– Собачка подняла заднюю лапу и помочилась на ботинок мужчины, который сидел в соседнем проходе. Видишь ли, любимицу моей матери звали Петунья. Она же была сукой!

В свою очередь Анна поделилась историей о том, как полюбила ньюфаундлендов, а затем поведала, как в детстве пообещала себе завести собаку, которая будет участвовать в выставке Вестминстерского клуба.

– В таком случае выпьем за то, что ты уже совсем взрослая, – сказал Вронский, поднимая бокал сверкающего сидра.

Они весело чокнулись и перешли к следующему общему интересу – лошадям. В детстве Вронский много ездил верхом и, вполне возможно, их пути пересекались на фермах Стаугаса, когда они оба были детьми. Но в одиннадцать лет Граф впервые прокатился в Италии на мотобайке, и ни одна лошадиная сила уже не производила на него такое впечатление. С тех пор он больше не ездил верхом, хотя страсть к острым ощущениям превратила Алексея в поклонника лесных гонок в Охотничьем клубе Мэриленда. Анна ответила, что ее мало привлекает связанный с лошадьми риск, ей больше нравится общение с животными. У нее две лошади, и они наверняка гадали, не умерла ли их хозяйка, поскольку девушка не могла вспомнить, когда в последний раз уезжала от них на целую неделю.

– Я просто не понимаю, почему так быстро летит время, – призналась она и прибавила: – Теперь, когда с выставкой покончено, полагаю, я могу вернуться домой и погрузиться в привычную скучную рутину.

– Скучную? Ты? Очень сомневаюсь!

Анна улыбнулась и посмотрела ему в глаза.

– Возможно, ты судишь обо мне по себе, Алексей. Ведь ты – единственный из присутствующих здесь, кто живет захватывающей жизнью. Я уверена, что я гораздо менее интересна, чем многие девушки, с которыми ты обычно встречаешься.

Алексей усмехнулся и неловко заерзал в кресле, но, прежде чем он успел ответить, она склонилась и продолжила:

– Могу я спросить кое-что?

– Что угодно.

– Почему тебя называют Граф?

– Ты действительно хочешь знать? – уточнил он.

– Не знаю, хочу ли…

– Когда мы с Беа были совсем маленькими, у нее имелось пурпурное одеяльце, которое я завязывал на шею. Ее любимым цветом оказался желтый, и она постоянно носила желтое платье. Поэтому родители прозвали нас Большая Птица Беа и Граф.

– Значит, как в «Улице Сезам»?[44]

– Давай, смейся.

– Это очень мило. Но знаешь… – Анна умолкла, не желая повторять слухи.

– Все считают, что меня называют так потому, что я переспал с несчетным числом девушек. Я знаю и совершенно не беспокоюсь. Такая версия намного лучше правды.

– Только не для меня.

– Вот и хорошо, потому что ты – единственная, кому я про это рассказывал.

Анна была взволнована тем, что Вронский доверил ей нечто настолько личное, но в то же время встревожилась. Молодые люди словно очутились на перекрестке, и они оба тотчас это поняли. Они могли бы продолжать притворяться, будто непринужденно болтают за дружеской трапезой, рассказывая друг другу семейные истории, хотя основное блюдо в меню было иное: разговор о несомненной химии между ними.

Вронский охотно затронул бы эту тему, но у него не возникло ни малейшего желания обсуждать с Анной свою репутацию, а он не мог упоминать об одном, не затронув другого.

И вовсе не из страха, что Анна узнает обо всех девчонках, с которыми он встречался, обедал и пил вино до нее. Факт был общеизвестен, и Граф не сомневался, что она об этом слышала. Нет, он твердо чувствовал, что его прошлое больше не имеет значения. С тех пор как он встретил ее, он считал, что Анна – его единственное будущее, и никакая другая девушка не имеет для него значения. Каждый миг, проведенный с ней, походил на сон и сопровождался прекрасной, но смущающей потребностью чувствовать себя могущественным в ее глазах. Все в ней казалось ему захватывающим: как она скручивала салфетку, когда говорила, как прикрывала рот ладонью, когда слишком громко смеялась, как слегка склонялась к нему, когда он рассказывал занимательную историю.

Он был бессилен против всего этого.

