— Отдай нож… Это не мой…

— Тем более он тебе не нужен. А трофей взят мною в честном бою. Пока, Габэ, до скорого свидания… — крикнул Юр уже из подъезда. — Заскочи в магазин, если еще открыт, запасись сухарями. Завтра нам с тобой подадут «черный ворон»…

— Вот сволочь! Все сволочи… — растерянно бормотал Габэ. — С потрохами продали…

И зашагал торопливо прочь.

«Пожалуй, еще драпанет куда-нибудь с перепугу посреди ночи! — думал Юр, провожая взглядом удаляющуюся фигуру Габэ. — Вот болван-то, поверил, не усомнился даже… Вот такие дружки: им и в голову не придет, могу ли я так поступить, способен ли на это? Каждый судит о другом по себе самому… и если нам наступят на хвост, мы, как ящерицы, постараемся оторваться от своих хвостов — и дать тягу в разные стороны…»

Поднимаясь по лестнице, Юр подумал: «А может, и надо было зазвать к себе этого парня? Или уж хотя бы открыться ему чистосердечно… Эх, устыдился, дурак, решил, что не так поймет, просто струсил… А если вернуться туда? Показать свою писанину?.. Пусть сажают, если надо. Но чтобы до суда хотя бы один порядочный человек знал, что и во мне жива совесть…»

Он бегом одолел оставшиеся ступеньки, ворвался в квартиру — успокоил бабусю, сказал, что есть неотложное дело, — схватил исписанную днем школьную тетрадку и ринулся обратно на улицу.

Красный уголок общежития был нынче полон, не продохнуть — по телевизору показывали финальный матч мирового хоккейного первенства. Наши играли с канадцами. Страсти были накалены до предела…

Ким, вернувшийся с прогулки, тоже приник к экрану, позабыв обо всем на свете. Богатыри в красных майках с Гербом СССР на груди дружно атаковали ворота «кленовых листьев». И когда решающая шайба влетела в сетку, несметное море людей, заполнивших спортивный зал, всколыхнулось — люди вскочили с мест, запрыгали, заорали что есть мочи — и тут, в красном уголке, было не меньше восторга и шума…

— Ким, тебя там спрашивают, — подойдя, прокричал Генка в самое ухо Кима. — Выйди…

— Погоди, всего пять минут осталось, — недовольно отозвался Ким. — Кто там еще? Пускай сюда идет, досмотрим вместе… Нет? Ну, тогда пусть подождет…

«А вдруг это Светлана заглянула после визита к Кызродевым? — мелькнула мысль. — Хочет рассказать о состоявшемся разговоре…»

Войдя нетерпеливо в свою комнату, он с удивлением увидел юнца, встреченного на прогулке.

— А, это ты… психолог? — сказал Ким, испытав досаду и разочарование. — Ну, давай разгадывай, о чем я думаю в данную минуту, — только поосторожней в выражениях…

— Я хочу тебе кое-что показать, — робко сказал Юр, поднимаясь ему навстречу.

— Послушай, а ты не очень спешишь? Может, досмотрим матч? Всего пара минут осталась до конца игры…

— Мне теперь не интересно, — я начала не видел.

— Ну, тогда подожди меня здесь, ладно? — и, получив согласный кивок, Ким побежал обратно.

Парнишка опустился на стул, теребя в руках шапку.

«А я-то думаю — что за крик, на улице слышно? Неужели и здесь дерутся?.. Оказывается — хоккей, а я обо всем позабыл, от всего отстал», — с горечью подумал Юр.

Оглядел комнату, увидел тяжелые черные гири в углу, вздохнул сокрушенно: «Да, с этими ребятами связываться, конечно, не стоит…»

Ким с Генкой вернулись возбужденные, с озаренными лицами.

— Победа! — крикнул Ким. — Наши опять чемпионы мира!

— Однако надо признать, что шведы, конечно, нам помогли, обыграв чехов… — заметил Гена, пытаясь немного остудить пыл товарища.

— Все равно — победа! — Ким налил из графина стакан воды, осушил разом. И лишь потом обратился к Юру: — Ну, так что ты мне хотел показать? Какой фокус?

— Это не фокус…

Юр, топчась на месте, покосился на Гену. Ким перехватил его взгляд, предупредил:

— У меня от товарища секретов нет.

— Я хочу дать тебе прочесть одно сочинение… Только это не для забавы, не для смеха. Тут, можно сказать, вопрос жизни…

Юр достал из кармана куртки сложенную вдвое тетрадку, протянул Киму.

— Читать про себя или можно вслух? — справился Ким, которого все более удивлял этот странный юнец.

