Гюльсум жадно ловила каждое слово и живо представляла на месте дровосека Йорганлы, а себя и своего брата — на месте обманутых звуком тыквы детей.

Потом, каждый раз, когда малыши хотели послушать сказку, Гюльсум начинала рассказ про «стучащую тыковку». Но дети кричали: «Нам уже надоела эта сказка», и жаловались: «Мама, смотри, опять эта невежда рассказывает про дровосека».

Между тем имя Исмаила со временем забылось, однако у Гюльсум осталась неискоренимая привычка: когда она стояла, то слегка поднимала руки ладонями вверх, будто держала ребенка.

Глава пятая

Нянька Таир-ага тридцать лет назад работал в лавке в Сарачханебаши, где продавали халву. Он был обязан ходить с утра до вечера с подносом по улицам и предлагать зимой сахарную халву с виноградным соком, а летом — свежую кукурузу. Но в молодом возрасте, как это часто бывало с людьми, которые носят грузы на голове, с ним случилась неприятность: на его шее появилась опухоль величиной с грецкий орех.

Врачи вынесли ему свой вердикт:

— Очевидно, что тяжесть подноса, который ты носишь на голове, давит на шею. Будет лучше, если ты найдешь себе другую работу.

Таир-ага принял этот совет к сведению и устроился на работу за три меджидие в месяц в особняк в Кызташи к тогда еще молодому майору Шекип-паше.

Кроме выполнения мелких поручений, его основной обязанностью в доме было смотреть за детьми. И на настоящий момент Таир-ага вырастил в этом доме уже три поколения. Однако каждые последующие воспитанники оказывались еще хуже, чем предыдущие.

У няньки имелся целый букет болезней. Несмотря на то что он сменил работу, опухоль на шее не прошла. И если раньше она была величиной с грецкий орех, то, постепенно увеличиваясь, стала размером с яйцо, а в конце концов превратилась в зоб наподобие индюшиного.

Из-за круглой бороды, черных густых бровей и носа, похожего на утиный клюв, нянька выглядел очень колоритно. А так как он носил старые рединготы[22] паши и из-за болей в шее ходил и разговаривал с задранной головой, его считали «важной птицей», и некоторые знакомые прозвали его «нянька-эфенди».

Вторым серьезным недугом Таир-аги была одышка. Он считал огромной победой, если догонял кого-нибудь из убежавших на улицу детей. И если домочадцам становилось скучно, они вспоминали, как он кричал, когда они еще были детьми: «Ишаки… Вы меня замучили!»

Кроме того, Таир-ага мучили и другие недуги. Стоило ему зимой чуть посидеть на камнях или постоять в снегу, у него начинали болеть почки и мочевой пузырь. Когда он сильно мерз, выпивал много воды, слишком сильно грустил или радовался, он не мог сдерживать себя и непроизвольно мочился. И вдобавок ко всему у него был ревматизм. Каждую зиму у Таир-ага распухало правое колено, по его словам, оно становилось «как собачья голова». В такие дни напролет старик кричал: «Мамочки, горю!»

Впрочем, Таир-ага жаловался на лето больше, чем на зиму. Когда цвели фруктовые деревья, у несчастного начиналась аллергия.

В плохую погоду он хотя бы мог развлекать детей сказками и небылицами. Однако летом, когда устанавливалась хорошая погода, дети носились по улице, как угорелые, и нянька уже не мог их удержать. В числе детских шалостей были и совсем уж невообразимые.

Например, однажды они продырявили гвоздем арбуз, дабы понять, поспел он или нет; в другой День положили легкие тюлевые занавески в бельевое корыто, чтобы поплавать на нем, как на лодке. А как-то раз со словами: «Посмотрим, будут ли они плавать, как утки?» — зашвырнули в море и утопили нескольких кур.

Упреки и побои в особняке были запрещены. Вся ответственность за детские шалости, ущерб, поломки полностью возлагалась на няньку. Таир-ага не очень-то страдал из-за шалостей маленьких проказников. Однако если с детьми что-нибудь случалось, хозяйка дома сразу же узнавала об этом. Маленькие сорванцы толкают друг друга в воду — виноват Таир-ага… Разобьют стекло — «Нянька что, ослеп?» Подожгут сухую траву в укромном уголке сада — «Где опять дрыхнет этот негодник?» Проще говоря, как считала ханым-эфенди, в этих проделках была и его вина. Даже когда у детей случался понос, она сама приходила к няньке.

