Они заметили поодаль черных тетеревов, уже сдутых с берез дыханием надвигающейся осени. Ох, и красивая птица! Голова высоко посажена, хвост раздвоен на два серпа, блестит на солнце, будто смазан черным лаком. Жаль, что издали не видно ни красных бровей, ни синеватой грудки, ни белейшей белизны подхвостья. А вот если бы раскрылась вся эта краса, заиграла всеми цветами радуги — как бывает весной на току, — глаз не отведешь и о выстреле позабудешь, хотя и явился затем, чтобы вкусного мясца добыть…
Но вот под одной из берез оглушительно гавкнул Сюдай, и пяток тетеревов шарахнулся врассыпную.
— Ишь, начали уже сбиваться в стаи, — определил дедушка. — Тетерев-то, он быстро растет и мужает, к середине лета уж покидает гнездо. Умная птица, осторожная: ни человека, ни собаку не подпустит близко…
— А как же тогда ты их лавливал?
— Да много-то я и не ловил тетеревов, хотя пищаль моя далеко достает цель… Весной, бывало, сделаешь несколько выстрелов, когда они на току. А зимою — на тех же лежках.
— На лежках?
— Да… Идешь на лыжах, приметишь, где они сидят. Возьмешь на заметку самые видные березы. А они наедятся сережек, насытятся и бухнутся в снег.
— Прямо с дерева?
— Да, будто снежная шапка с вершины — так и шлепаются.
— Да ведь могут и расшибиться.
— А они, наверно, заранее помягше, попуховей перину выбирают, — ухмыляется дед. — И когда упадут, то еще не сразу затихают, а ползут под снегом, иной раз сажени на две уползают в сторону…
— Для чего?
— А как же иначе, милок! У них ведь врагов-то в лесу много. Куница, скажем, лиса… Надо же как-то их за нос поводить, раз уж осмелился спуститься наземь.
— И если поверху мороз свищет, то поневоле под снег спрячешься, правда?
— Верно, внучек… И вот прибежит, скажем, хитрая лиса, найдет в снегу окоп, забурится в него… А косач тем временем уже пурх-пурх — в другом месте вылетит…
— Мы, дедушка, прошлой зимой утром ранышком ходили на лыжах в заречье… — вспомнилось Ване. — И там прямо из-под носа моего ка-а-ак ширанет! Я даже остолбенел… А потом рядом — шурх, шурх, — и еще, еще… Будто в снегу мины взрываются. Как же успеешь тетерева подстрелить, если он сам летит пулей?
— Успеешь, если ты хороший стрелок. Да еще, если заранее определить: где вмятина от лежки, а где просто с дерева глыба снега сорвалась и ямку оставила…
— Вона, как немного уметь надо, — засмеялся мальчик. — Всего ничего!
— Научишься. Коли душа лежит — всему научишься.
— Неужто тетерев всю зиму одними балаболками с берез и кормится? — не отстает Ваня.
— Ими… Да еще самыми молодыми и нежными побегами.
— Как же с такого немудрящего корма столь красивая и сильная птица получается?
— Стало быть, в березе самой много силы накоплено, на все хватает… А летом тетерев, конечно, больше ягодой промышляет и жучков-червячков подбирает всяких.
— А глухарь, тот зимой, говорят, сосновые иголки ест?
— Да, брат: одну только хвою цельную зиму и молотит. И, гляди-ко, еще крупнее и ядреней, чем тетерев, вырастает!
— Диво, — всей душой откликается Ваня.
— Но, конечно, для того, чтобы умолотить сосновые иглы, ему еще приходится гальку клевать. У него, парень, в зобу целая мельница, да-да! А не найдись ему подходящих жерновов, то и погибнуть может от несварения желудка…
— Снова диво. Диво на диве.
— А жизнь-то, она, коли пораскинуть умом, — вся как есть диво! — Солдат Иван прошагал минуту молча, потом добавил: — Вот ежели бы с толком все эти чуда и дива человек использовал…
Они подошли к березе, с которой только что слетели тетерева. Ваня, запрокинув голову, поглядел вверх:
— Дедушка, а может быть, и нам следовало бы есть березовые сережки. Да хвою сосновую. Чтобы мы свилеватей стали…
— Березовые-то сережки уж и так собирают, сушат ранней весной, как лекарственные травы. А березовый трутник? Гляди, вон черный такой гриб на дереве, видишь?