— Можешь вслух, — ответил Юр. — Только без меня, я уйду.

Ему хотелось еще посидеть с этими парнями, но слушать то, что он написал сегодня, было невыносимо.

— До свидания, — сказал он, направляясь к двери.

— Так, почитаем сочинение… — хохотнул Ким, когда шаги в коридоре отдалились. Откинул зеленую обложечку тетрадки. — «Граждане судьи…» Что за бред? — поднял он изумленный взгляд на Геннадия. — Явно не по адресу…

— А ты читай дальше, — рассудительно заметил Гена.

Граждане судьи! Вы прослушали обвинительную речь прокурора, и, вполне естественно, возмущены поступками молодых людей, которые рыщут по городу в поисках жертв и наживы…

Вы также слушали речь адвоката, который старался тронуть ваши души, пробудить жалость и снисхождение, просил минимальной меры наказания, учитывая нашу молодость и то, что мы никогда раньше не привлекались к судебной ответственности.

Каким бы ни был приговор, я хочу рассказать в своем последнем слове, как я очутился здесь, на скамье подсудимых. Может быть, эта история послужит уроком…

— Гляди, а этот юнец речист! — подивился Ким, переворачивая страницу. — Будто бы сам всю жизнь подвизался в адвокатах.

— Это пустяки, просто начитался детективов — усвоил, как и что… Но тут важно другое: видишь, слова-то какие — «скамья подсудимых», «приговор»… Значит, он нисколько не сомневается, что все это будет: и суд, и прокурор, и адвокат… все заранее предрешил сам…

— Конечно, иначе бы и не взялся за эту писанину!

— Ладно, что там дальше?

… Наверное вы согласитесь, если я скажу, что не родился грабителем. В ту пору, когда в родильном доме я впервые увидел свет, когда впервые прижался к материнской груди, я, конечно, никак не помышлял об этом. Не помышлял и позже, когда встал на ноги и огляделся вокруг, пытаясь осмыслить мир…

Но одной из первых мыслей, появившихся в моей голове, была такая — притом горькая: «Почему у других есть и отец, и мать, а у меня их нет? Почему со мной только старенькая бабушка?..»

Эта мысль довольно часто навещала меня в течение всего детства. Она мучила, доводя до слез, когда я узнавал, что один из моих товарищей отправился с отцом на рыбалку, с ночевкой у костра. Приходила и тогда, когда мать моего школьного товарища целовала его за «пятерку», принесенную в дневнике…

Потом, когда подрос, начал задумываться глубже. Почему же в нашей жизни, думал я, которую мы считаем справедливой, прекрасной и чистой, в жизни, о которой мы с гордостью говорим, что в ней человек человеку брат, — почему же в этой жизни бывает и зло, и несправедливость? Внимательней присматриваясь к жизни, я заметил, что люди между собой живут не всегда как добрые братья. Что бывают эгоистичными, озабоченными только собственным благополучием и благополучием своих детей. И ни у кого из них, например, не болело за меня сердце…

— Э-э, да тут не столько защитительная речь, сколько обвинительная! — рассмеялся Ким. — Впрочем, не зря говорят, что лучший способ защиты — нападение.

— А ведь он во многом прав, — сказал глухо Генка. — Есть это, есть — зачем отрицать?

— Та-ак, значит, тебя уже пробрало — молодец, оратор! Но поглядим еще, как воспримут дальнейшее граждане судьи…

…Со временем я стал замечать, что даже некоторые учителя смотрят не на всех одинаково. Так, например, к моему другу Андрюше, отец которого какой-то там начальник, отношение нашей классной руководительницы всегда особо внимательное, а ко мне, сидевшему с ним за одной партой, — пренебрежительное. Поняв это, я перестал слушаться учителей, дерзил, пререкался, уроки делал кое-как. В дневнике моем появились двойки. И тут уж учителя на родительских собраниях сделали меня предметом постоянных обличений — а бабушка слушала и плакала…

Однажды, когда Андрюше совсем уж явно и бессовестно завысили оценку, я на перемене, при всех, высказал ему в лицо все, что думаю об этом, а он полез с кулаками, затеялась драка, я крепко поколотил его. Меня исключили из школы. Но я был даже рад этому — хотелось начать трудовую жизнь, познать мир, в котором законы рабочего товарищества выше и принципиальней. Кроме того, хотелось иметь в руках собственные деньги, тратить их как заблагорассудится, помогая, конечно, и бабушке. Я уже видел себя выходящим в толпе гордых и сильных рабочих из заводских ворот после окончания смены. Я уже предчувствовал, как будет уверен мой шаг, а на моем лице будет играть счастливая улыбка, которую дарит любимое дело…