Николай Васильевич глянул вопросительно на Максима, будто хотел убедиться, что его слушают, и когда заметил, что молодой человек серьезен и внимателен, продолжил:

— Я, может, образован и меньше вас, но тоже много думаю о времени, о жизни… И знаете, к какому выводу я пришел? В наше время человек обрел новое достоинство, лучше стал понимать свою роль в мире. Уверовал в то, что и его голос будет услышан, что и его мнение будет учтено… притом — повсюду! И правы те люди, которые утверждают, что на это повлияла наша революция, Октябрь. И я горжусь этим!

Максим был немного удивлен пылкой речью Николая Васильевича, так как до сегодняшнего дня не замечал за ним особой охоты поговорить. Но предпочел пойти на мировую.

— Не буду спорить с вами, Николай Васильевич, все это верно. Однако нельзя забывать и о том, что самолеты возят с континента на континент не одни только апельсины — в их грузовых отсеках бывает и другая начинка…

— Знаю. Только нытьем здесь делу не поможешь и людям надежности не прибавишь. А ведь вы все — и ты, Максим, и Катя, и Рудольф, и Светлана моя — вы, уже по своей профессии, как бы обязаны не растравлять души, а просветлять их знанием и правдой…

— Ну, с этим не поспоришь, — быстро согласился Максим, предпочтя, очевидно, на том и закончить диспут.

Когда друзья собрались уходить, Максим задержал руку Светы в своих руках, сказал чуть виновато:

— Извини, что получился не тот разговор. Зашли утешить, поддержать тебя после вчерашнего, а вот опять — заспорили по обыкновению. Да что поделаешь: такие уж мы неугомонные!.. Но впредь я прошу тебя, Светочка, будь, пожалуйста, осторожней: опасайся этих двуногих волков, шастающих ночами по городу. Если припозднишься на работе — позвони, мне ведь только радость проводить тебя…

— Спасибо, Макс.

Уже в постели она подумала с некоторой тревогой: «Что с ним? Он, похоже, начинает терять почву под ногами. Охладел к людям, в глазах — недоверие, печаль. Не надломилось ли в нем что-то?.. Или же он всегда был таким, а я просто не замечала… но почему заметила именно теперь?»

Вспомнилась первая встреча с Максимом.

Тогда она попросилась в командировку к разведчикам нефти. Хотелось собственными глазами увидеть, как из глубоких недр тайги вырывается черная земная кровь. Там, на буровой, и познакомилась с молодым человеком, корреспондентом телерадио, снующим с репортерским магнитофоном на плече.

Сколько интересного и необычного увидела тогда Светлана! При ней перетаскивали с одного места на другое, не разбирая, пятидесятиметровую буровую вышку. И не по гладкой дороге, а по широкой просеке, прорубленной в лесу. Вышка покачивалась при движении, и в эти мгновения от страха у девушки стыла кровь. А Максим шагал рядом невозмутимо…

При них из одной скважины ударил нефтяной фонтан. Буровики черпали ладонями густую и теплую маслянистую жидкость, плескали друг другу в лица, немножко и ей мазнули по щеке…

Вечером они с Максимом долго сидели в жарко натопленном балке. За окном трещал сорокаградусный мороз. Где-то рядом гудела только что укрощенная скважина. А они сидели в сумраке, не зажигая огня, и Максим читал стихи — оказалось, что он знает их великое множество, да и сам пробует сочинять…

Но вполне естественно, что и знакомство с Максимом имело свое продолжение: романтика подобных встреч в суровой тайге обычно связывает людей. Он стал часто бывать у них. Потом обнаружились и общие друзья. Собирались, танцевали, читали стихи, пели… И все чаще Максим задерживал Светину руку в своих руках, а она не спешила высвободить ее.

«…Что же с ним произошло? Сумрачен, вял… А что, если свести его с заводскими парнями, с которыми только что познакомилась и я, сразу ощутив их напористую энергию, молодую целеустремленность. Могут ли они понравиться ему, как понравились мне?.. Но, разумеется, эту встречу надо организовать с умом, чтобы она не была случайной и для этих молодых рабочих — Кима, Гены, — пускай они приходят со своими девушками. Интересно, какие у них подруги? Например, у Кима? Быть может, как раз в эту минуту она гладит его голову, раненную в схватке, где он защищал меня. И говорит какие-то простые, но сердечные слова… Обязательно надо устроить эту встречу, да-да, здесь будет обоюдная польза и несомненный толк».

