– Эта территория – наша еще с довоенного времени!

После этого Костя и его мама начали собираться в Югославию, там у них оказались давние друзья. Мошковичи уехали позже и незаметно – еще не закрыли границу с будущими странами народной демократии.

А к сентябрю 1945 года открылась русская школа. В просторных классах стояли удобные парты, на досках цветными мелками было написано: «Дорогие дети! Поздравляем с новым учебным годом!»

В Ужгороде закончилась неопределенность с моим появлением на свет. Пришло время, когда понадобилась справка о моем рождении. Вначале в ней написали: «Родился в Кременчуге со слов родителей».

Такое не понравилось ни маме с папой, ни начальнику отдела записи гражданского состояния. Получалось – я родился со слов родителей. Кроме того, справка была на украинском языке, в ней «родители» именовались «батьками», что усиливало сомнения. После месячного размышления местные власти выдали нам справку по действующей в СССР форме, но на ней дописали: «Запись восстановлена!»

Папа сказал, что восклицательный знак указывает на необходимость особого внимания ко мне, что неплохо, и с этим можно согласиться.

Эта справка подвела черту под моим «военным» детством.

Прежде чем продолжить рассказ, я прочел описание своих детских лет и удивился его краткостью. Два десятка страниц с комментариями уже взрослого человека! Мало, учитывая, что детские впечатления – самые яркие. Один мой приятель посетовал, что почти не помнит себя в возрасте до пяти лет. Думаю, что он ошибается. Ребенок импульсно размышляет о том, что видит, слышит, это запоминается и определяет многое в его восприятии мира и поведении уже во взрослом возрасте.

Это – вступление к рассказу о моей юности. Начну с момента, когда я шел к полноводной от весенних дождей реке, протекающей в городе, неся кораблик, сделанный из овальной банки консервов. Поперек реки дул сильный ветер, когда я опустил кораблик на воду, он удивительно быстро и ровно понесся по волнам. Султанчик паруса на приклеенной бумажной мачте то поднимался, то исчезал, посылая мне прощальный привет. Мне вдруг представилось, что после нашей небольшой речки кораблик доплывет до рек Тисса, Дунай, потом – до Черного моря и еще долго будет плыть вдоль неизвестных берегов, сообщая обо мне живущим там людям.

Домой я вернулся пораженный открытием, что мир огромен, но все в нем связаны, и каждый человек имеет значение. Эта мысль помогала мне в дальнейших жизненных передрягах.

Район города, где находился дом Вайса, называли «еврейским», хотя здесь проживали и венгры, чехи, русины. Состав населения Ужгорода сложился в годы после Первой мировой войны. Около двадцати лет Закарпатская область принадлежала Чехословакии, за это время центр города благоустроили до достойного уровня проживания. Среди его жителей тогда было 50 % чехов и евреев, 25 % венгров, остальное составляли западные славяне – русины. Все жили дружно. Президент Чехословакии того времени, Т. Масарик, человек высокой культуры, в молодости ездил в Россию лишь для того, чтобы посетить Льва Толстого. Это говорит о многом.

После Мюнхенского сговора Закарпатскую область отдали венграм, они более чем вдвое увеличили свое присутствие в этих местах, что определило состав населения города к концу Второй мировой войны.

В моем понимании окружавшие нас здесь люди различались лишь видом их хозяйственной деятельности.

В конце улицы жил мясник, чех Купаш. Он откармливал свиней и был специалист по приготовлению мясных яств. Свиней забивали осенью. Купаш появлялся в клеенчатом фартуке с набором инструментов и за день целиком перерабатывал тушу в колбасы, окорока, соленое сало.

Внутренности шли на холодец, поджарки для пира с соседями по улице. Такой ритуал соблюдался соседями по улице два первых года нашей жизни в Ужгороде.

Старшая женщина в семье Мошковичей была детским врачом, к ней, при необходимости, обращался каждый. Ее дочь учила детей соседей играть на пианино и пению.

Семья венгров в доме с обширным участком на берегу реки держала коров и коз, продавала молоко, сметану, масло.

У большого картофельного поля располагалась неказистая хижина, ее владелец, русин, очень много работал и часто выпивал. Проходя мимо его участка к кустам ежевики на склонах близких гор, мы с Иштваном слышали, как он кричал жене:

– За мою словенскую кровь!

Картофель у него был хороший, клубни – один к одному. Он привозил его по заказу и довольно успешно торговал на рынке, но жил бедно и скандально.

У многих обитателей улицы в селах были родственники, привозившие ранее незнакомую нам кукурузу, основной здешний злак. Если к этому добавить, что в мае здесь созревала черешня, а яблони, груши, сливы, абрикосы росли не только в садах, но и вдоль дорог за городом, можно считать, что нам сказочно повезло после прошлых бед. И когда папа демобилизовался, начал работать главным инженером местного завода «Перемога», производившего плиты, мы остались жить в Ужгороде.

Русская школа № 3 размещалась в красивом и удобном для учебы здании прежней чешской школы на набережной, уже названной «Ленинградская». Венгерская школа № 1 располагалась через три квартала. В нумерации школ видимо был определенный смысл. В младших классах мы учились вместе с девочками, а состав учеников соответствовал образующемуся здесь кругу советских граждан – еще находившихся на военной службе, сотрудников служб правопорядка, работников партийно-хозяйственных органов.

Первый год учебы в этой школе не оставил особых впечатлений, мне запомнились лишь спортивные игры в прекрасно оборудованном зале. Но я совершил поступок, как сказала маме завуч школы, Капитолина Васильевна, «не характеризующий вашего сына с хорошей стороны». Такое определение позже повторялось не раз, я всегда переживал свои жизненные промахи, но видно – так распоряжалась мной судьба.

На проступок меня вдохновил Иштван, учившийся в школе № 1. Он принес сероватые камешки в консервной банке, положил ее в снег. Из банки выделялся дым с острым запахом. Иштван чиркнул спичкой над ним. Раздался громкий взрыв, банка улетела на несколько метров.

– Карбид, – сказал Иштван, освоивший русский язык. – Если кусочек положить в чернильницы, будет очень интересно. Я пробовал.

– А не взорвется?

– Не надо поджигать. Просто положи, и на уроке будет очень весело.

Я так и сделал. Положил карбид в чернильницу толстому Кухте, его за это не любили, и Звонаревой, она мне нравилась.

Смешного было мало, меня вычислили, маму позвали в школу для беседы. Но Звонарева после этого обратила на меня внимание.

Учительницу начальных классов школы звали Лина Михайловна. Она приходила в пальто с воротником из лисы-чернобурки, в классе часто красила губы, глядя на себя в ручное зеркальце. Уборщицы школы говорили, что она хочет замуж. Но она была доброй и нравилась нам.

Среди нас «белой вороной» выглядел Дмитрий Мирошников из семьи русских эмигрантов. Митя был фантазер и отчаянный враль, я с ним подружился. Мы так азартно рассказывали придуманные истории, что одноклассники слушали нас, как загипнотизированные. Некоторые из них угрюмо бормотали: «не может быть», но шли за мной и Митей после уроков, слушая наши небылицы.

Митя жил в возвышенной части города. К его дому вела извилистая дорога, на ее поворотах стояли часовни со скульптурой женщины с ребенком. По одну сторону дороги размещалось кладбище, но оно не выглядело мрачным, может потому, что за ним были виноградники. Я тогда не знал, что название этого места города – Калвария означает Голгофу. Значительные жители города стремились селиться здесь. Зимой Калвария была местом массовых катаний на санках. Я впервые увидел длинные санки с рулем, на них венгерские парни с большой скоростью неслись по крутому спуску горы. Я завидовал им.

Папа и мама, занятые работой на службе и домом, не уделяли много внимания моему воспитанию, и большую часть времени я проводил с Митей Мирошниковым. Он познакомил меня с теми местами города, которые считал наиболее важными.