– Я думал, что ты попросишь о том, чтобы ему вернули собаку, – тихо, но твердо проговорил Граф, а Анна заметно смутилась, и по ее лицу пробежала тень. – Тот бездомный с вокзала, – продолжил Вронский. – Он вывесил несколько объявлений о пропаже животного. Я увидел одно пару дней назад и хотел позвонить тебе. – Алексей полез во внутренний карман пиджака, вынул сложенный листок бумаги и передал его Анне через стол.

Девушка развернула его, обнаружив грубую самодельную листовку «Пропала собака» с нарисованным от руки угольной картинкой пса с большой квадратной мордой (он выглядел как помесь питбуля и ротвейлера). Собаку звали Бальбоа. Там не было никакого телефонного номера, лишь имя владельца, Джонсон, и Центральный вокзал в качестве адреса.

– Это собака, которую ты спас… в тот день, когда мы познакомились? – спросила Анна, с грустью вспоминая о том псе, который погиб под колесами поезда. Она подняла взгляд и встретилась глазами с Алексеем, он кивнул.

– Она до сих пор у заводчика моей матери, – ответил Вронский. – Я водил ее к ветеринару, ее полностью обследовали. Я попросил сделать сканирование, чтоб убедиться, что у нее нет старых владельцев и идентификационного чипа. – Граф говорил таким тоном, что было сложно понять, как он относится к произошедшему, хотя голос юноши постепенно смягчался. – Забавно, что его зовут Бальбоа, потому что я называл его Роки.

Анна кивнула, но ее улыбка быстро увяла, она стала такой же серьезной, как Вронский.

– Итак, ты спрашиваешь, должны ли мы воссоединить собаку с владельцем? – Анна помолчала, задумавшись. – Мне нужно встретиться с ним. С тем человеком. Я не могу решить, пока не увижу его. Может, я попробую найти хозяина. – Анна сложила объявление, которое передал ей Алексей, и спрятала в сумочку, а затем вытащила бумажник.

– Эй! Эй! Ты что, хочешь сделать это прямо сейчас? – спросил Вронский, более чем удивленный решительностью Анны.

– Объявление о пропаже собаки – самое печальное, что я когда-либо видела. Владелец, должно быть, с ума сходит. Я бы чокнулась, если б один из моих питомцев пропал хотя бы на минуту. Я не знаю, как бы себя чувствовала через две недели. Представляешь, как он будет счастлив, когда получит свою собаку обратно? И если мы можем сделать так, чтоб у истории был счастливый конец, почему бы не начать осуществлять это в день любви?

Вронский нашел страстный порыв Анны пленительным, хотя ему хотелось, чтобы она была чуть более практична.

– Анна, все, что ты сейчас сказала, правда, но это не отменяет факта, что парень – бездомный. Не должны ли мы сперва подумать о благополучии пса? – спросил Вронский будто невзначай: он не хотел бросить вызов Анне, но стремился лучше понять ее.

– Алексей, большая часть людей не выбирает быть бездомными. Например, мои ньюфы скорее предпочтут быть со мной на улице, чем дома с кем-то другим. Но я также признаю, что я – сумасшедшая собачница, поэтому, возможно, я слишком тороплюсь. Слушай, я пойму, что делать, когда найду Джонсона.

– Это, конечно, прекрасно, но ты точно не будешь искать какого-то бездомного парня в большом городе одна.

– Тогда, я полагаю, нам нужно расплатиться по счету, поскольку остается несколько часов до присуждения главного приза выставки.

Вронский с удивлением покачал головой. Пожалуй, то, что ее ньюф получил ленту, а она исполнила детскую мечту, все-таки отбросило Анну в детство. Он встал из-за стола.

– Позволь мне расплатиться по счету, но ты должна мне десерт.

Анна подняла взгляд на красивого парня, стоящего перед ней, и кивнула.

Двое, один светловолосый и голубоглазый, другая – с гривой цвета воронова крыла и угольными глазами, казались потрясающей парой, когда вместе шли в ногу к терминалу Центрального вокзала. Сначала молодые люди осмотрели улицу у входа, показав объявление всем бездомным, которых увидели, словно два киношных детектива, ищущих след в деле о пропавшем человеке.