Практика показала: ошибочно считать, будто изобретательство — удел избранных. Оно доступно большинству, хотя и не всем дано достигнуть высот, на которые поднялся И. Кулибин или Т. Эдисон. Дипломированных инженеров и ученых у нас немногим более 4 миллионов, а в научно-технических обществах СССР — свыше 6 миллионов членов, еще больше — во Всесоюзном обществе изобретателей и рационализаторов. Там немало и «просто рабочих», которые обошли иных инженеров и ученых. Количество изобретений и рационализаторских предложений, внедренных в производство, выросло у нас с 200 тысяч в 1940 году до 4 миллионов в 1975-м, то есть в 20 раз. Экономия же от этих нововведений умножилась в 44 раза — с 90 миллионов рублей до 4 миллиардов за тот же период.
Но есть, есть и здесь еще не вскрытые резервы! Творческая отдача наших инженерно-технических работников вполне может увеличиться в 3–6 раз, подчеркивается в книге «Научно-техническая революция и преимущества социализма». В начале девятой пятилетки у нас регистрировалось менее 40 тысяч изобретении ежегодно. В США — около 70 тысяч. Правда, у нас надо прибавить еще миллионы рацпредложений, которые нередко выходят на уровень патентоспособности, разве только не заносятся в Государственный реестр. Как бы там ни было, у нас есть все возможности занимать здесь первое место в мире, а не просто быть среди стран-лидеров. Об огромной тяге к применению своих знаний свидетельствуют ежегодные смотры научно-технического творчества молодежи. В 1974 году на ВДНХ экспонировалось свыше 12 тысяч лучших из лучших образцов, отобранных на таких конкурсах со всей страны (против 2,5 тысячи в 1967 году).
Все больше стираются различия между физическим и умственным трудом. Творчески мыслить необходимо не только инженеру или ученому, но и рабочему. Сегодня у нас наладчики автоматических линий в машиностроении 90–95 процентов времени за смену тратят на умственный труд, связанный зачастую с принятием ответственных решений; 80–85 процентов — слесари контрольно-измерительных приборов; 70–80 процентов — машинисты цементных печей, сталевары, операторы прокатных станов…
«Рабочий хочет такой работы, где ему не надо думать», — уверял отец конвейера Г. Форд. Но вот что показывают социологические обследования в СССР. Рабочие охотно осваивают такую профессию, которая дает им возможность «поломать голову», мыслить на уровне техника, даже инженера. И неспроста сейчас заметно усилилась среди молодежи тяга в профессионально-технические училища. Там готовятся высококвалифицированные кадры для 70-миллионного советского рабочего класса, ставшего вдесятеро многочисленней, чем в 20-е годы, но еще больше изменившегося качественно. Из каждой сотни его представителей среднее и высшее образование ныне имеют почти 70 против 6 в 1939 году.
«То, что делают сегодня рядовой рабочий на заводе, колхозный механизатор, еще в недавнем прошлом считалось доступным только технику или инженеру, — отмечалось на Всесоюзном слете студентов. — Так шагнули вперед наша наука и техника, выросло профессионально мастерство людей. А жизнь идет вперед, идет очень быстро. И она предъявляет к нам, к каждому советскому человеку все более и более высокие требования».
И неспроста на XXV съезде подчеркивалась «необходимость серьезного совершенствования учебно-воспитательного процесса, даже определенной перестройки школьного обучения».
Научно-техническая революция, диктующая необходимость сделать систему образования еще совершенней, несет с собой не только новые требования, но и новые возможности. Много писалось об автоматах-педагогах, о целых комплексах, включающих электронно-вычислительные устройства, киноустановки, телевизоры, магнитофоны. О специальных программах и курсах, которые интенсифицирует обучение, делают его более эффективным, позволяя самостоятельно овладеть знаниями с помощью машины или же без нее, по книге, индивидуализируя этот процесс в зависимости от способностей и личных особенностей.
