Вот он, «Барабанщик». Снежное поле, изрезанное колесами тачанок, избитое копытами коней. («Множество летних вариантов не удовлетворяло меня, и я почувствовал — суровость гражданской войны подчеркнет зимний пейзаж. В картине я хотел уйти от жанровой иллюстративности в решении темы…») Вдали, куда хватает глаз, извилистой лентой течет конница. На переднем плане — в тачанке, вцепившись в боевой барабан, положив на колени саблю, мальчик-барабанщик. Тонкая шея, для которой слишком свободен грубый воротник солдатской шинели, низко надвинутый на лоб буденновский шлем со звездочкой, грустные сосредоточенные глаза. Подросток, почти ребенок, воюющий вместе со взрослыми… Так, как пелось в одной из песен:
Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо.
Вперед продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов.
Средь нас был юный барабанщик,
В атаках он шел впереди,
С веселым другом — барабаном,
С огнем большевистским в груди.
Юный барабанщик, перекочевавший из песни на холст, зажил новой, второй жизнью. Он экспонировался на Всероссийской республиканской выставке, на посвященной Ленинскому комсомолу экспозиции «50 лет ВЛКСМ». За цикл картин, посвященных героической советской молодежи, Мазитову было присвоено звание лауреата премии Ленинского комсомола. «Картины поименно названы не были, — говорит он. — Но я знаю, что главной среди них был он, «Барабанщик».
Как же, какими путями шел Амир Мазитов к этой, пока главной, своей картине?
Суриковский институт, отделение живописи. Особый, не сравнимый ни с чем для художника запах краски. Уроки рисунка, композиции. Занятия в мастерской профессора Мочальского. Музеи. Выставки. Опять музеи. Воспитание умения и вкуса.
Любимые художники, учителя не по классу, а по духу. «Дейнека. В нем привлекает энергия, напряженность чувства, его героичность. Иогансон. Даже не столько из-за колористического мастерства, удивительного его понимания цвета, сколько из-за вложенной в его полбтна страсти. «Допрос коммунистов» и «На старом уральском заводе» воспринимаю как произведения эпохальные для советской живописи. Но самый любимый художник, как это ни покажется странным, не живописец, а скульптор. Иван Шадр. В небольших по размеру, зачастую станковых вещах он умел передать дух эпохи, дух победившей революции. В его портретах, в «Булыжнике — оружии пролетариата» — и точная характеристика времени, и глубочайшее раскрытие духовного мира человека».
Мазитов начинал свой путь с жанровых полотен. На них жили рыбаки, сельские почтальоны, мальчишки-первоклассники. Молодая женщина на фоне большого раскрытого окна гладила детские распашонки («Майское утро»). Лыжники в туристском походе отдыхали на привале («Утро на привале»). Деревенские ребятишки висели на заборах, ожидая финиширующих спортсменов («У финиша»). Полотна экспонировались, покупались. «Утро на привале» находится сейчас в краеведческом музее города Воркуты, «У финиша» — в Орловской картинной галерее. Но сам автор был недоволен ими. Они были слишком Похожи на десятки полотен других художников, в них не было творческой индивидуальности.
Над поисками ее Мазитов работает долго, упорно. К каждой вещи делает по нескольку подготовительных эскизов, не жалея, переписывает уже завершенные произведения. Так полупилось и с «Утром на привале», которое было его дипломной работой. Прямо после защиты он опять пошел в мастерскую, перегрунтовал только что принятый холст и переписал его заново.
На много лет вошли в его творчество две темы: Волга и портреты современников. Яхты, скользящие по волнам; купальщицы на золотистом песке пляжа; дети, играющие у реки; русские березки и новостройки новых городов — все это было собрано им в одну серию. Наиболее интересной из нее получилась картина «Радуга», исполненная по холсту темперой и пастелью. Девочка, еще не переросшая спелую, только что сбрызнутую дождем рожь, подняв голову, закинув вверх руки, как в водопаде, стоит в семицветном спускающемся на землю спектре. Радость бытия переполняет ее. Кажется, сейчас она растворится в этом сверкающем свете. Мазитову удалось выразительно передать ее юное ликование, упоение жизнью, великолепием природы.
Наряду с лирическими картинами он пишет полотна, посвященные Волге трудовой, Волге спортивной. «Волжское утро» — в серебристом свечении сетей разговаривают присевшие на минутку рыбаки. «Волжанка» — девушка мчится в моторной лодке, волосы схвачены косынкой, лицо сосредоточенно-внимательно; в лодке сети, поплавки — она едет на работу; суровость замысла смягчают пейзаж волжского приволья, летящие за лодкой белокрылые чайки.
Чайки — символ вольных птиц, уверенно рассекающих воздух в полете. «Чайка» — назвад Мазитов полотно, на котором написал Валентину Терешкову. Только что сбросив парашют, смотрит она на небо. Художник надеялся, что сумеет создать образ героический и нежный одновременно, образ — воплощение новой действительности. Но желания живописцев не всегда реализуются. Картину эту нельзя поставить в число лучших произведений Мазитова, ее трудно назвать удачей. Образ Валентины Терешковой решен в ней недостаточно глубоко, внешне; внутреннего мира своей героини художник раскрыть не сумел. Символика полотна — взгляд, устремленный в небо, летное поле — слишком поверхностна, прямолинейна. «Не все удается, — соглашается и сам автор. — Видимо, мало думал. Не нашел образ».
Удача, которой он не достиг в «Чайке», ждала его в «Барабанщике». Вместо лирико-героической композиции он создал полотно героико-психологическое, полотно мужественное и страстное. В нем нашли выход и его неиссякаемый интерес к революционной истории советского народа, и его стремление рассказать о сильном человеке, человеке-герое, и его художнические увлечения. От «Допроса коммунистов» Иогансона и «Обороны Петрограда» Дейнеки прямая идейная дорога к «Барабанщику».
На этот раз Мазитов не торопился, работал с полной отдачей сил. Ему хотелось сделать образ таким ярким и убедительным, чтобы каждый узнал в нем героя прославленной песни. Для этого требовался не натуралистический портрет того или иного лица, но большое творческое обобщение: маленький герой должен был стать воплощением сотен мальчишек, которые делили со взрослыми тяготы и опасности войны. И в то же время ему не хотелось выдумывать: в картине все должно быть так, как это могло быть в жизни. Пейзаж, одежда, аксессуары.
Прежде всего не просто хотелось — надо, необходимо было увидеть, потрогать боевой барабан. Поехал в Москву, сперва в Центральный музей Вооруженных Сил, потом в Музей Революции. Там барабана не оказалось. Больше того — художника уверяли, что барабаны лишь легенда, что в гражданскую войну обходились трубами.
Не поверил. Начал рыться в архивах. Нашел фотографию смотра Чапаевской дивизии в Уфе в 1918 году. И на ней стоящего перед строем бойцов мальчика-барабанщика.
Потом нашел и барабан. Туго натянутый, с инкрустированным ободом. Такой барабан, которыми пользовались в русской армии до революции. Он сохранился в Музее музыкальной культуры имени М. И. Глинки.
А как обращаться с барабаном, Мазитову показали в Ярославском доме пионеров. Научился барабанить он и сам. И хоть барабан у него в картине «не действует», художник уверяет, что знание того, как надо с ним обращаться, очень помогло ему при продумывании композиции.
Через пионеров подобрал и натурщика. Его звали Володя. «Он был скромным, ничем поначалу не привлекал внимания. Но надо было видеть, как он преобразился, когда узнал, о чем пишется картина, каким событиям она посвящена. Когда же он был одет в подлинное обмундирование тех лет, взял в руки подлинные исторические реликвии, детская фантазия достигла какого-то песенного предела. От него буквально исходило внутреннее сияние… Это его состояние с большой силой передалось и мне и как-то особенно взволновало и потрясло».
