Отец был знатным кузнецом, но не ведал о хитростях боя, да и я, если честно, несерьёзно относился к учениям, считал, что главное – силушка, и нет ничего проще – прицелиться получше, замахнуться пошире, да вдарить посильнее. Сразу допустил ошибки. А ведь Бродек говорил, что нужно правильно расставлять ноги во время атаки, не ставить их слишком близко друг к другу, дабы не потерять равновесие. Сильно наклонился вперёд, оторвал пятку от земли, едва не распластался. Выставил меч прямо перед собой, ну, чтобы держать противника подальше от себя, а надо было направить к горлу, а лучше к глазам. Я защищался как мог, уклонялся от ударов, обходил с боку атакующего. В какой-то момент закричал, как раненый зверь и рванул вперёд, сокращая дистанцию. Кочевник, видно, не ожидал пылкого напора, обороняясь, отступал по кругу, а я, воспользовавшись его смятением, ловким движением сбоку, нанёс удар по руке. Супостат окаянный завопил, переложил оружие в левую ладонь. Не давая одуматься, стал атаковать, сокращая дистанцию. В какой-то миг клинки соприкоснулись. Я расслабил хватку, решил использовать силу неприятеля, против него самого: как только мой клинок проскочил под его мечом, сделал выпад, разворот, нанёс удар в спину. Он пошатнулся, но не упал, видно удар, был несильный, смазанный, сказалось отсутствие опыта, усталость и предательский холод. Разозлившись пуще прежнего, кочевник начал нападать более ожесточённо, слышно было, как сабля рассекала воздух, при этом он выкрикивал какие-то непонятные слова. и Они становились ещё свирепее в те мгновения, когда по непонятным причинам, его отбрасывало назад. Мне едва ли удавалось отбиваться, скорость и техника пугали и восхищали одновременно. Лишь теперь осознал, что гордыня – первый шаг к проигрышу. Под грозным натиском я отходил по прямой. Начал допускать одну ошибку за другой, начисто позабыв о наставлениях учителя. Дикий страх прорывался наружу, ноги едва удерживали меня, внутри горело, а отдышаться, не предвиделось. Я не сразу понял, что отступление спиной – прямая дорожка к поражению, шанс оторваться от нападающего таял с каждой минутой, но сдаваться не собирался. Ушёл в контратаку. В тот момент, когда кочевник в очередной раз замахнулся, притворился раненым, громко взвизгнул, выронил меч, нарочно падая на снег. Я не знал, защищает броня только грудь или всего целиком, но двум смертям не бывать, а одной не миновать. Дикарь склонился, выдавил смешок, собираясь прикончить лежащего. Размахнулся для контрольного удара и, как только остриё оказалось с локоть от грудины, невидимая мощь отбросила его. Он отлетел на косую сажень: его жёлто-зелёные глазёнки наполнялись злостью, ненавистью, а ведь – это он пришёл на мою землю убивать, грабить, разбойничать, а теперь злится. Пока тот поднимался, встал на слегка согнутых коленях, меч "прибрал к бедру". Постарался принять спокойный, даже безобидный вид, следя за каждым движением кочевника. Мне померещилось, что тот усмехнулся, глядя на мою стойку, но я знал: "Визуальное нелепое положение клинка введёт соперника в заблуждение". Я понимал, что половец, в отличие от меня владел воинским мастерством, которое не научишься, сидя на заднице, слушая рассказы о храбрых подвигах богатырей, потому биться будет до победного конца. Сделал ложный замах, демонстрируя, что готов к нападению, обратив внимание, на то, что маска ограничивает обзор, задумал бить по самой уязвимой части туловища, по голенищам.

"Глаза не всегда видят то, что есть в действительности!"

 Половец атаковал. Приблизившись, оттолкнулся от земли, будто заяц, и на пике своего прыжка нанёс рубящий удар сверху вниз. Я же сделал выпад, пригнулся, и с размаху отвесил низкий косой удар снизу вверх, по конечностям. Он плюхнулся оземь, корчась и визжа от боли, испуская пронзительные нечеловеческие звуки. Алые капли проступили через одежду, окрашивая снег в багряный цвет. Я не испытывал ни жалости, ни раскаяние, от макушки до пят прокатилась предательская дрожь, хотя так и не понял, от страха, усталости, холода или оттого, что впервые нанёс увечья человеку. Оправдывая поступок во благо, ведь лихо содеял ни от жажды крови, а во спасения, успокоился, подошёл, снял обличие. Кочевник кряхтел, не в силах подняться.   Я занёс меч, но убить безоружного не смог. Он посмотрел на меня, засмеялся.

