— Что?.. — щеки Кима полыхнули жаром.
Дыхание сперло, промелькнула мысль: «А ведь Николай Васильевич не сказал мне об этом. Битый час хвалился своим музеем, а об этом ни гугу. Просто, мол, в командировку — и все… Да знал ли он сам об этом — что они вдвоем? И если рассуждать объективно, то почему он обязан был ставить меня об этом в известность?»
И все-таки обида проняла до глубины души.
«Ну, и поделом тебе, Ким Котков… выискался женишок!»
Павильон постепенно заполнялся любителями витаминных соков — скорей всего такими, как они. Забренчали, чокаясь, стаканы. Забубнили возбужденные голоса. Клеопатра, царица египетская, едва поспевала вертеться за своей стойкой.
— А что, Рудик, может, еще по одной? — спросил Ким.
— Ты — великий человек, — восхитился Надуткин. — Мало того что авангард и гегемон, но еще и отзывчивая, нежная душа.
«Надо бы остановиться», — мелькнуло в голове Кима, образумливая, но это была хилая удержь. Обида охватила его и настойчиво звала в кураж: чем еще можно подавить ее, кроме забубенной удали?
Захмелев, он вдруг спросил Рудольфа, стараясь, чтобы голос звучал как можно безразличней:
— Послушай, а если Максим уже вернулся из командировки? Не присоединится ли к нам?
Рудольф то ли не заметил встревоженности собеседника, то ли намеренно решил подлить масла в огонь.
— А мы это сейчас проверим. Я самый близкий друг Максима, даже имею ключ от его квартиры и могу там бывать, когда мне вздумается: с друзьями либо с дамами… впрочем, нет, теперь баста, я женатый человек… Но за это я обязан во время его отсутствия поливать кактусы на подоконнике. Так что, дорогой Ким, пойдем, окропим влагой эти экзотические колючки.
Максима дома не было.
Это несколько отрезвило Кима. Он понял, до чего довело его внезапно охватившее чувство ревности, ярость к сопернику.
Квартира удивила его тем, что здесь каждая стена была выкрашена в другой цвет: красный, желтый, голубой, зеленый, а двери и рамы окон были черными — и все это лезло в глаза, как бы стараясь перекричать друг друга. Пораженный, он даже и не мог определить, хорошо это или плохо.
Книжный шкаф, письменный стол, заваленный бумагами, два стула и еще одно посадочное место — крупная березовая чурка, отесанная в форме человеческой головы. Ким присел было на эту голову, но почувствовал неловкость и поднялся. На стенах развешаны фотографии, шутливые рисунки. На одном из них был изображен сам хозяин квартиры: с развевающимися кудрями и длинной, как копье, ручкой в руке, он летел на крылатом коне. Ким знал — это Пегас. На колченогой тахте, прикрытой клетчатым пледом, почему-то стояла радиола. В комнате витал неистребимый табачный дух.
— Гляди, холостому человеку — отдельную квартиру предоставили, — не скрыл удивления Ким. — Или это — кооперативная?
— Не совсем так, — снова усмехнулся Рудольф. — Он был женат почти два года. Но жена — ее звали Аленой — не поняла и не оценила поэтической натуры супруга, ушла обратно к мамочке… И теперь он снова свободен, как птица, окружен сочувствием, восхищением и бережной любовью, как редкий дар природы, занесенный в «Красную книгу»…
«А не Света ли была причиной того, что Максим разошелся с женой?» — вновь охватили Кима недавние терзания.
Этот ненастный вечер, как на грех, слишком соответствовал тому, что коми называют «юан лун».
Неожиданно заявился общий друг Максима и Рудольфа — тоже зашел узнать, не вернулся ли тот из командировки. У товарища, как выяснилось, был день рождения. И Киму с Рудольфом пришлось отправиться в ближайший «Гастроном».
Ким встал в длинный хвост у кассы. Уже был час перед самым закрытием магазина, покупатели суетливы и взвинчены, то и дело возникали перебранки, споры — «а ты тут не стоял!.. Куда лезешь без очереди?»
Рудольф сцепился с каким-то мужиком, позвал на помощь Кима.
Ким мягко, однако уверенно оттеснил от кассы настырного дядьку. Еще и сказал ему в назидание:
— Лезть без очереди — неуважение к обществу.
