Ее хозяин с загадочным видом почесал бороду. Потянулся за очередным, уже шестым по счету кусочком сахара, чтобы бросить в чай, но, поймав осуждающий взгляд девчонки, вздохнул и убрал руку.

– Не доводилось, лучик мой. Такие люди встречаются очень редко, – отозвался он. – Их называют альбиносами.

– Это болезнь?

– Кто-то считает, что болезнь, а кто-то – что особенность. Ей лучше избегать солнца, а в остальном она может жить обычной жизнью. В любом случае, я очень горжусь тем, что ты за нее вступилась и отнеслась к ней непредвзято, хотя ее внешность наверняка кажется тебе странной. Люди зачастую слишком суеверны, так что, как ни прискорбно признавать, нет ничего удивительного, что ее задирают. – Он глянул в чашку и туманно добавил: – А вот там, откуда я родом, альбиносы всегда были в почете…

Лу пристально взглянула на хозяина, который стал задумчивым и немного грустным. Хартис прежде никогда не упоминал о своем прошлом. Хотя местные шены принимали его за своего, имя выдавало в нем чужеземца, да и внешность тоже – кожа, хоть и темная, но другого оттенка, не такой широкий нос, не столь пухлые губы. Вообще, если у его лица и были круглые черты, то за этим стояла не врожденная особенность, как у коренных жителей, а пристрастие к сладостям, которыми его по-отечески щедро снабжал старик-торговец из соседнего магазина.

Поговаривали, что Хартис открыл свою лавку пару лет назад и обитал в ней один – до тех пор, пока в прошлом году не обзавелся рабыней-помощницей в лице Лу. Но что было до всего этого? Девчонка склонялась к тому, что он уроженец одного из других многочисленных городов юга. Судя по странной татуировке на руке, этим трем концентрическим треугольникам, он некогда принадлежал к некой опасной группировке. Лу давно заметила, что, несмотря на внешнюю расслабленность, внутри Хартис был словно туго натянутая струна: он никогда не ослаблял бдительность, и застать его врасплох было решительно невозможно. Должно быть, однажды он повздорил с подельниками и был вынужден скрываться, уехал в другой город, сбыл награбленное добро, купил лавку тканей, отпустил бороду и, возможно, даже поменял имя; но при этом опасался, что прошлое его настигнет, и поэтому всегда оставался начеку…

Да, именно так Лу это и представляла, а напрямую никогда не расспрашивала – внушала себе, что ей неинтересно, тогда как на самом деле попросту стеснялась. Она прекрасно понимала, что фривольность, с которой она позволяла себе общаться с хозяином, не распространяется на столь личные темы.

Но теперь, обрадовавшись полученной возможности, она набралась смелости и спросила:

– А откуда ты родом?

– Из другого места, – ответил хозяин, попытавшись принять свой обычный беззаботный вид, но улыбка у него вышла натянутой. Лу вопросительно выгнула бровь, поэтому он добавил: – Название тебе все равно ни о чем не скажет. Я как-нибудь поведаю об этом, лучик мой, но в другой раз.

После этого они пили чай в молчании, и очень скоро Хартис, сославшись на усталость, отменил их вечерний урок арифметики и ушел в свою комнату.

Той ночью Лу ворочалась в кровати и никак не могла заснуть, думая о том, что у каждого есть свои секреты. И прошлое, о котором не хочется вспоминать. Но оно все лезет и лезет наружу, как перезревшее тесто, и как бы ты ни старался забыть, все равно будешь помнить…

А самое обидное – есть то, что ты, напротив, так отчаянно желаешь вспомнить, но не можешь.

И помни, Антеора дочь, хранить мечты поклялись мы…

Лицо матери.

Мечты, о которых она пела.

Антеор.

Высокая женщина в длинном плаще появилась в конце улицы поздним вечером, и, хотя на город наползала тьма и уже сложно было различить лица редких прохожих, Лу узнала ее. Сердце екнуло. Девчонка сдвинула брови, принявшись усерднее орудовать метлой, гоняя пыль и сор на площадке перед лавкой.

