Максим, так и не договорив обещанного заздравного тоста, выпил рюмку залпом и до дна.

Светлану, по-видимому, насторожило это:

— Макс, ты знаешь, что таким способом тревоги не развеешь. Да и никогда еще лишняя рюмка не прибавляла тебе веселья…

Пухленькая Катя вскочила с места, тоже запротестовала:

— Да этому диспуту конца не будет, если вас не уймешь… Праздник-то все-таки наш! Хоть бы кто танцевать пригласил. А они заладили — знай спорят…

— Верно, Катюша! — поддержала ее Света, но сама не ударилась в пляс, а наоборот — села к пианино, откинула крышку, пальцы ее разбежались по клавиатуре и собрались вновь, уже нащупав бойкий ритм.

Шел еще один, непримиримый, спор: между зимой и весной. Временами они, разъярившись, бросали друг против друга все свои потаенные силы — и тогда земля терялась из виду, все вокруг полнилось завыванием и гулом, ветер старался смести крыши с домов, расщеплял, скрежеща, ветви старых тополей, гудел сиреной в проводах, опутавших улицы. Валил сплошняк снегопада, вьюга завивала его смерчами, — но вдруг откуда ни возьмись проглядывало солнце, гнало, теснило тучи, вьюга захлебывалась, и снежинки начинали посверкивать в воздухе, как вылетевшие до срока бабочки.

Зима, подтянув резервы, снова заставляла весну уйти в оборону: два дня кряду сыпал снег, и поверх грязного наста опять легла чистая белая пелена.

Но однажды утром внезапно пошли в наступление главные силы весны: южный теплый ветер и горячее солнце. Город утонул в ослепительной синеве. Со звоном рушились с крыш тяжелые, будто чугунные, сосульки. А к полудню под ногами захлюпало, разбежались, заговорили ручьи.

Веселая вода, растапливая снег, обычно уносит с собою и весь накопившийся, напластовавшийся за зиму мусор.

Зал заводского клуба был набит битком. В основном пришла молодежь, хотя ее порой силком не затащишь на собрание, а тут — валом валили, протискивались, как могли. Только ли из любопытства к этой, уже известной всем, щекочущей нервы истории? Кто знает. Само собрание должно было дать ответ на этот вопрос. Вообще, человеку свойственно проявлять интерес к событию, которое заставляет задуматься о жизни, о людях, о себе…

В раздевалке Ким увидел Элю. Девушка, явно обрадованная встречей, смотрела на него все же с укором. Но игриво повернулась спиной, чтобы он помог ей снять новое пальто с шелковистым норковым воротником.

— Кажется, ты избегаешь меня, Ким? Или же после того, как тебя поколотили на улице, боишься напрашиваться в провожатые? — Эля даже пыталась напустить печаль на личико, но к ее пышущим румянцем щекам тоска не знала дороги.

— Ну что ты, Эля, разве я избегаю! — оправдывался Ким. — Болел ведь, лежал… — Говорил, а сам любовался девушкой, от которой словно исходили горячие токи, кружившие голову, и он вдруг понял, что соскучился по ней, и неодолимое желание стиснуть ее в объятиях, как прежде, возникло в нем.

— Если так, полежал бы у нас в доме, — журила Эля. — Я бы мигом выходила тебя.

— Спасибо. Не хотелось утруждать заботами… так и провалялся в общежитии.

Они вошли в зал, гудящий, словно быстрина на перекате. Сели поближе к сцене, где были оставлены места, так сказать, для главных действующих лиц.

— Которую же ты спасал, Ким? — негромко спросила Эля, окинув взглядом разместившихся неподалеку представителей прессы.

— А вон та, черненькая, с челкой…

Бровки Эли приподнялись, она сказала со вздохом:

— А-а… — Потом присмотрелась зорче и уточнила: — А тот, кудрявый, как барашек, что к ней прислонился, — он кто же?

«Совсем и не прислонился…» — мысленно заспорил Ким, но ответил:

— Это Максим, тоже журналист, на телестудии работает.

— То-то, смотрю, лицо знакомое — я его по телевизору видела!.. Ничего не скажешь, красивая парочка, гусь да гагарочка… — и внимательно посмотрела на Кима: как он отнесется к ее словам?

