Зря я пытался разобраться в психологии момента женской логики. Это были несправедливые исследования того, что мне никогда не понять. У меня есть друг, достаточно весёлый парень. Так вот, как-то он расстался с девушкой, с которой он встречался продолжительное время. И я тогда спросил у него, как-то между делом:
— А почему тебя Машка бросила?
На половину мгновения он задумался, но потом ответил:
— Ну, представь себе. Едешь ты такой на мотоцикле, едешь. И тут бац! У тебя двигатель взрывается!
— Почему?
— А х… его знает почему! — размахивая руками, ответил мне друг.
Очень плохо спалось в ту ночь.
Утром был в больнице, в поликлинике, потом опять в больнице. Причём в последнем пункте назначения очень долго ждал врача.
Ульяна вновь дала о себе знать. Но на этот раз она не спросила про моё здоровье, она спросила о другом. «Привет. Не ты мне сегодня ночью несколько раз звонил?». Ульянка удивляла меня всё больше и больше. Коротко ей ответил: «не я».
Врач меня принял быстро и меня повели на операцию. Сказали, что какая-то опухоль и её нужно удалять. Удалили быстро под местным наркозом. Не успел я придти в себя, как меня отправили домой. Хорошо, что домой ехал вечером, и автобус был битком. А то присесть в тот день, и, как оказалось, в последующие дни, я не мог. Ушёл на больничный тешить свою депрессию. Почему я е поехал на такси я не знаю. Наверное, любовался собой, тем, как я мужественно переношу невзгоды.
Дома пришла боль, и я даже на время забыл про Ульянку.
Образы. 1\1.
В мире, где смысл жизни в одном лишь движении вперёд, споткнувшийся путник лежит в пыли. Но давно не отплевываясь. Солнце не всегда теперь светит ему. Оно больше на стороне тех, кто убежал вперед. Всё чаще дождь его хает. И он ворочается с бока на бок, робко прикрываясь газеткой, которую услужливо принёс ему ветер. Ему грустно.
Иногда его кто-то подпинывает. Совершенно не знакомые люди. Думают, что он просто так на дороге лежит. А тем временем, и в эту реальность пришла осень.
Пришли и другие трудности. Пришла Лихорадка, радостно потирая руки.
Лихорадка начала бить лежачего, дёргать его за нос, за уши. Хочет выцарапать глаза. И больной поддаётся. От крика:
— Иннах!
До прощального стона.
Её миссия не поднять тебя, а просто замучить. На смерть.
И вот ты валяешься.
Я валяюсь.
Я валяюсь, и не знаю, куда мне деться. Она и щекочет меня и щиплет. Её зловонный запах не дает дышать. Её грязные лохмотья постоянно мелькают перед глазами, а попадая в них, вызывают слезы. Её руки заражены всякой заразой. И мне противно. Когда это всё закончится?
Брось, она только принялась за тебя.
И только огонёк в ночи не гаснет. Кому-то это свет в конце туннеля, а кому-то костер погребальный. Ни луна, ни звезды не сравнятся с ним. Он, в отличие от них, дарит тепло. За просто так.
Сегодня ночью, когда лихорадка уморилась и легла рядом со мной, периодически меня щипая и пиная, я попытался уползти от неё и увидел вдалеке этот огонёк. И мне стало лучше, хотя я и не смог отползти на большое расстояние. Я понял, если я не могу идти, то я должен ползти. По полтора метра в день, сдирая руки в кровь. Я даже заснул.
Утром я проснулся раньше лихорадки и пополз к цели. Конечно, огонька видно не было, там вообще ничего видно не было. Мне было тяжело, но я полз. Сантиметр, ещё… Я даже поверил в свои силы. Но вот проснулась Лихорадка, и, что-то неразборчиво бурча, схватила меня за ногу и отдернула на несколько метров назад. Я злобно закричал ей:
— Что ты делаешь?! Оставь меня в покое, сука! Я встану, я тебя урою!
А она только смеётся. Села на меня сверху и по башке мне стучит колотушкой. А мне обидно.
Лихорадка совсем достала. Только лишь сознательная потеря сознания приводила к небольшой передышке в мучениях, так было невозможно! Эта скребущая боль!
1, 2, 3.09.
Эта скребущая боль каждую ночь не давала нормально пошевелиться! Моё нестройное бедро ныло и стонало, раздираемое пульсирующей липкой болью. Я даже одеялом не мог укрыться. Зато дневной стационар. Каждый день я ездил в больницу на уколы, и день через день на приём к врачу. Никто толком не рассказал о том, что же со мной стало и как с этим бороться. Одно радовало, что это не рак, но и у онколога я так же проходил наблюдение. И лица у всех врачей были такие серьёзные-серьёзные.
Наступило первое сентября. Впервые не заметно для меня. Вспомнил лишь прикол о том, что когда мы все начинали учиться в эту знаменательную дату, мой друг, у которого учёба начиналась на неделю позже, сказал, что первого сентября выйдет на балкон и будет во всех тыкать пальцем и смеяться, кого увидит, кто идёт на учёбу. Так он обещал провести всё время, которое ему останется до начала обучения в институте.
А так, самым весёлым для меня в этой реальности было лишь то, как я ездил в автобусе в больницу и из больницы. А ездил я стоя. В пустом салоне. Еду такой, держусь за поручень, типа смотрю в окно. Хорошо хоть музыка в ушах спасала. Без пива было грустно, но я держался.
Один раз Ульяна спрашивала про здоровье Юрочки. Я один раз поплакался, снискал небольшую дозу жалости, и на этом наше общение прекратилось. На работе не были рады моему больничному. Вдруг вспомнился анекдот:
Разговор в офисе:
— А где Сидоров?
— Так он умер вчера…
— Вот подвёл, зараза…
Внимания от Ульяны мне всё ещё хотелось, но я понимал, что такое сострадание мне только вредит. Словесное сострадание, оно как жалость. Но если жалеешь себя, то поселись жить в музей. По моему разумению, настоящее сострадание должно проявляться в участии. Не в «какой бедняжечка!», а в «чем я могу помочь?». По крайней мере, я стараюсь никого не жалеть, но если есть возможность помочь не в ущерб себе, то я это делаю. Но, чёрт, как же хотелось тогда быть хоть немного ближе к той девушке, которой я посвятил когда-то часть своей жизни. И это оказалось важным, ведь человек человеку, в первую очередь, человек. А потом уже кто-то близкий или просто безынтересный прохожий. Но человек состоит из одиночества, и, увы, не только он решает, насколько близко с его одиночеством может соприкоснуться другая Вселенная, то есть другой человек. И самое обидное, что на эти, никому, собственно говоря, не нужные соприкосновения, уходит время. Жизнь состоит из этого самого времени, которое, к сожалению, иногда тратится впустую. А время не любит когда его убивают. И, когда-нибудь, потом, его может не хватить на что-то важное.
Но единственное, чем я занимался, так это нещадно убивал время.
Пока я не ездил к врачам в гости и не видел короткими обрывками тревожные сны, я смотрел телевизор. Лёжа на одном боку, на другом лежать было пока невозможно. И смотрел я все дни сериал «Папины дочки». Днём крутили старый сезон, вечером показывали новый. По восемь серий в день. Наверное, я тупел, потому как не так давно купленные книги Гёссе, Достоевского, Кинга, и, прости Господи, Минаева, валялись в углу и покрывались пылью. Мозг я постарался отключить, вникая в весёленький сюжет комедийного сериала, персонажи которого меня серьёзно увлекли. Я даже начал беспокоиться, а не пропали ли у меня чувства по отношению к этому миру? Сериал был весёлым, но я ни разу не засмеялся, не улыбнулся. Моими глазами смотрело равнодушие. «И к хоккеисту жена сбежала» (с)
Как-то позвонил друган Серёга по кличке «Серёга». У всех же есть друг Серёга, ведь правда? Он откуда-то слышал про мои проблемы со здоровьем, но не знал, как начать разговор. Он спросил:
— Ну, как, тебе там ногу резали? Что-то вытащили?
— Да, блин! Вытащили! Велосипед!
Потом мы немного поболтали, посмеялись даже. Съездий на рыбалку, только удочки не бери — сломаешь на х…!
А после вечернего телефонного разговора на меня вновь обрушилась пустота. Полумраком комнаты, тикающими часами, проезжающими за окном автомобилями. Телевизор продолжал вещать что-то яркое, но за это взгляд цепляться уже не хотел. Взгляду это уже было не интересно. И эта пустота так давила, вместе с болью на пару, что хотелось убежать от неё. Но сил на побег не было.
