Через несколько минут Петькин уловил донёсшуюся из слуховой трубы команду «Лево руля!» и, оглянувшись, повернул руль влево. Но скоро оттуда же раздалась сердитая команда: «Право руля, дурак!» И он испуганно дёрнул руль вправо. «Лево руля!» И он снова повернулся влево. И опять, ещё громче и строже, прозвучало: «Право руля, дурак!»

Петькин втянул голову в плечи. Он не понимал, за что его ругают, но тем исправнее выполнял команду и дёргал штурвал то влево, то вправо. Судно качалось так, что из кают стали вылетать чашки и стаканы. Стулья заходили ходуном.

Солнышкин хотел выглянуть в иллюминатор, но врезался головой в аптечку.

Артельщик, который нёс сардельки для капитана, летал из конца в конец коридора и каждый раз стукался головой то об одну, то о другую стенку. Наверху, в рулевой рубке, Петькин крутился на штурвале, а в капитанской каюте, над головой Плавали-Знаем, качался попугай и при каждом новом толчке остервенело орал в трубу: «Лево руля, право руля!»

Наконец при очередном броске артельщик так врезался в дверь, что она распахнулась и он, поддев головой клетку, шлёпнулся на Плавали-Знаем.

Попугай кончил свою песню, но качка продолжалась. Море разошлось не на шутку, и говорят, что именно в это время разыгрался короткий, но самый жестокий шторм за много лет.

С каждой минутой волны поднимались всё выше и наваливались на левый борт. Пароход накренился и ехал боком по воде. Мачты повисали над морем, как удочки.

Держась за переборки, боцман кое-как добрался до рубки и, оттащив Петькина, пытался развернуть пароход носом к волне. Он повис на штурвале, когда в рубку ввалился Плавали-Знаем. Едва держась на ногах, он спросонья взглянул на море:

– Боцман, команду наверх! Помпы на палубу!

– Так пробоин нету! – крикнул боцман, стараясь перекрыть рёв воды.

– Вы что, не видите, – покачиваясь, сказал Плавали-Знаем, – что одна половина моря выше другой? Помпы на палубу! И мы его перекачаем! Слева направо! Слева направо!

И Плавали-Знаем с криком «Аврал!» бросился вниз по трапу. Следом мчалась палубная команда и машинисты. Солнышкин тоже выскочил из каюты и, падая, на четвереньках пустился за капитаном. Судну угрожала опасность! Начинался первый аврал в его жизни, и ему хотелось настоящей морской работы. Едва помпу вытащили на трюм, Солнышкин сразу же ухватился за рукоятку.

– Шланги в воду! – командовал Плавали-Знаем. Он подкатал рукава и стал напротив Солнышкина. – Начали, начали! – крикнул он, и вода загудела в шлангах. – Слева направо, слева направо!

Руки у Солнышкина ходили как заводные, а поясница сгибалась и разгибалась так быстро, что скоро в ней стало что-то похрустывать. Подумать ему было некогда. Со лба Плавали-Знаем катились громадные капли.

– Молодцы! – раздался голос Перчикова. – Молодцы, хорошо работаете! – В руках у него было ведро. – Может быть, ведром помочь?

Плавали-Знаем выпрямился, окинул море взглядом. В это время старый Бурун повернул судно, и волны громоздились с другой стороны.

– Кажется, переборщили! – сказал Плавали-Знаем. – Ну-ка, поменяемся местами. Справа налево!

Пальцы у Солнышкина уже не разжимались. Он опустился на колени, но продолжал работать так, что тельняшка трещала по швам. На руках лопнули мозоли.

Наконец Плавали-Знаем, посмотрев на море, сказал:

– Ну вот, теперь, мне кажется, порядок, ребята.

– Ну нет, что вы! – крикнул Перчиков. – Разве вы не видите, что с левой стороны на одно ведро больше? – Он подошёл к борту и, зачерпнув воды слева, выплеснул её направо. – Вот теперь порядок! – сказал он.

– Порядок! – устало процедил Плавали-Знаем. – А ведь найдутся ещё такие, что скажут, будто впустую работали. Найдутся! Плавали – знаем!

Всю ночь судно бросало с волны на волну. За иллюминаторами грохотало, и по стёклам били брызги.