— Да, ничего, подходяще… — буркнул он и перевел разговор: — Что-то народу собралось многовато. Перед таким вечем и язык отнимется…

— А ты представляешь, что сейчас на душе у подсудимых? — округлила глаза Эля.

— У каких таких подсудимых? — не сразу понял Ким. Потом сообразил, ответил резко: — Если бы всю шпану судили таким вот судом, они бы в ножки поклонились — мол, премного благодарны…

— А сами-то они где? — не унималась словоохотливая Эля. — Их под стражей содержат?

— Точно: как ты меня в данный момент… — засмеялся Ким. — Просто в зале сидят, с папашами и мамашами, у кого есть, конечно.

— Вот сраму-то родителям!.. А был слух, что сироты.

— Есть один — почти сирота… с бабушкой живет, мать давно оставила его.

— А еще утром в магазине болтали, что одного отец едва до смерти не прибил.

— Сарафанное радио еще и не то сочинить может. Полагаю — брехня…

И опять подумал: сколько же людей проявляет интерес к этому делу — подтверждением не только гудящий зал, но и молва за его стенами.

Следователь милиции капитан Петухов в течение нескольких дней провел огромную работу. Повидался со всеми, с кем требовалось, изучал, выяснял и, наконец, объявил ребятам из комитета комсомола: «Если решили не доводить дело до суда, то мы не против, учитывая, что правонарушители молоды и еще есть надежда повлиять на них силами общественности, вернуть на путь праведный. Но если это не даст благих результатов, если они снова примутся за старое — вступит в силу закон… пока же они под наблюдением органов милиции, так что в любое время будет возможность пресечь… а наша рука несколько жестче!»

Секретарь горкома комсомола посоветовал пригласить молодежь из автошколы, со стройки, со сплавного рейда и из школы, где работают и учатся Валерий, Габэ, Юр и Сашик, а также руководителей предприятий и комсоргов — пусть полюбуются своими подопечными. И чтобы тем стыдно стало перед своими наставниками…

Парторг механического завода Виль Николаевич внес предложение позвать также ветеранов труда, чьи имена известны в городе, попросить их выступить: жизненный опыт этих людей столь же убедителен, как и авторитетное их слово.

Светлана особо пеклась о том, чтобы на собрании были соблюдены мера и такт. Не нужно запугивать виновных — иначе они замкнутся, а лучше, если честно расскажут о себе, и всем присутствующим в зале молодым людям станет понятно, как порой легко скатиться по наклонной… «Наши усилия должны оградить от падения других, таких же юных», — убеждала она.

На сцене появился Гена Игнатов, прошагал к столу, накрытому зеленым сукном. Было заметно, что он волнуется — узкое лицо бледнее, чем обычно. На лацкане костюма поблескивал орден Трудовой Славы, и это как бы еще раз подчеркивало, что здесь не судебное заседание, а совсем иной разговор — о совести, о чести…

Гена, сощурясь, посмотрел на ряды голов в зале, сказал негромко и без лишнего пафоса:

— Ну, что ж, начнем, товарищи…

Зал сразу же притих.

— Что ли, Генка за прокурора? — Эля приблизила пухлые губы к самому уху Кима.

— А что — не гож?

— Нет, почему же, годится. Просто я думала, что будет настоящий, из прокуратуры…

— Товарищи, — повторил Геннадий Игнатов. — Вот сколько нас тут собралось! И ведь пришли мы сюда не развлечься, не людей посмотреть да себя показать… Пришли по сердечной тревоге, по велению души, не желающей мириться со злом, жаждущей всем добра и счастья. А доброе, я думаю, нужно искать сообща, помогая друг другу, защищая друг друга… тогда этот поиск увенчается успехом, это я вам железно говорю! — Голос Геннадия Игнатова обрел уверенность, силу, и зал одобрил это дружными рукоплесканиями.

— Смотри, каким он оратором оказался, — увлеченно хлопала Эля. — А я думала, что он только железки гнуть мастер…

Ким радовался за друга.

— Товарищи, — продолжил деловито Гена, — вы, наверно, знаете, что поводом для этого собрания послужило одно происшествие… Четверо молодых граждан нашего города поздним вечером напали на девушку, отняли у нее деньги. Девушка позвала на помощь — и помощь явилась, поблизости оказался молодой рабочий нашего завода. В неравной схватке он сумел одолеть налетчиков, хотя и ему самому досталось — едва не проломили голову…