Этим дяденькой был Пантелеймон Михайлович Кызродев. Он, в отличие от Кима, тотчас узнал его. Мгновенно вспомнились душевная боль и стыд, испытанные на собрании в заводском клубе, даже пришли на память слова, произнесенные этим молодцем: «Если родился человеком, почаще спрашивай себя, как надо жить…»
И вот сейчас именно этот парень — из тех, которых называют «правильными» и ставят в пример остальным, — именно он, нагло оттолкнул его от кассы.
С трудом подавляя бешенство, клокочущее в душе, но уже предчувствуя возможность мести, Кызродев вышел на улицу и стал дожидаться, когда появятся Ким и его приятель.
«Вот, бутылку купили, праведники… — думал он. — Вряд ли подвернется лучший случай».
Оказавшись снова на улице, парни громко разговаривали, смеялись. Особенно был весел и словоохотлив тот, что поменьше ростом, в очках.
Кызродев обогнал их, преградил путь, сказал непререкаемым и строгим тоном:
— А ну, гуляки, пошли со мной!
— Куда это с тобой? Решил на троих сообразить? — расхохотался Рудольф. Он даже не опознал в Кызродеве того дядьку, с которым вышла стычка у кассы. — Нам, папаша, тебя не надо. Третий нас дома ждет…
— Я — сотрудник милиции. Вы шумите, нарушаете порядок, задеваете граждан. Прошу следовать за мной.
Пантелеймон Михайлович решительно подхватил их обоих под руки и потащил в сторону.
— Куда за вами? Нам до дому — два шага… Пустите!
— Конечно, два шага — до ближайшей подворотни: там и разопьете бутылку, что из кармана торчит… а это категорически запрещено: распивать спиртные напитки на улице и в общественных местах!
— Кончайте свои басни! — рванулся Рудольф к Пантелеймону Михайловичу. — Я вас узнал: это вы лезли в кассу без очереди, а мы вас за ушко! Сами-то что покупать собирались — шоколадку? Проваливай, папаша, и не дури…
— Хватит разговоров! — прикрикнул Кызродев. — Шагом марш за мной, не то хуже будет…
— Никуда не пойдем, — Ким встал как вкопанный.
— Пойдешь! — взорвался Пантелеймон Михайлович и вцепился в рукав Кима, потащил.
Тот резко дернул плечом, вырываясь, — Кызродев поскользнулся, упал на колено, но по-прежнему мертвой хваткой держал его рукав.
Рудольф вдруг повернулся и кинулся наутек, стремясь поскорее укрыться в темноте.
Кызродев закричал: «На помощь!» Встал, попытался заломить руку Кима за спину, но тот опять резко выдернул, мимоходом задев губу Пантелеймона Михайловича, — тот охнул от боли и злости, вытер рукавом кровь. Ответил оплеухой.
На крик уже прибежали два милиционера и, как ни упирался Ким, поволокли его за угол…
У Пантелеймона Михайловича ныло колено, из лопнувшей губы сочилась кровь.
— Негодяй! — в ярости бранился он. — Ты на кого бросаешься? На представителей власти? Ну, погоди, голубок… А вы проследите, чтобы прежде всего у него отобрали документы, установили личность. И протокол о задержании не забудьте оформить.
Уже войдя в свой дом, Кызродев обнаружил на плаще, под мышкой, изрядную прореху. «Вот и еще улика! — подумал злорадно. — Ну, теперь ты узнаешь, где раки зимуют, добрый молодец!»
— О господи… — воскликнула Павла Васильевна при виде мужа. — И ты уж с кем-то подрался? Еще этого не хватало…
— Не твоего ума дело, — оборвал он, справился: — Валерий дома?
— Сидит. Он теперь по вечерам-то, слава богу, не больно шастает…
Пантелеймон Михайлович, не раздеваясь и не отерев с лица кровь, шумно вторгся в комнату сына. Валерий лежал на диване, прибаюкав у самого уха «Спидолу». Но, увидев отца, вскочил на ноги:
— Что случилось, батя?!
— Ничего отделали, а?.. Прямо волчья стая… Знаешь, кто это сделал? Дружок твой…
— Какой еще дружок? — оторопел Валерий. — Нет у меня никаких дружков. Я завязал с этим.
— А помнишь того, с механического завода, что помял тебе ребра…
У Валерия округлились глаза:
