— Ты что, рехнулся? — опешил я.— Отдать мальчишке деньги, нажитые нашим трудом, потом, кровью? А перед этим придется продать машину, дачу… Зачем, с какой целью?
Полюбовавшись произведенным эффектом, Матвей рассмеялся.
— Да ничего продавать не надо, не волнуйся.
— Я тебя не понимаю,— признал я свое поражение, потому что не мог разгадать замысел друга.
— Мы ему отдадим не настоящие деньги,— брякнул Матвей.
— Фальшивые? — вскричал я. Час от часу не легче. Нет, с Матвеем не соскучишься.
— Ты с ума сошел,— с обидой проговорил Матвей. — Какие фальшивые? Ты слыхал что-нибудь о кукле?
Я наморщил лоб и покопался в памяти. И вспомнил, что куклой называют пачку, в которой лежат листы бумаги, очень похожие на деньги… А сверху и снизу — для большей достоверности — кладут настоящие деньги…
— Слыхал,— наконец кивнул я.
— Вот мы и всучим Андрею такую куклу.— Глаза Матвея загорелись в предвкушении того, как мы объегорим внука.
— Но это же мошенничество,— я чуть было не испортил радужную картину, которую Матвей рисовал в своем воображении.
— Это не мошенничество, а игра, спектакль,— увещевал меня Матвей.— Когда Андрей убедится, что мы обвели его вокруг пальца, облапошили, обдурили, он явится к нам и скажет: «Я вас разыграл, и вы меня разыграли. Теперь мы квиты». Ничья, в общем. Вот тут мы все вместе посмеемся…
— Да, ты прав,— согласился я.— Смех — единственное лекарство, которое может спасти Андрюшу. Когда он смеется, сразу превращается в симпатичного мальчишку…
Свет настольной лампы отбрасывал огромные тени на высокий потолок. В пустом огромном вестибюле наши голоса звучали, как в храме,— гулко и торжественно. Может, поэтому я спросил, переходя на шепот:
— Ты веришь в переселение душ?
— Муть собачья,— презрительно ухмыльнулся Матвей.
— А я верю,— твердо произнес я.
— Но ты же врач,— кинулся спорить Матвей.— И знаешь, что это ерунда на постном масле, и, вообще, душа — не материалистическое понятие…
— А я верю,— продолжал я мечтательно,— что моя душа после того, как я… ну, в общем, в мир иной… моя душа переселится в Андрюшу…
Матвей удивленно уставился на меня, но не заперечил. Он долго пыхтел, сопел. Мне показалось, что я слышу, как ворочаются шарики у него в голове. И наконец, он выдавил из себя:
— И я надеюсь, что моя душа, или как она там называется, переселится в Андрея…
Честно говоря, я не ожидал такого признания от Матвея. Я понимал, чего стоило ему произнести эти слова. Но Матвей на этом не остановился:
— И будет у Андрюши две души.
Тут уж я не сдержался:
— Ты хочешь сказать, что у него нет души?
— Я хочу сказать,— Матвей снова превратился в заядлого спорщика,— что он бессовестный тип, негодяй, что его надо поставить…
Матвей осекся. Эка тебя, приятель, занесло! Матвей едва не сказал: поставить к стенке. Так говаривали в годы нашей молодости. Чуть что, сразу к стенке. Хорошее было времечко, все проблемы решались быстро и просто.
— …надо поставить в угол,— перевел я все в шутку,— на горох.
— Лучше на гречку,— возразил Матвей.— Тебя ставили в детстве на гречку?
— Ставили,— вздрогнул я.— До сих пор помнится…
— То-то и оно,— губы Матвея тронула улыбка.— А все-таки не мешало бы ему всыпать…
— По первое число,— подхватил я.
— Лучше — по тридцать первое.— Матвей сегодня был неистощим на выдумку.
И не выдержал — первый рассмеялся. Я — вслед за ним.
Мы хохотали, а я думал, как давно мы с ним не смеялись. Наверное, со времен войны…
Все больше ругались — до хрипоты, до дрожи в пальцах, до сердцебиения… И расходились врагами не на жизнь, а на смерть. А сейчас, выходит, нас внук помирил и подружил…
— Послушай,— задал я вопрос, который не давал мне покоя,— а как мы эту куклу сделаем?