Доказано, что благодаря новым методам дети могут без особого напряжения научиться читать с двухлетнего возраста, писать — с трехлетнего; школьники первого класса одолевают начатки алгебры и экономики, третьего класса знакомятся с теорией относительности, пятого — с дифференциальным и интегральным исчислением, а в старших классах овладевают сложными разделами математики и физики, химии и биологии на уровне вузовских программ (по крайней мере, для первых курсов).
Чтобы разрешить проблемы, выдвинутые перед системой образования научно-технической революцией, мало одних лишь педагогических нововведений. Нужно опять-таки дальновидное общегосударственное планирование. Хотя бы потому, что сроки обучения охватывают две-три пятилетки. И контингенты будущих специалистов, которые готовятся сегодня, должны соответствовать количественно и качественно завтрашней структуре народного хозяйства, его ожидаемым потребностям в кадрах всех профилей.
Впрочем, разве социалистическое государство не доказало, что оно способно решать подобные проблемы наилучшим образом?
Итак, вполне реальная возможность повысить «творческий КПД» выпускников, как и воспрепятствовать удлинению сроков обучения, невзирая на стремительно растущий объем знаний. Ну а что противопоставить «мегабитовым бомбам»? Нужен настоящий переворот в индустрии информации, сравнимый с революцией, которую вызвало некогда изобретение книгопечатания.
Больше всего надежд возлагается на новую технику — прежде всего электронно-вычислительную. Создаются машины-переводчики, автоматизированные информационно-поисковые системы, электронные энциклопедии и справочники. Разрабатываются способы микрокопирования текстов; поговаривают о том, что прогресс радиоэлектроники рано или поздно приведет к сверхкомпактным и в то же время сверхвместительным хранилищам информации: так, не исключено, что тогда содержание всей Большой Советской Энциклопедии удастся втиснуть в объем булавочной головки. А космические ретрансляторы типа нашей «Молнии» помогут организовать поистине «молниеносный» обмен информацией между исследовательскими учреждениями, учебными заведениями, предприятиями и библиотеками в общегосударственных и даже в международных масштабах: небесный посредник моментально передаст нужный чертеж или текст в любой уголок страны прямо на телеэкран заказчика, минуя в случае надобности издательства, где рукописи могут залежаться и состариться еще до выхода в свет.
Все это проекты. И путь к их осуществлению нелегок и не скор. Но проблемы, связанные с ними, уже поставлены в повестку дня. Ибо уже сейчас 40–70 процентов всех расходов на науку могут теряться при неполном использовании и повторном получении ее результатов.
Таких проблем, понятно, немало. И для их решения требуется мобилизовать не только интеллектуальные усилия многочисленных исследовательских коллективов. Нужны все новые капиталовложения. Между тем они уже огромны. И продолжают увеличиваться. Но у любого общества, сколь бы богатым оно ни было, средства не безграничны. И проблема их наиболее разумного распределения всегда стояла и будет стоять перед финансовыми органами. Стоит она и перед нами. Конечно, ее решение в условиях плановой экономики упрощается. Но это отнюдь не значит, что оно дается без труда, даже если речь идет не обо всем бюджете в целом, а лишь об одной из многих его составных частей. Скажем, об ассигнованиях на науку. Ведь и в более узких рамках — например, в масштабах Академии наук СССР — тоже нелегко распределить народные деньги по всем многочисленным статьям расходов так, чтобы получить максимальный эффект.
Понятно, почему так важен здесь подход рачительного хозяина, знающего цену каждой копейке; подход не местнический, когда свои посевы на ниве знаний кажутся более значительными, чем любые прочие, а подлинно государственный — тот, что в каждом из нас смолоду воспитывается социалистическим обществом. И разве может он быть чужд нашим ученым, пусть даже по самому роду своей деятельности далеким от «всяких там бухгалтерских материй»? Даже там, где, казалось бы, не очень уместно ставить вопрос по-бухгалтерски прямо — дескать, расходы-то растут, а доходы?
