Зал смеялся и аплодировал ловкому укротителю, а Шувалов летал с тумбы на тумбу, еле удерживаясь на них, обливаясь потом и содрогаясь. Но, как ни странно, вовсе не от ужаса перед хищником, а от лихорадочных мыслей: какой кошмар, какие неудобные эти тумбы, какие неустойчивые опоры, какая шаткая конструкция…

С этими мыслями Шувалов завершил круг по манежу и замер на последней тумбе. В тот же миг лев перестал рычать и гнаться за ним, а вновь присел, доброжелательно поглядывая на Шувалова, словно хотел наградить его сахаром за отлично исполненный номер.

Сахара-награды у Тамерлана, конечно, не было, зато публика наградила смехом и аплодисментами исполнителей этой забавной дрессуры наоборот — человека и льва.

Шувалов опять вынужденно раскланялся на тумбе. Опять сделал предостерегающий знак униформисту не пускать в ход брандспойт — кажется, лев наконец утихомирился. И опять хотел спрыгнуть с тумбы.

Но Тамерлан вновь вскочил, зарычал — пока что негрозно, только предупреждающе — и мотнул мохнатой головой куда-то в сторону. Шувалов глянул туда: Тамерлан явно указывал в направлении подвешенного на столбах бревна — очередного снаряда, на котором должен был работать лев в их программе.

Шувалов похолодел от простой и очевидной мысли: лев хочет заставить его отработать свой аттракцион! Будто подтверждая справедливость этой мысли, Тамерлан мотнул башкой, опять зарычал — уже во весь голос — и Шувалов легкой ласточкой перепорхнул с тумбы на бревно.

Он шел, балансируя обеими руками, ежесекундно рискуя сорваться. И непонятно, что его поддерживало — то ли испуг, то ли странные мысли, которые опять упрямо лезли ему в голову: что за чертова деревяшка, зачем ее покрыли этим дурацким лаком, наверное, для идиотской красоты, но от лака ужасно скользко, на этом лаке невозможно удержаться…

Шувалов медленно шел по бревну, Тамерлан вышаги вал рядом, негромко и вполне довольно урча. Публика смеялась. Униформист растерянно сжимал брандспойт, уже начиная сомневаться, а может, и впрямь никакой опасности нет и весь этот комический аттракцион придуман заранее?

Наконец Шувалов удачно завершил проход по бревну. А в финале вдруг неожиданно для самого себя не просто спрыгнул, а прокрутил двойное сальто, ловко приземлился и победно вскинул руки, призывая зрителей к аплодисментам. Зрители щедро откликнулись на его призыв.

Шувалов устало и счастливо улыбался и… И тут же получил не очень сильный, но вполне ощутимый толчок сзади. Это его ласково боднул Тамерлан, направляя в сторону пылающего ярким огнем кольца — туда, куда лев обычно прыгал, завершая номер.

— Нет! — прошептал Шувалов. — Это уж нет! Я тебе не мальчик, я немолодой человек…

И вдруг с тоской вспомнил, что Тамерлану десять лет, что по его львиным меркам он тоже давно не щенок, а вполне пожилой зверь.

Лев не дал ему додумать эту грустную думу. Он уже настойчивее и гораздо крепче поддал Шувалову сзади. Тот волей-неволей ступил на трамплин, лев могучей лапой ударил по другому концу трамплина, и Шувалов, оторвавшись от грешной земли, ракетой полетел в пылающий обруч.

Дыхание коснулось его лица, легким дымком потянуло от сверкающего блестками роскошного костюма. В этот краткий миг полета укротитель только успел подумать: дьявол, кто придумал такое узкое кольцо, как же в нем жарко, как невыносимо жарко…

И приземлился на манеже. Уже безо всякого сальто, без распахнутых рук. Просто шлепнулся кулем в песок.

Это совсем не было похоже на комический номер. Зрители вновь испуганно замерли. Униформист вскинул брандспойт.

Но в этот момент лев Тамерлан вскочил на тумбу. На самую первую тумбу, с которой он должен был начать и не начал аттракцион. Однако теперь Тамерлан легко запрыгал с тумбы на тумбу, сделал положенный круг по манежу, перелетел на бревно, грациозно пробежал по нему, подскочил к большим разноцветным шарам, стал ловко подбрасывать их то носом, то лапами.