— Вижу…
— После и нам понадобится, достанем его, сейчас-то пока нельзя нагружаться… Так вот: чай, настоянный на трутнике, для живота очень целебный, сразу боль снимает. И кровь по жилам заставляет быстрей бегать. Только, Ванюша, если в другой раз, без меня уж, будешь брать такой гриб — то от живой березы отколупни его, только от живой!
— Понял.
— Вот ты еще заикнулся о хвое… Разве мало ее нынче мелют, скармливают скоту вместо витамина? А в войну мне на фронте попадался как-то витаминный настой из сосновой хвои. Сколько солдат он спас от болезней! А здоровый солдат — он и воюет здорово!
— Вот тебе и сосна, вот тебе и береза… простое дерево, — восхитился Ваня.
— Да, милок, дерево — не одно лишь бревно. Если начнешь перечислять, сколько с ним, с живым деревом, связано в жизни — волос на голове не хватит, не то что перстов на руках.
— Дедушка, перо! — Ваня нагнулся и с густой травы у подножья берез подобрал большое тетеревиное перо с белой оторочкой. — И еще… Барахтались, что ли, здесь тетерева? Дрались?
— Ну, теперь они до самой весны драться не будут… — Дед, кряхтя, присел на корточки подле широкого, полуистлевшего пня. — А вот и кровь засохшая… Кто-то, кажись, подстрелил — и тетерев упал сюда…
Ваня приблизился: на срезе пня он тоже увидел засохшую багровую пенку.
— А ты, дед, говорил было, что тетерева, мол, не подпускают людей на расстояние выстрела.
— Если с очень большого расстояния — можно и достать. Скажем, малокалиберной, — тозовкой.
— Но ведь малокалиберной теперь запрещено охотиться?
— В том-то и дело, что кому запрет, а кому и нет… А малокалиберной с одной березы десяток тетеревов снять можно: с нижней ветки начинай — и, знай, щелкай по одному, все выше.
Они прошли немного вперед. Вдруг один тетерев — швырк, выскочил чуть ли не из-под самых их ног.
Сюдай, шаставший невесть где, не упредил лаем.
Ваня вздрогнул от неожиданности, застыл, с изумлением следя, как тетерев юркнул бочком и взвился меж стволов. Но дед не зевал: уронил с плеча ружье, трах-бабах — выстрелил.
Летящая птица упала на мох.
— Поди возьми… — сказал Солдат Иван, пряча довольную улыбку.
Ваня поднял птицу за шею — еще горячую, трепещущую. Посмотрел на деда с недоумением: не сразу поверилось ему, что можно вот так, в миг единый успеть подбить внезапно вспорхнувшего неуловимого тетерева.
А дед, закладывая новый патрон, сказал как ни в чем не бывало:
— Вот и готово. Старые руки да старый глаз, оказывается, годны еще…
— Ну, дед, ты и снайпер!
— Когда в птицу на лету стреляешь — целиться надо, чуток опережая. А у меня к тому привычка, даже задумываться не надо — само собой получается.
9
Оба берега реки в этом месте заметно дыбились: тут, похоже, засел поперечно громадный оскол каменной гряды, который продолбила Тян-река. Скальные пласты различной толщины и разного цвета были хорошо видны на береговой круче. Наверно, при этой долбежке немало каменищ свалилось в русло реки, и стремительная вода яростно набрасывается на них.
Век за веком, день и ночь, не прекращаясь, идет тут жестокий бой: бьется о камни прозрачная вода, посверкивает белой молнией гребня, бурлит…
Придя к этому месту, дед с внуком довольно долго глядели с обрыва на пучину. Воздух над лесом был здесь особенно чист и прохладен.
— Видишь, Ваня, как красив и звонок наш Кось! Здесь мы и заночуем, — сказал Солдат Иван, устало освобождаясь от поклажи.
А Ваня раздумчиво протянул:
— Ко-ось… Дедушка, а ведь и впрямь тут кось: вода сражается с камнями…[3]
— Хм… — Солдат Иван поглядел на внука. — Я, брат, об этом никогда не задумывался, сколь живу на свете…
— А название какое у этого переката, дедушка?
— Так просто и называется — перекат. Он ведь, кажется, один на Тян-реке.
— Нехорошо, — убежденно сказал Ваня. Он все еще смотрел на игру воды. — Давай мы назовем его Звонким перекатом.