 Выглядел половец необычно: на вид годков двадцать, безбородый, на искажённой гримасе, цвета ржавого гвоздя, виднелся ужасающий шрам ото лба до подбородка, длинные жёлтые волосы заплетены в две косички на висках, и одну толстую в середине затылка, соединялись на шее бронзовыми круглыми бляшками. Защитной брони не заметил. Поверх кожаного халата с золочёным рисунком, надет шерстяной кафтан, расшитый узорами, украшенный галуном по вороту. Вдоль рукава запахивался налево, широкие штаны и мягкие сапоги выше колена с мысообразным выступом, при помощи крючка и ремней закреплялись на пояске, обшитые холщовой тканью и бубенчиками. Я понял, что убитому принадлежали следы, обнаруженные на плотной корке пороши. На поясе посредством костяных петель подвешивались разнообразные предметы: кресала, гребни, ножи, дротики и колчан со стрелами, с различными наконечниками. Рукоять изогнутой сабли, осталась зажатой в кулаке, и если бы не "гостинец" подаренный отцом на его месте, бездыханно лежало моё израненное тело. Неожиданно тошнотворный комок подступил к горлу, меня вырвало, глаза отяжелели, с трудом различал очертания. Словно сквозь сон, услышал испуганные голоса, голова закружилась, и я потерял сознание.

8 Глава

Держи язык за зубами… иначе голова с плеч.

Я очнулся в незнакомом помещении, как после узнал, это были княжеские хоромы. Высокие свечи в серебряных трехсвечниках освещали опочивальню. Облокотившись на перьевые подушки, сроду таких не видывал, схватился руками за голову, хмурясь и пытаясь вспомнить, как здесь очутился, но как ни старался, передо мной всплывал образ умирающего кочевника. Чувствовал себя паршиво: тело ныло, живот втянуло в подреберье, во рту пересохло. Заглянул под покрывало, а на мне надета лишь одна рубаха.

– Где одежда? Броня? Меч? – произнёс вслух, в надежде вспомнить хоть что-то. Распереживался, сел на край кровати, норовил поискать в сундуках и скрынях, но испугался, что застанут за лихим делом. Ещё не так поймут.

Кто-то ругался за дверью. Спорили двое: мужской голос был жёстким, требовательным, другой писклявый, принадлежал ребёнку. Он перечил и даже угрожал. Дверь распахнулась, и в опочивальню ввалились нарушители тишины.

– А-а-а! Горыня, мой спаситель очнулся! – Пронзительный звук отозвался в затылке звенящим гулом.

– Где ваши манеры? – настрого отрезал тучный мужчина средних лет, с лобастой башкой, тёмно-русый с проседью волосами и довольно длинной бородой. – Вы же не баба вздорная, чтобы так орать… Наставления имели значения, мальчонка успокоился, приблизился к изголовью, низко поклонился.

– Владимир Мономах, сын Переяславского и Ростово-Суздальского князя, прямой потомок рода Рюриковичей.

 Я не сразу осознал, что за "важная птица", если честно, то вообще плохо соображал, да и реакция значительно ослабла, потому не соблаговолил подняться.

– Андрагаст! – тихонько пробурчал, будто воды в рот набрал, – сын кузнеца Андимира, безродный, из посада.

 На шум прибежали караульные и разгорячённые дружинники с мечами и копьями в руках. Увидали, что угрозы нет, посторонних не наблюдалось, а княжич пребывает в добром здравии под надёжной охраной наставника, спрятали оружие. Всеволод Ярославович лично вёл отбор из числа воевод знатных бояр, для умственного, нравственного и военно-физического воспитания малолетнего наследника. За ними вошёл рослый, статный боярин в сопровождении полдюжины ближайших дружинников. Величественная осанка выделяла его среди остальных. На плечах накинута шуба, под ней узорчатый кафтан синего цвета ниже колен, украшенный золотой каймой, на шее сверкало оплечье – округлый воротник, расшитый драгоценными камнями. На рыжих кудрях – высокая шапка, верх из цветного бархата с  опушкой соболиной.