Но ничего придумать ему не удалось, и он отнёс сапоги к капитанской каюте.

Но тут в дело вмешался артельщик Степан. Он отсиживался в каюте и курил папиросы «Казбек», целую пачку которых купил в «Золотом ките». В тот самый момент, когда Солнышкин ставил сапоги, он выглянул из каюты.

– Хе-хе, – захихикал Степан. – Вот сейчас я ему подстрою. Сейчас Солнышкину нагорит! – И как только тот отошёл в сторону, он подкрался на цыпочках к капитанской каюте и опустил в сапог горящую папиросу.

– Ну что, долго я буду ждать? – раздалось в эту минуту за дверью. И через порог в носках шагнул Плавали-Знаем.

Он втиснул одну ногу в сапог, потом сунул вторую и тут же завертелся и заревел, как пароходная сирена: огонёк прилип к самой пятке. Полкоманды бросило работу и понеслось наверх, прыгая через ступеньки. Плавали-Знаем вертелся на одной ноге и выл: «У-у-у!» Наконец он сдёрнул сапог и, увидев папиросу, заорал:

– Солнышкин! Где Солнышкин?

– А вот Солнышкин, – услужливо подскочил артельщик.

Солнышкин растолкал всех и протиснулся в середину.

– Это что же, вредительство? – сверкнул глазами Плавали-Знаем и протянул сапог.

– В чём дело? – спросил Солнышкин.

– А вот в чём. – И Плавали-Знаем вытряхнул из сапога окурок «Казбека».

– А я при чём? – спросил Солнышкин.

– При чём Солнышкин? – выступил вперёд Перчиков.

– Постойте, постойте! – сказал Бурун и взял папиросу. – «Казбек»! Да ведь их курит у нас один артельщик.

– Кто? – спросил Плавали-Знаем.

– Артельщик, – подтвердили все.

– А-а, так это ты? – зашипел Плавали-Знаем.

– Я нечаянно, я думал – это урна, – сказал артельщик, но сапог со всей силой шлёпнул его по самой макушке, как по мишени.

– Ну что, теперь побреемся? – деловито спросил Солнышкин.

– По местам! По местам! – заорал Плавали-Знаем и в одном сапоге заковылял на капитанский мостик.

Бриться ему уже не хотелось.

Теперь Солнышкин мог заниматься настоящей матросской работой. Он закатал рукава тельняшки и вместе с боцманом драил палубу. Он так старательно натирал её шваброй, что даже видавший виды Бурун удивлялся:

– Вот это да!

И он сразу же доверил Солнышкину поливать палубу водой из шланга. Шланг был новенький, вода из него била тугой прозрачной струёй, во все стороны разлетались сверкающие брызги, за бортом кричали чайки, и Солнышкин опять был такой радостный и счастливый, что ему захотелось послать фотокарточку бабушке. Он вымыл всю палубу, струёй сбил с бортов пыль и даже облил спасательные круги, так что они засветились как новенькие. Потом он вымыл две грузовые машины, которые стояли у трюмов и плыли на Камчатку.

Рабочий день подходил к концу, и Бурун, присев на трюм, удивился, что больше не случилось никаких происшествий.

– Странно, – сказал Бурун, – просто странно.

И в этот самый момент вверху, над капитанской рубкой, появился Перчиков с антенной и молотком в руках. Бурун насторожился. Именно на том месте, на поручнях, у боцмана сушились самые лучшие тряпки и висело самое красивое пожарное ведро. Перчиков отодвинул их и, напевая, стал прикреплять антенну.

– Ты что это делаешь, Перчиков? – покраснел от волнения боцман. – Опять за своё?

Он уже несколько раз ссорился из-за этого места с радистом и сбивал антенну. Ему казалось, что нет места удобнее для ведра и тряпок.

– Ты зачем это снял тряпку и отодвинул ведро? – дрожа от волнения, спросил снова Бурун.

– Эти знаменитые тряпки могут занимать более скромное место, а антенна нужна людям, она должна быть как можно выше! – ответил Перчиков, продолжая приколачивать антенну.

– Мои тряпки, – сказал боцман, – мои тряпки на более скромном месте?

– Угу, – ответил Перчиков, потому что во рту он держал гвоздь.

– Тогда эти знаменитые тряпки будут сохнуть на твоей знаменитой антенне!

