Света оглядывала с любопытством комнату общежития. Полка с книгами, на шкафу — черные гантели, болтается ручка эспандера. Аккуратно заправленная белоснежными простынями вторая кровать — не то, что развороченная как попало постель Кима. В углу две пары лыж.

— А у вас здесь хорошо, — сказала Светлана. — Знаете, как говорят: скромненько, но со вкусом.

— Генка, мой сосед, как пригожая молодуха: чистюля и аккуратист, — засмеялся Ким.

— Молодец ваш Гена. Вместе работаете?

— Да, он бригадир, известный человек на заводе.

— Хваля друга, ты хвалишь и себя. Так?

Она впервые, хотя и невзначай, сказала ему «ты». Слегка зарделась, но было очевидно, что ей хотелось скорее преодолеть отчуждение недавнего знакомства: ведь это знакомство было необычным.

— Я не хвалю, а просто рассказываю как есть.

— Читаешь уже? — Девушка озабоченно взглянула на перевязанную голову Кима. — А можно ли тебе читать?

— Делать-то больше нечего… Сходил в поликлинику, там справку выдали: сказали, полежи дня три.

— Еще болит?

— Отпускает помаленьку.

Света подняла отброшенную книгу.

— Джек Лондон? Впервые читаешь?

— Нет, еще в детстве увлекался. А тут Генка принес, на макулатуре талон заработал, — и опять не могу оторваться…

— У вас, гляжу, порядочно книг. Многие парни на заводе интересуются литературой?

— Многие, но смотря какой… Однако, хочешь не хочешь, читать приходится: ведь почти все учатся в вечерней школе или в институтах — заочно.

— А ты?

— Я в десятом. Заканчивать надо и соображать — что дальше.

— Это, наверное, трудно: работать и учиться?

— Если втянуться и если толково организовать свое время — то будто так и надо… А вот когда собьешься, запустишь — тогда бывает, что и пропадет охота. Силком заставляешь себя, и думаешь — а не бросить ли?

— Нет, бросать не надо.

— Знаю, что не надо… А соблазнов-то сколько? Бывает, и переманят. Конь о четырех ногах, и тот спотыкается, — рассмеялся Ким, сверкнув ровным рядом крепких зубов.

«Искренний, — отметила про себя Светлана, — не старается произвести более выгодное впечатление».

— Ты что, нездешний — в общежитии живешь?

— Я леспромхозовский. Родился и рос в маленьком лесном поселке…

— А сюда, на завод, каким образом попал?

— После армии лес валил. А хотелось учиться. Но вечерней школы на лесопункте не было. Начал было заниматься самостоятельно, — Ким усмехнулся, — учебников накупил — ну, берегись, наука! — но ненадолго меня хватило, сбился. «Дай-ка же выберусь в город, пока не поздно!» — подумал. Вот и приехал. Пополнил число покорителей города… — Ким хохотнул.

— Покорителей?

— А что! И мы не лыком шиты.

— Интересно! — засмеялась Света. — Ну и как? Покорил?

— Работой доволен, не жалуюсь. Учусь вот, как и мечтал. Хорошими товарищами обзавелся. Чего еще надо? Улыбнулось, значит, счастье.

— Вот как! — сказала девушка, охваченная чувством умиления и неожиданной зависти: оказывается, вот как определенно и точно очерчен круг всего, что нужно человеку для счастья, в сущности, как доступно это, как достижимо — счастье. — Я тебя совсем замучала расспросами, — продолжила она, чуть отвернувшись, чтобы он не разглядел выражения ее лица. — Небось думаешь: а зачем она явилась сюда, зачем лезет в душу?

— Да что ты… Хорошо, что пришла. Спасибо. Мне уж одному невмоготу было.

— Ладно. Теперь ложись в постель, читай поменьше — дай покой своей голове.

— От мыслей все равно не избавишься…

— Это верно… Послушай, Ким, а как ты считаешь: почему эти вчерашние парни пошли на такое дело? А? Ведь не потому, что порочны от рождения. Значит, от плохого родительского воспитания? И, как говорится, коллектив недоглядел… Все это уже оскомину набило — сама пишу…

— Не знаю, — раздумчиво ответил он. И повторил, уточняя: — Ведь я их совсем не знаю, чтобы судить.