Город вдруг показался опасным и тесным, как западня, — он обступал, захватывал, душил.

Забыв обо всем на свете, Габэ бросился к своему общежитию, задыхаясь на бегу, едва не сбивая с ног прохожих. «Быстрее, быстрее! — торопил он себя. — Взять чемодан, паспорт и — на вокзал. В полночь поезд идет на Москву, уеду на нем… А там подамся в Сибирь. Может, не станут слишком упорно разыскивать — ведь никого не убили, а так, зацепили слегка…»

Но вдруг он остановился, замер, будто конь, наткнувшийся на прясла изгороди. «А что, если милиция уже поджидает меня в общежитии?» И метнулся назад, прочь, дальше, как можно дальше.

Ноги сами несли к вокзалу. Его обогнал автобус, в освещенном салоне сидели и стояли люди, лица их были спокойны и безмятежны, всяк молча думал свою думу. И Габэ до боли в сердце позавидовал этим людям, которым нечего было опасаться. «Может, сесть в автобус?» — подумал парень, но не осмелился.

Когда перебегал дорогу у городского рынка, навстречу попался милиционер в черном дубленом полушубке, перекрещенном ремнями. Душа Габэ сжалась, по спине прокатился холод, ноги сделались будто чужими. «Что же они — уже по всему городу расставили на меня капканы?..» Ему показалось, что блюститель порядка воткнул в него строгий глаз — но нет, не сказав ни слова, прошел мимо.

Вспомнился недавно виденный фильм. Ловили соболя в лесу. Люди и собаки долго преследовали беднягу и, когда круг сузился, обнесли загон тенетами. Соболь не хотел сдаваться добром, прыгал с дерева на дерево, метался по снегу, скаля зубы. Но его поймали…

На следующем перекрестке чуть не сшиб какую-то девицу. Она, едва не упав, заругалась сердито:

— Что ты ломишься, как бульдозер? Дороги не хватает!

Этот голос, сколь ни был он негодующ, ополоснул Габэ теплом, потому что принадлежал он Люде Туисовой.

«Вот кто мне поможет!» — мелькнула первая за этот вечер счастливая мысль.

— Люда! — окликнул Габэ уже отдалившуюся девушку. — Людок! Это я, Гаврюха, Габэ… — Он больше всего боялся, что она не обернется, не остановится, и он останется один на холодных улицах вечернего города. Но Люда остановилась, обернулась, с изумлением уставилась на своего подшефного:

— Ты, что ли? Ну, конечно, ты: всюду одно и то же — мчишься как шальной, людей не замечая…

— Извини, я нечаянно, — ответил Габэ, сдерживая пыхтенье, и голос его удивил девушку: никогда еще подопечный не разговаривал с нею так ласково, мягко.

— Куда это навострил лыжи? — спросила Люда, приблизясь к Габэ. — Опять за вином? Дружки послали? В ресторан?

— Послушай, Люда, я знаю, что ты самая добрая девушка на свете… Так выручи меня!

— А что случилось? — глаза ее расширились от испуга. И не столько оттого, что с этим непутевым Габэ опять что-то приключилось, но и потому, что за это ей могло влететь от комитета комсомола.

— Да вообще-то ничего особенного. — Габэ напряженно придумывал, под каким бы предлогом послать Люду в комнату общежития за своим паспортом. — Знаешь, мне бы надо заглянуть на минуту домой. А там небось меня уже подкарауливают дружки. Опять потащат выпивать, а у меня еще от старого с души воротит… да им разве докажешь? Может, ты зайдешь, Люда? Мне позарез нужен сейчас мой паспорт — принеси, а…

— Для чего тебе ночью-то вдруг паспорт понадобился? Вон, уж скоро десять.

— Нужен, понимаешь, нужен!

— Нет, ты скажи — для чего?

— Людок, не тяни время! Чемодан мой не заперт, а паспорт в левом углу. — Габэ вдруг подумал, что не худо бы захватить с собой и весь чемодан, но решил, что это насторожит девушку. Да и много ли добра в том чемодане?

— Я всегда готова пойти тебе навстречу, а вот ты не слушаешься меня, — укорила Люда.