— Негодник! Быстро говори, чем ты накормил моих детей! — начинала она допрашивать несчастного.

— Помилуй, ханым-эфенди… что я могу поделать?.. Они же при тебе запихивают в рот траву и морскую грязь… О, Аллах, я пропал… Меня убьют не мучения, которые я испытываю, а твой язык… Позволь, я от вас уйду, — волновался старик и иногда плакал, смешно морща нос.

Но еще больше старались задеть няньку маленькие барышни и матери детей. Однако вырастивший в этом доме три поколения Таир-ага не обращал на них особого внимания. А если они уж чересчур надоедали ему, он говорил, прищурив свои маленькие глаза: «А ну-ка, исчезните с глаз долой… Хоть вы и знатные люди, я тоже могу дать вам отпор!» — и прогонял их.

За два дня до того, как в особняке появилась Гюльсум, произошла еще одна ссора. Старшую дочь Дюрданэ-ханым Фахрийе ужалила пчела. Девочка была насколько непослушной, настолько же трусливой и крикливой. Она так вопила, что вокруг нее собрались все домашние, а ханым-эфенди, как обычно, начала ругать няньку.

Спустя несколько дней, после легкого гриппа, перенесенного на ногах, Таир-ага восстал. Осипшим после болезни голосом он закричал:

— Слушайте… слушайте… не стыдясь, внимайте моим словам… Как Хазрет-и-Сулейман[23], я приказываю волкам и птицам, говорю пчелам: не трогайте этих сорванцов! — и потерял сознание.

Поскольку наказания были запрещены, у бедняги имелось одно-единственное средство: убеждать детей ложью. Например, когда они собирались отправиться куда-нибудь далеко, он уверял их, что в этот день будет солнечное затмение и на землю опустится полная темнота; чтобы помешать детям бродить около глубокой ямы на поле, он говорил, что ночью видел сон, будто бы в той яме лежат их родители… Если сорванцы начинали озорничать на берегу моря, он старался увести их на улицу со словами: «Сейчас тут будут проходить музыканты». Когда дети безобразничали на улице, он говорил: «Сейчас здесь пройдут рыцари, или будут соревнования на лодках», и уводил детей к морю. Но что поделаешь, дети росли, и, спустя некоторое время подобные слова, как и действие лекарств, которые постоянно принимают, перестали действовать. Даже когда Таир-ага сообщал детям самые обычные вещи, например, «Все уже сели за стол… идите кушать», или: «Мама дала нам денег, мы отправляемся гулять на пристань», — дети кричали без всякого стыда: «Ложь… опять ты обманываешь, няня!»

Вообще, все дети в особняке походили на арабчат из-за постоянного пребывания на солнце, из-за вечных драк их ладони трескались, руки и ноги покрыты ссадинами, у некоторых даже были сломаны зубы. Но все выглядели счастливыми.

Что касается Гюльсум, то она верховодила детьми и порой озорничала больше, чем все остальные. Однако больше всего ей нравилась работа няньки. Да и Таир-ага частенько возлагал всю ответственность на Гюльсум, тем самым облегчая себе жизнь.

Если происходила какая-нибудь неприятность, хозяйке дома непременно нужен был кто-то, на кого она могла бы легко все свалить. Обычно под руку подворачивались если не нянька, то Гюльсум. Для нее это не имело значения.

Теперь, когда Надидэ-ханым собиралась отругать Таира-ага, он воздевал руки к небу и со словами: «Ну что же я могу поделать, ханым-эфенди? Эта сумасшедшая девчонка руководит ими» — валил все на Гюльсум и тем самым отводил от себя вину.

Тем не менее хозяйка дома постоянно давала приемной дочери добрые наставления. Однако девочка оказалась существом, которое совершенно не понимало ласковых слов. Да разве могло быть иначе, если раньше ребенок знал только побои и вырос в горах, будто животное?