— И я не знаю. Но хочется, очень хочется узнать — нужно! Я ведь, Ким, зашла к тебе попутно: иду в гости к тому парню, у которого ты отобрал паспорт, — иду к Кызродевым, домой.

— Вот как? — удивился Ким. — Выяснение отношений в семейном кругу? А я полагал, что это лучше сделать прилюдно, гласно — скажем, в заводском клубе.

— Это позже. А сегодня я хочу побывать у одного из них дома. Знаешь, отец этого парня явился сегодня в нашу редакцию.

— Сам пришел?

— Ну да! — оживилась Светлана. — Едва я успела прийти на работу, как мне говорят: тебя, мол, какой-то мужчина ждет.

— Серьезный визит. Похоже, что может завариться что-то важное, такое, что всколыхнет общественность… Или же, наоборот, ничего не заварится… Погоди, я сейчас оденусь и пойду с тобой.

— Нет, Ким, я считаю, что тебе пока не следует идти, — решительно остановила его Светлана. — Сегодня я пойду одна.

— А вдруг да что-нибудь?.. — обеспокоился Ким.

— Что?

— Ну, начнут запугивать, жать.

— Вот еще, чудак! Да если хочешь знать, они теперь меня будут привечать, как самую желанную гостью! Ласкать да умасливать, вареньем потчевать…

— Это верно, пожалуй, — Ким почесал затылок.

— А мне только того и надо! — продолжила Света, озорно сверкнув своими черными глазами. — Понимаешь, я должна поглубже вникнуть в жизнь этой семьи, заглянуть в их духовный мир. Попытаться разгадать этот нравственный парадокс: как могло случиться, что сын этого человека пошел по такой скользкой дорожке?

— И потом написать об этом в газете…

— Не знаю. Я к перу не тянусь пока чего-то не осмыслила головой, сердцем… Ну, я пошла. До свидания. Выздоравливай поскорее.

— Погоди минутку. Я еще о чем-то хотел тебя спросить… — Он потер лоб, вспоминая, хотя никаких вопросов у него не было. Просто он выгадывал время, соображая, как сделать так, чтобы это их свидание было не последним.

— А как же я узнаю, чем закончился твой визит в гостеприимный дом Кызродевых?

— Одолевает любопытство? — сощурилась она.

— Любопытство, да… или что другое, — схитрил он.

— Как видишь, меня разыскивать не приходится — я сама умею разыскать кого надо и когда надо. Ведь я — газетчица, а это профессия незастенчивая. Понял?

Она скрылась за дверью, помахав рукой.

Ким лег на кровать, прикрыл глаза. И сразу же встало перед ним ясное белое лицо, четко обрамленное квадратом черных волос. Лицо, в котором как бы состязались друг с другом белизна и густая чернь. Даже в глазах ее не угасал этот спор: белки в них были молочной чистоты, а зрачки сверкали, как горячие капли смолы. Лицо человека, уверенного в себе и, может быть, чуть заносчивого, когда б глаза не излучали столько доброты.

Журналист бывает счастлив, когда приходит тема. Когда он чует, что эта тема — если он, конечно, осилит, поднимет ее, — что она взбудоражит многие тысячи людей, кому-то из них поможет в житье-бытье, кого-то образумит, в ком-то разбудит добрые чувства.

Такие минуты в жизни журналиста — самые радостные: пульс взбодрен, как при беге, кровь горячеет в жилах, мысль становится четче, обретает способность звать другую, выстраивать их в цепочку убедительной и ясной логики.

И все же в эти минуты журналист не только самый счастливый, но и самый разнесчастный человек. Он несчастен потому, что уже ни днем, ни ночью ему не найти покоя, не отвязаться от тех же мыслей, не вырваться из их круговерти — и даже во сне они преследуют его.

Все это равным образом касается и старых газетчиков, опытных зубров, и совсем молодых, таких, как Светлана, которые еще только ступают на эту стезю. Пусть голос их еще недостаточно громок, а порою даже пискляв, но им уже очень хочется сказать важное — важное для всех людей — громыхнуть во всю мощь и быть услышанными.

Светлана, конечно, постарается досконально разобраться в материале, повидается со всеми людьми, причастными к этому делу, со всеми переговорит. И лишь потом подступится к очерку. Но его общие черты уже представляются ей достаточно ясно.