— Не твоя забота,— Матвей снова напустил на себя загадочный вид, но увидев, что я недовольно поморщился, сжалился и объяснил: — Ты моего приятеля помнишь, Ивана Васильевича? Иван проработал всю жизнь в банке, я думаю, он нам поможет… А вот и он, легок на помине… Точен как часы…
За стеклянной дверью переминался с ноги на ногу сухонький, невысокий старик в очках, с улыбкой на лице. Матвей пошел открывать, и вскоре я уже пожимал маленькую крепкую руку Ивана Васильевича.
Мы поговорили пару минут о том, о сем, а в основном, о здоровье, и я стал прощаться:
— Мне пора… Настя волнуется…
— Еще не время,— жестко оборвал меня Матвей.— Посиди с полчасика… Ничего с твоей Настей не случится… А чтобы не скучать, сыграем в дурака…
— Раз у нас собралась такая славная компания, давайте сыграем в тысячу,— предложил Иван Васильевич.
— В тысячу не успеем,— сказал Матвей.— В пятьсот самый раз…
Мы сыграли три партии. Иван Васильевич первым набрал пятьсот, и Матвей отпустил меня:
— Можешь идти к своей Насте… Я тебя буду держать в курсе…
На проспекте горели редкие фонари. Но я все-таки разглядел пару ребят в джинсовых костюмах, сидевших на скамейке.
И тогда меня осенило — а ведь Иван Васильевич, который приходит к Матвею перекинуться в картишки и тем скрасить его дежурство, и есть тот самый «покупатель», о котором Матвей сказал по телефону Андрюше. И задержал меня Матвей вовсе не для игры в карты, а для того, чтобы сделать вид, что мы ведем переговоры относительно продажи недвижимости (дача) и движимости (вездеход).
В который уже раз я восхитился Матвеем: все предусмотрел, ничего не упустил. Но на душе у меня скребли кошки: вдруг начнутся новые приключения? А мне так хочется отдохнуть… Ну нет ни минуты покоя с тех пор, как появился Андрюша…
ДЕДЫ ИГРАЮТ В КУКЛЫ
И вот мы снова сидим в Андрюшиной комнате в прежнем составе: Матвей, Андрюша, я и Бледнолицый. Словно и не было этих тревожных дней.
Мы старательно улыбались друг другу. Мы знали, что так нужно вести себя на дипломатических переговорах или приемах. В душе ты можешь люто ненавидеть сидящего напротив и при этом костерить его последними словами, но по правилам дипломатического этикета ты обязан изо всех сил улыбаться, а с твоих губ должны слетать лишь самые любезные выражения.
Впрочем, Матвей не утруждал себя дипломатическими правилами. Взгромоздив на стол сумку, с которой ходил по магазинам, он вытащил из нее пачку денег, перевитую бумажными лентами с красной полосой — прямо из банка.
— Ну что ж, стервятники, получайте свою добычу,— И бросил ее на стол решительным жестом опытного карточного игрока.
— Дед Матвей большой оригинал,— спасая положение, Андрюша попытался перевести все в шутку.
— Очень остроумный человек,— очаровательно улыбаясь, Бледнолицый вертел в руках пачку.
Я в испуге опустил глаза. По первоначальному плану, пачки должен был вручать я. Матвей считал, что моя простодушная физиономия вызовет абсолютное доверие у Бледнолицего, а потому вся операция пройдет без сучка и задоринки. Я высказал сомнение, присовокупив, что на моей так называемой простодушной физиономии все будет написано крупными буквами, и Бледнолицый без труда обо всем догадается. Подумав, Матвей взял в свои руки непосредственное исполнение операции.
— Чего ты разглядываешь? Все как в аптеке.— Матвей потянулся к палке.
Бледнолицый поспешно бросил пачку в свою сумку. Матвей выкладывал одну за другой пачки, а Бледнолицый не глядя отправлял их в сумку.
— Все, как в банке,— подал я голос.
Андрюша провожал каждую пачку взглядом. Я видел, что он считает. А когда все пачки очутились в сумке Бледнолицего, мне показалось, что на лбу Андрюши зажглось табло — с суммой сделки. Андрюша закрыл глаза, и на лице его появилось подобие улыбки.
Некоторое время мы сидели, молча поглядывая друг на друга. Вроде бы дело сделано и пора расходиться. А расходиться просто так неудобно. После успешного завершения переговоров полагается чокнуться бокалами с шампанским. Мы, конечно же, не хотели с Бледнолицым чокаться даже кружками с чаем.