Лев исполнял весь аттракцион без команд укротителя. Лев работал весело и непринужденно. Лев даже не работал, а просто играл. Увлеченно, шумно, задорно, как расшалившийся котенок.

Все изумленно глазели на него — зрители в зале, Шувалов на манеже, униформист за решеткой.

А лев носился по арене, проделывая номер за номером, трюк за трюком, пока не завершил аттракцион великолепным, чуть замедленным, как в кино, прыжком сквозь пылающий обруч.

После чего приземлился рядом со все еще сидящим на песке Шуваловым. Челюсть у Шувалова отвисла от изумления, рот был широко распахнут. Лев глянул на него, кажется, размышляя над самым коронным трюком — сунуть голову укротителю в пасть… то есть в распахнутый рот. Но, видимо, передумал и, скромно склонив голову набок, присел на задние лапы рядом с хозяином, отдавая ому все лавры неповторимого аттракциона.

Да, больше этот аттракцион никогда не повторился. А что произошло в тот вечер со львом Тамерланом, так никто и не понял. Ни зрители, ни укротитель, ни, может быть, и сам лев.

Шувалов проработал с ним еще долго. Тамерлан был неизменно послушен и ласков. Аттракцион «Человек и лев» пользовался большим заслуженным успехом.

А тот случай Шувалов даже не вспоминал. Не послушал он и никаких рекомендаций специалистов сменить льва или пересмотреть методы дрессуры.

Единственное, что он сделал на следующее же утро после того вечера, это — укрепил конструкции тумб, содрал лак с бревна и расширил пылающее кольцо.

1986

Творец счастья

Он снимал кино. Черно-белое. Короткометражное. По заказу.

Заказ Глазов всегда принимал сам, пытливо вглядываясь в лица, запоминая особые приметы, отмечая киногеничность или, наоборот, некиногеничность тех, кто пришел во Дворец бракосочетаний подавать документы для вступления в законный брак. А заодно — прочитав объявление об этой доброй услуге новобрачным — оформлял заказ: навеки запечатлеть на кинопленке торжественный (возможно, даже неповторимый?) момент своей жизни. «Фильм-сувенир» — так это называлось.

Наверно, оформившие заказ сразу забывали о Глазове. Но он уже не забывал о них. И весь месяц, положенный им законом на размышления о будущем браке, он использовал на размышления о будущем фильме.

Глазов прикидывал интересные ракурсы съемки. Его волновал профиль невесты. Его заботил фас жениха. Конечно, если бы у него была такая возможность, он бы кое-что подготовил. Посоветовал бы невесте сделать прическу, открывающую ее невысокий лоб. Порекомендовал бы жениху сделать пробор не посредине, а сбоку, или еще лучше — вовсе пробор не делать. Но такой возможности вмешаться заранее, что-то изменить, подготовить у него не было. Глазову предстояло делать фильм из материала заказчика.

Потом наступал этот волнующий день. Приходили герои его будущего фильма. (Если, конечно, за месяц не передумывали.)

Жених и невеста являлись уже не одни, а в окружении родителей и свидетелей, друзей и родственников. Глазов пристально вглядывался в эти новые лица, мысленно группируя семейный портрет в интерьере. Но только — мысленно. Он никогда не позволял себе всякие пошлые «станьте правее», «повернитесь туда», «не смотрите в объектив»… Нет, опыт больших художников кино подсказывал ему только кинематограф жизненной правды.

К сожалению, условия Дворца бракосочетания не давали ему возможности съемок настоящей скрытой камерой. Но он все же старался максимально скрыть свое присутствие, таясь за портьерами, колоннами, спинами гостей. Он готов был застыть с камерой в любом, самом неловком положении, лишь бы не ставить в неловкое положение молодоженов.

Впрочем, они были так взволнованы моментом, что не обращали на Глазова особого внимания. Главные герои будущего фильма вели себя почти естественно. Гораздо больше хлопот было со статистами, с окружением. И это понятно: при всех дружеских или родственных чувствах к врачующимся все-таки не им самим предстояло это ответственное решение. И окружение позволяло себе глазеть по сторонам, таращиться в объектив, а то и откровенно заслонять собою жениха и невесту, нахально выходя на первый план. Причем любопытно: чем более дальними были родственники, тем ближе они подгребали к камере.