— Придется снять чулки.

— Сейчас, — пробормотала я.

— Я сам. — Он мягко перехватил мои руки.

Через секунду стало ясно, что в лекаря Филипп уже поиграл, и вообще о лекарской науке речь не идет. Ни один профессиональный эскулап никогда не скользит ладонями по ноге до застежки кружевного пояса, глядя глаза в глаза пациентке, отчего внутри у этой пациентки начинало полыхать. Да так, что было недолго до самовозгорания!

Его пальцы добрались до края чулка. Казалось, они уверенной нахальностью заскользят дальше, прикоснуться к самому сокровенному, но Филипп остановился. Каждый раз, когда маленькая пуговка выскальзывала из петельки, я делала крошечный судорожный вдох.

Скользящим движением Филипп спустил шелковистую ткань чулка. Ладонь легла на колено. От нее заструилось живительное, проникающее под кожу тепло.

— Так лучше? — Голос у мужа как будто сел.

— Да, — чуть слышно выдохнула я, хотя где-то между скольжением смелых рук под юбку и расстегиванием пуговиц боль в колене вытеснил жар, охвативший все тело. У меня в принципе прошло в тот момент все, что хотя бы немного ныло. Даже отбитое самоуважение.

Филипп выглядел очень серьезным, но в глазах отражалось напряжение. Не то напряжение, от какого хотелось лезть на стенку и было страшно пошевелиться, а напряжение другой природы. Словно он сдерживал себя, чтобы не сорвать дурацкий чулок, собравшийся на щиколотке нелепой гармошкой.

В следующий момент я резко подалась вперед, прижалась приоткрытым ртом к сомкнутым губам Филиппа и оцепенела, понятия не имею, что делать дальше. Мы замерли, глядя друг на друга с неимоверно близкого расстояния. Он не предпринимал попыток подсказать, что делать дальше. Разве что пальцы по-прежнему сжимали мою ногу.

Вообще, в книге что-то говорилось о красивом белье, свечах и прочих романтических атрибутах, создающих правильную атмосферу. У нас во всю горел свет, я сидела на кровати в нелепой позе с задранной юбкой, предпринимала смехотворные попытки соблазнить собственного мужа, а он не подавал признаков движения. Что-то явно шло не по книге…

Я оторвалась от его губ, отстранилась и пробормотала:

— Так и будешь смотреть или уже поможешь?

— Ты уверена? — совершенно серьезно спросил Филипп, по-прежнему не предпринимая ни одной попытки стать из номинального мужа официальным.

— Да.

Едва тихое признание прозвучало, его губы завладели моим ртом. Ох, эти божественные губы! Он целовался умопомрачительно, в прямом смысле слова. На некоторое время я выпала из реальности, и в чувство меня привел неуместный стук в дверь. Я обнаружила себя лежащей на спине, с расстегнутым до пояса платьем, без одного чулка и готова потерять не только второй чулок, но и абсолютно все: чем прикрывалась и что берегла для мужа, сейчас сделавшего очень глубокий вдох.

Люди из внешнего мира не догадывались, что в номере уже никого не интересовал ужин. Они нас очень хотели накормить. Видимо, поэтому из большого альтруизма постучались еще раз.

— Мы же не будем открывать? — тихо спросила я.

— Ни в коем случае, — лениво отозвался Филипп.

— Тогда приглуши свет.

Огни начали гаснуть, медленно и неохотно. Пронзительный свет потолочной люстры исчез, лишь один ночник отбрасывал неяркое мерцание. Спальня погрузилась в полумрак, нас обступили тени. Полагаю, тем самым Филипп признавал за мной право быть неопытной, неловкой и смущенной. Такой, какой бывает девушка, впервые оказавшись в постели с мужчиной.

И из платья я выбиралась неуклюже, неповоротливо ворочаясь на кровати. Такое счастье, что оно наконец отправилось на пол! Филипп застрял головой в свитере, когда я активно помогала ему раздеваться. От чулка отлетела пуговица, исподняя сорочка зацепилась за остатки булавок. Булавки тоже разлетелись, и буйная кудрявая шевелюра немедленно начала лезть в глаза. Никакой изящности, право слово!

— Куда ты торопишься? — с улыбкой спросил муж, заправляя мне за ухо непослушный локон.

— Не хочу, чтобы кто-то еще постучался и помешал, — пробормотала я, наконец с наслаждением оглаживая его сильные широкие плечи.

Он опустил голову и, щекоча дыханием, хрипловато прошептал:

— Закрой глаза.

Рука, расслабленно лежащая на моем бедре, скользнула выше, по чувствительной нежной коже. Пальцы забрались под белье. От бесстыдного прикосновения я вздрогнула, судорожно вздохнула и почти съежилась, инстинктивно желая куда-нибудь… отползти. Не знаю даже куда. Видимо, забиться под подушку.

Смущалась я, правда, недолго. С первой волной удовольствия застенчивость исчезла. Тело охватила дрожь, с губ сорвался стон и еще один. Наверное, со стороны казалось, будто женщину в спальне мучали. Филипп глубоко, с языком поцеловал меня, и в этот момент тело накрыла волна острого наслаждения.

Мне плохо запомнилось, как мы избавлялись от остатков одежды. И все случилось естественно, никакой ненужной возни. Было больно до оцепенения и сладко до умопомрачения. Никогда не подозревала, что можно разрываться от желания все прекратить и необходимости продолжать. Захлебываясь от любви к мужчине, испытывать обиду за неизбежную, ожидаемую боль, а потом смотреть в потемневшие от страсти глаза и тут же проваливаться в щемящую нежность.

С последним толчком Филипп замер. Напрягся всем телом и крепко сжал в кулак подушку возле моей головы. Я сама сжимала руками покрывало, когда утопала в физическом удовольствии, но едва не спросила, все ли у него в порядке. Очевидно, что ему сейчас хорошо, и он пытался осознать реальность.

Удалось быстрее, чем мне. Видимо, сказывался опыт. Приподнявшись на локтях, Филипп тихо спросил:

— Все хорошо?

Я погладила его шероховатый подбородок кончиками пальцем и прошептала:

— Ты знаешь, что в первый раз должен быть на шелковых простынях?

— Неужели? — В его глазах заискрил смех.

— А мы даже кровать не расправили.

— Торопились.

— Почему мы не поторопились раньше?

— Ты боялась меня до паники.

Глубокой ночью, когда гостевой дом спал, мы все-таки попросили принести ужин. Вместе с едой подавальщик уверенно вручил утреннее меню. Видимо, намекал, что в такое время пора завтракать и заправляться омлетом, а не ягненком с черносливом.

Во мне бурлила энергия и захотелось прекрасного: откушать в элегантном зале с «огромными панорамными окнами с видами на горы». Не знаю, чем я думала (явно не головой), когда пожелала на завтрак подняться в ресторан под крышей. Чем при этом думал Филипп и почему пошел на поводу у жены, внезапной, как голодный леймар на передержке, большая загадка.

Стоило мужу усесться напротив за красиво сервированным столом, как перед мысленным взором в темпе бешеного вальса понеслись пикантные сцены вчерашнего вечера.

— Вкусно? — тихо поинтересовался Филипп.

— А? — Я непонимающе посмотрела на него.

Только что в воспоминаниях полностью обнаженный муж сидел в ванне с бурлящими пузырьками, на его расслабленном лице блестели капельки воды, на лоб падала влажная темная прядь, а губы изгибались в сексапильной улыбке. Честно говоря, отогнать этот образ оказалось сложновато. Сейчас Филипп был полностью одет, пил кофе и иронично изгибал бровь.

— Да, очень вкусно.

— Тогда в чем он провинился? — хмыкнул он и кивнул, намекая на еду в моей тарелке.

С недоумением я посмотрела на эту самую еду. Воздушный меренговый рулет с тонкой хрусткой корочкой казался размят вилкой в неаппетитную кашу, словно его за что-то наказали. Видимо, за кремовую прослойку.

— Будешь мой? — Он подвинул тарелку, на которой рядком выстроились четыре шоколадных шарика, а сбоку лежала веточка мяты.

Учитывая, что шоколад он предпочитал горький, практически без сладости, подозреваю, что вкусными эти конфеты назвал бы только большой ценитель.

— Почти уверена, что ты ешь шоколад со жгучим перцем, а не с молочным пралине.