с мамой отправился в магазин за продуктами. И пока она стояла в очереди, Колька кинулся в любимый отдел («где за стеклом конфет много»). Налюбовавшись на всю эту недоступную роскошь, он вернулся к маме, туда, где её оставил. Но её там не было. Колька обошёл весь магазин, заглянул во все углы и даже спросил у толстой продавщицы: «Тётенька, а моя мама хлеб у вас купила?» Толстуха отругала его, доведя мальчишку до слёз. Наревевшись, он сел прямо на полу у входной двери и стал вглядываться в лица входящих и выходящих женщин, пока его не вытолкнули на улицу…

…Алеша появился вскоре. В пакетах было всё для Колькиного «ужина»: бутылка молока, какие-то булочки, пряники, конфеты, бутылка «Буратино». Ел он с жадностью, сметая «со стола» всё подряд: молоко запивал водой, пряники жевал вместе с конфетами. Заканчивая есть, вдруг остановился и покраснел. Это было видно даже в наступающих сумерках.

– Ой, а я про вас забыл! Как это я… Съел почти всё. Дядя Сережа, Алёша… Не оставил вам…

– Коля! О чём ты? – Алёша погладил мальчугана по голове. – Нас дома накормят. Давай соберём все остатки и веди нас к своей маме. Говори, какая улица, номер дома…

– А я не знаю! Правда, не знаю, какая улица и какой дом… Мы раньше в бараке жили и в этот дом недавно переехали. Мамка бы сказала, а я не знаю…

– Коленька, дорогой, припомни, что около вас есть особенного, ну, такого, что не как у всех, а только возле вашего дома. Что-то, может, стоит, растёт или строится? Ну, вспомни!

Колька наморщил лоб, внимательно, совсем по-взрослому посмотрел на меня.

– Всё! Вспомнил, дядя Серёжа, вспомнил! Около нашего дома стоит большущий дом. Мамка говорит, туда люди ходят музыку слушать и ещё плясать. А кругом деревья, как в лесу, кусты всякие, трава. И ещё: мужик там есть, он, правда, каменный.