– Держись крепче! – кричал Перчиков и хотел привязать Солнышкина к койке.

Солнышкин упирался то ногами, то головой в переборку, и ему казалось, что внутри у него взад и вперёд перекатываются гружёные вагонетки.

Но к утру шторм успокоился. И Солнышкин враскачку вышел на палубу. Море было зелёным и так пахло арбузами и свежими огурцами, что из него можно было делать салат. Волны были белыми, лохматыми и прыгали у борта, как пудели в цирке. Солнышкину хотелось по-свойски потрепать их по загривку. Он перегнулся через борт, но тут за спиной раздался голос Перчикова:

– Любуешься природой? А наверху баталия!

Солнышкин побежал за Перчиковым. В коридоре стоял гам. Полкоманды толпилось около каюты уборщицы Таи. Каюта находилась возле капитанской. Тая стояла с чемоданчиком и узелком и утирала глаза. В дверях топтался капитан с клеткой в руках. Перчиков возмущённо взмахнул руками:

– Из-за какого-то попугая переселять человека!

– Не из-за какого-то, а из-за ценного. Он куплен у факира в Индии! – с усмешкой возразил Плавали-Знаем.

– Не имеете права!

– Послушайте, Огурчиков, – Плавали-Знаем многозначительно поднял палец, – вы мне надоели…

– Во-первых, не Огурчиков, а Перчиков! – оскорбился Перчиков. – А во-вторых, мы будем жаловаться начальству!

– Начальство вас готово выслушать, – сказал Плавали-Знаем.

Он повесил клетку на вешалку, запер каюту и опустил ключ в карман.

И попугай опять показался Солнышкину очень знакомым.

Тая взяла чемоданчик и, всхлипывая, пошла к молоденькой буфетчице Марине, которая поддерживала её под руку. Толпа зашумела. Все были возмущены. И только артельщик сверкнул зубами:

– Будь я капитаном, я бы отхватил себе не одну каюту, а все четыре! – И кривыми ногами он начал выписывать твист.

– Прекрати! – крикнул Перчиков.

– А-а, Огурчиков, вам не нравится? – засмеялся артельщик.

– Вертится, как камбала на крючке! – обозлился Перчиков и сплюнул.

Боцман только посмотрел под ноги, но промолчал.

– А может, попугай и вправду особо ценный? – сказал он, вздохнув.

– Будь он трижды индийский… – начал Перчиков.

Но тут из-за двери на чисто русском языке раздался крик: «Загоню дурака! Доведёт до милиции! Загоню дурака, доведёт до милиции!»

Все переглянулись, раскрыв от удивления рты. А Солнышкин вдруг щёлкнул себя по лбу:

– Вот оно что!

Он сразу же вспомнил шумную барахолку на сопке, старую спекулянтку и конечно же знаменитого попугая из Индии.

– Ну всё! – сказал он и сжал кулаки.

– Что – всё? – озадаченно спросил Перчиков.

– Всё! – твёрдо ответил Солнышкин.

Что «всё», он ещё не решил и сам, но кулаки его были готовы к бою.

Солнышкин сидел на палубе и суричил царапины. Он опускал кисть в большую банку с красным суриком и мазал палубу. Палуба становилась красной, как пожар. Руки и щёки у него тоже были красными. Ветер раздувал его чубчик и приклеивал волосы к щекам. Солнышкин отдирал их и ещё больше размазывал краску. Он всё не мог успокоиться: выжить человека из-за какого-то попугая…

Сперва он решил обляпать Плавали-Знаем с ног до головы суриком. Потом этот способ показался Солнышкину неподходящим. Он размашисто поставил кистью на палубе крест. Потом ещё один, а за ним и третий, так как забраковал ещё два придуманных способа.

– О чём ты задумался? – забеспокоился подошедший Перчиков. – У тебя вся палуба в крестах!

– Задумаешься!

– А в чём дело?

– Дело в том, что я кое-что знаю. Помнишь, я рассказывал тебе про барахолку, про свои приключения?

– А как же! – с достоинством ответил Перчиков. Память ему никогда не изменяла…

– Так вот. Этого капитанского попугая я уже видел.

– Где?

– На барахолке! – И Солнышкин рассказал ему про встречу со знаменитым попугаем.