Боцман повернул голову и вдруг приоткрыл рот: пока они спорили, солнце спряталось, и перед пароходом стояла такая густая стена тумана, что его можно было сгребать, как снег, лопатой. На поручнях и иллюминаторах повисли капли, словно у парохода случился насморк. Всё притихло.

– Ну и туман! – удивился боцман. – Ну и туман! – И он пошёл к себе в каюту.

А Солнышкин забрался в грузовик и стал наблюдать за морем и за туманом.

Именно из-за этого тумана такой хороший день закончился неприятностью для кока Борщика – одного из лучших коков пароходства.

Как только судно вошло в туман, в рулевую рубку поднялся заспанный Плавали-Знаем. Он любил подремать в это время, но туман на него плохо подействовал: у него закололо в ушах и заложило нос.

– Что тут происходит? – спросил он, протирая глаза.

– Ничего, порядок! – буркнул Петькин, который стал на вахту к штурвалу.

И вдруг впереди, прямо перед носом парохода, раздался резкий автомобильный гудок.

– Лево руля! – заорал Плавали-Знаем и выглянул в окно.

Куски тумана цеплялись прямо за щетину. И конечно, ему не было видно ни грузовиков, которые он не разглядел с самого начала, ни Солнышкина, который нажимал изо всех сил на сигнал.

– Лево руля! – крикнул он.

Судно резко повернуло влево, но впереди снова раздался автомобильный гудок.

– Право руля! – застучал кулаком Плавали-Знаем.

Петькин изо всех сил рванул штурвальное колесо и чуть не полетел.

Гудки прекратились, потому что Солнышкин вылетел из машины.

– Ну и техника пошла! – переводя дух, выдавил из себя Плавали-Знаем. – Тоже мне изобретатели, придумали по морю разъезжать на автомобилях. Да ещё в такой туман!

Туман всё ещё сгущался и сгущался.

– И откуда это валит? – сказал Петькин.

– А сейчас узнаем! – хмуро пообещал Плавали-Знаем и вышел из рубки.

Он протопал по коридору, выбрался на корму. И тут ему показалось, что туман пахнет компотом! Он ощупью двинулся к камбузу. Запах стал сильней. И было от чего. Кок Борщик, распахнув окно, изо всех сил выгонял наружу клубы пара, как из комнаты выгоняют мух. От резкого поворота парохода влево на плите подпрыгнула кастрюля с компотом и от шипящей плиты валил пар.

– Вот оно что… – процедил Плавали-Знаем и схватил кока за плечо. – Работаешь, значит?

– Работаю, – взмахнул полотенцем Борщик, и клуб пара вывалил на палубу.

– Добавляешь, значит, туману?

– Ага, добавляю, – улыбнулся краснощёкий Борщик. И снова взмахнул полотенцем.

– Значит, шутишь? Ну-ну! – хмуро сказал Плавали-Знаем и зашагал к себе.

Борщик озадаченно посмотрел ему вслед и закрыл окно.

В это время судно вышло из полосы тумана, и снова на горизонте засверкало солнце.

– Ничего себе шуточки! – сказал Плавали-Знаем. – Из-за них, из-за этих дураков, того и гляди лишишься головы.

Через десять минут он пришлёпал на стенку приказ, у которого тотчас собралась вся команда.

«За непростительную халатность и глупые шутки во время работы, из-за которых в море образовался густой туман, коку Борщику объявить строгий выговор. Капитан парохода „Даёшь!“».

Вместо подписи стоял крючок, похожий на восклицательный знак. Все удивлённо пожимали плечами и расходились по каютам, обсуждая это событие. Кое-кто пробовал с Борщиком шутить, но заслуженный кок больше не отвечал ни на какие шутки.

Плавали-Знаем ходил взад и вперёд по рулевой рубке и всё ещё с досадой выглядывал в окно. «Даёшь!» полным ходом шёл на Камчатку при попутном ветре. Он гудел каждому встречному пароходу, и они тоже дружески приветствовали его гудками. На горизонте кувыркались дельфины. Но три вещи раздражали капитана: во-первых, нос парохода сидел в воде ниже, чем хотелось бы Плавали-Знаем, и от этого судно выглядело, по его мнению, не очень героически; во-вторых, на носу парохода торчал Солнышкин, который мешал Плавали-Знаем, как муха на носу; и в-третьих, попутный ветер заносил в рубку дым, и от него у капитана слезились глаза и во рту было кисло, словно он проглотил муравья. Он вызвал к себе боцмана и сказал: