— Не может быть…
— Говорят тебе — он!
— Ким Котков? Да разве он знает тебя? Ты же тогда не выступал в клубе…
— Вот и хорошо, что не выступал и что он меня в лицо не знает. Когда нападают на знакомого человека — в этом хоть есть мотив, пахнет сведением счетов. А вот когда бросаются на первого попавшегося, как на меня, — это уже злостное хулиганство, это преступление посерьезней…
Сейчас Пантелеймону Михайловичу казалось, что все именно так и произошло в действительности, как он повествовал: что заводской парень не заупрямился, когда его потащили, а сам намеренно и злостно кинулся на него, пытаясь изувечить.
— Ну, и что же… что ты собираешься предпринять? — тихо спросил Валерий.
— Я ему, сукину сыну, покажу! Я его посажу за высокий забор с колючкой…
— Ох, боюсь, не дело ты затеваешь, Паня… — подала голос с порога Павла Васильевна.
— Тебя забыл спросить!
— Они ведь, парни эти с завода и девушка, что к нам приходила, из газеты… они-то ведь с Валерой обошлись по-доброму, милостиво, а могли тоже…
— Сказано тебе — не вмешивайся! — вскипел супруг. — Знай свое — ступай приготовь поесть. У меня со злости всегда аппетит разыгрывается, не знаю почему…
Когда мать вышла, Валерий спросил:
— А и впрямь, батя, что ты задумал?
— Я завтра же доложу начальству: так, мол, и так… Это тебе не шуточки — нападение, сопротивление. Потом передам дело в прокуратуру.
Про себя же еще подумал: «Может, хоть этот случай сдвинет с точки вопрос о присвоении мне звания подполковника…»
— Послушай, отец, а не смахивает ли это на месть?
— Что? Всякий бросается на представителя власти, а мы будем лялькаться? Какой же тогда авторитет будет у нашей милиции? Эдак преступники сядут нам на голову…
— Но Ким Котков, этот парень с механического… он вроде не похож на преступника. Ты не подумай, что я его защищаю — у меня на него свой зуб, но если разобраться справедливо…
— Разберемся. Вчера не был преступником, а сегодня им стал!
Пантелеймону Михайловичу понравилась эта формулировка, и ею он закончил разговор.
28
Ким не сразу понял, где находится, а потом лихорадочно и с усилием напрягал память, стараясь вспомнить случайную стычку с мужиком у кассы, продолжение ссоры на улице, милиционеров…
Что же теперь скажут о нем на заводе, что подумают друзья и знакомые? А Света? Как он посмотрит ей в глаза? Эта мысль ожгла, причинив нестерпимую боль.
Ему вернули все документы, кроме паспорта, и деньги, которые были при нем, — сто тридцать рублей.
Мелькнула надежда: «Кажется, сразу отпустят. Может быть, ничего страшного и не произошло…»
Но его отпустили не сразу, а повели в комнату дежурного по отделению милиции и велели посидеть, обождать, пока старший лейтенант освободится. Ким глянул на циферблат — три часа ночи.
Дежурный дотошно разбирался с виновниками ночных происшествий: это были заросший щетиной мужик с кровоточащей раной повыше виска; вокзальный воришка, пойманный с чужим чемоданом; мужчина и женщина, видимо супруги или сожители, — неряшливые, плюгавые, потемневшие, как головешки, от беспробудного пьянства.
«И ведь все это — люди!.. — подумал он с тоской. — Все родились когда-то для светлой жизни, для счастья… эта ночь собрала их вместе, как нечистоты в канаве… И я с ними вместе, эхма!»
Наконец дежурный обратился к нему:
— Ну что, насмотрелись на наших постояльцев?
— Досыта…
— Ну и как впечатление?
— Откровенно говоря, неважное.
— Вот как? Но ведь и вы, кажется, ступили на тот же путь…
— А не торопитесь ли вы с выводами? — вспыхнул Ким.
— Ну, ладно… — сказал дежурный сдержанно. — Сейчас можете идти домой, отдыхайте, а к десяти утра вернетесь за паспортом.
Ким натянул берет и вышел в предутреннюю мглу. Оглянулся на здание милиции, чтобы не забыть, в какую дверь следовало зайти снова.
На улице было безлюдье. Лишь милицейские патрульные машины с синими мигалками на крышах то и дело отъезжали и подъезжали к этим бессонным дверям.
Генка тоже не спал, еще и не ложился. Рассказал Киму, как искал его повсюду, нашел даже квартиру Максима, где Рудольф спал без задних ног, разбудил его, задал один-два вопроса — и все понял…
Было стыдно перед Генкой. Распространяться на эту тему не хотелось — да тот и не торопил с объяснениями. Ким улегся лицом к стенке, подумал:
«Всякое уже со мной случалось в жизни… но сегодня, наверно, случилось самое страшное…»
За ночь небо выплеснуло на землю всю мокрую хмарь и заголубело чисто; сияло солнце, прохладный ветерок овевал лицо. Хотелось распахнуть грудь и шагать, шагать, не останавливаясь, навстречу этой свежести…
А идти в милицию — ну, никак не хотелось. До десяти еще оставалось время, и он свернул в парк.
Деревья там были облеплены вороньём, горласто хлопочущим у гнезд. Берега Сысолы уже освободились от снега, однако сама река еще была скована толстым панцирем льда. А осенью будет наоборот: берега скроются под снегом, а река будет течь еще свободно. Природа мудра: всему отмерен свой срок и указан свой черед.
Над головой послышался громовой раскат. Гроза? Так рано?.. Ким запрокинул голову: в бездонное синее небо вонзался реактивный самолет, оставляя за собой четырехполосную белую гриву. Ким от души позавидовал пилотам этой машины: вот сидеть бы сейчас в их кабине, мчаться в голубую чистую бездну…
Вообще, в это утро он завидовал всем, у кого не было причин нести на душе ту тяжесть, которую нес он.
Может, наведаться в парикмахерскую — постричься, побриться, освежиться одеколоном и таким способом занять еще полчаса так медленно тянущегося времени?
Он попал в кресло к молоденькой и разбитной парикмахерше, которую соседка называла Зиной. Ее мягкие и теплые руки коснулись шеи Кима. Она сказала:
— Волосы у тебя ершистые, упрямые… неужто и характером таков?
— Иные считают, что такой.
— Ну ничего. Волосы мы сейчас усмирим, уложим, пригладим… А с характером как быть — не знаю, это уж не по моей специальности. А скулу где зашиб, красавчик? Или ты — спортсмен, боксер?
— Балуюсь иногда, сюда явился прямо с ринга…
— Оно и видно, — рассмеялась Зина.
Ровно в десять Ким был в отделении милиции. Дежурный отвел его в дальний кабинет, велел ждать.
Он сидел и терзался: «Паспорт сразу не вернули… ну, конечно… небось с той же целью у себя оставили, что и я Валеркин…»
В кабинет вошел мужчина в милицейской форме, бритоголовый, крупный, лет пятидесяти.
Ким взглянул — и обомлел: это был вчерашний дядька из очереди в «Гастрономе», с которым повздорили на улице, который позвал милиционеров, а те отвели его в вытрезвитель. Он посмотрел на парня строго, сказал натянуто:
— Что, герой, жив-здоров? Ну, так вот, познакомимся еще раз: я — майор милиции, следователь. Вчера ты совершил на меня нападение, избил — видишь, губа рассечена… и ногу я ушиб, когда падал…
В голосе майора было торжество, и глаза выдавали нетерпеливую радость от того, что преступник теперь никуда не денется от справедливого возмездия.
«Но ведь мне велели прийти за паспортом…» — горько недоумевал Ким.
Майор снял трубку телефона, набрал номер:
— Это партком механического завода? Здравствуйте, звонят из горотдела милиции. Тут вот сидит у меня один ваш товарищ — фамилия Котков…
Он долго и подробно рассказывал о вчерашнем происшествии, перевирая все так, что Ким не верил своим ушам.
Потом, положив трубку на рычаг, опять обратился к нему:
— О твоем деле я уже доложил своему начальству. Шутка ли — нападение на сотрудника милиции! Такое случается оч-чень редко, да…
— В таких случаях, кажется, говорят, что несколько сгущены краски… но я скажу прямее: вы все врете! И по телефону, и сейчас… — ответил Ким. — Никто на вас не нападал и не набрасывался. Вы не были при исполнении служебных обязанностей, были в штатском, сами нарушали порядок — лезли без очереди… Еще вопрос: кого следовало доставить в милицию?