Она уже видела эту женщину около недели назад. В тот день, примерно в то же время колокольчик над дверью звякнул, оповещая о новом посетителе. Лу, занимавшаяся на кухне стиркой, вытерла руки и пошла на звук. Ей показалось странным, что Хартис, который наводил порядок на прилавках, не запер двери, ведь обычно в это время они уже закрывались для покупателей. Остановившись возле прохода в торговый зал, Лу услышала незнакомый женский голос и голос хозяина. Они переговаривались о чем-то пару минут. Слишком тихо – слов было не разобрать. Потом Хартис крикнул:

– Лу!

Она вздрогнула. Выждала немного, прежде чем отодвинуть шторы с бусинами и войти. Поклонилась. Оба присутствующих уставились на нее – Хартис, как обычно, с улыбкой, женщина – пристально и холодно. Теперь Лу смогла разглядеть ее – коротко стриженые волосы, суровое лицо, широкие плечи, прямая спина. Молчание, повисшее в лавке, затянулось. Женщина стояла, скрестив руки на груди, и Лу было не по себе от ее взгляда, сурового, оценивающего. Девчонка лихорадочно перебирала в уме события недавних дней, пытаясь понять, где и в чем могла провиниться.

Наконец, женщина повернулась к ее хозяину и отрезала:

– Нет.

– Отчего же? – мягко поинтересовался Хартис.

– Она рабыня.

Лу начала догадываться, почему так оробела в ее присутствии. Судя по ее выправке, по манере говорить, сухо бросая фразы, она была стражницей.

– Ступай, – велел девчонке хозяин.

Лу вновь скрылась в проеме и сделала несколько шагов по коридору, но желание узнать, в чем дело, не позволило ей уйти просто так. Она замерла, прислушиваясь, но смогла разобрать только резкий голос женщины: «это недопустимо», «это преступление». Затем они заговорили тише, а спустя еще несколько минут колокольчик снова звякнул. Лу осторожно выглянула из-за шторы, чтобы убедиться, что женщина ушла. Хартис стоял к ней спиной – поправлял и раскладывал товар на столах, мурлыча под нос какую-то мелодию.

– Ты, наверное, хочешь узнать, кто это был? – спросил он, не оборачиваясь.

Лу прошла внутрь, оперлась на прилавок и поковыряла ногтем щербинки на деревянной столешнице, по которым отмерялись ткани.

– О да, мой господин, я нижайше прошу вас раскрыть мне эту тайну.

Хартис насмешливо дернул плечами, услышав ее притворно-учтивый тон, и сказал, подтверждая ее догадку:

– Эту женщину зовут шани Ниджат, и она двадцать лет служила в городской страже. Я убедил ее оказать мне услугу.

– Какую?

– Обучать тебя.

– Чему? – удивилась Лу.

Всему, чему нужно, Хартис до этого учил ее сам. Лу, пусть и отлынивала от занятий, как только могла, за два года все-таки овладела чтением, письмом и операциями над числами. С терпеливой помощью хозяина она понемногу училась разбираться в финансовых делах лавки. А чему вообще может научить ее отставная стражница – караулить у ворот и кормить собой мошкару? Лу очень смутно представляла, чем занимаются стражники после окончания службы. Кажется, им платят какое-то пособие, но, возможно, шани Ниджат сочла его недостаточным и решила найти подработку? Ходит по домам и дает уроки… Чего? Вышивания? Каллиграфии? Любое предположение Лу не вязалось с возмущенными словами, которые произнесла та женщина. «Это недопустимо. Это преступление».

– Скоро сама узнаешь, – расплывчато бросил хозяин, и Лу сразу поняла, что ответа от него не добьется. С тех пор она мучилась догадками, которые казались ей одна глупее другой, и очень жалела, что за всю неделю не нашлось времени наведаться в гости к подруге и поделиться случившимся. Нами была очень умна, она бы непременно додумалась, о чем идет речь.

Хотя теперь, кажется, все должно было выясниться само собой. Стук жестких набоек о мостовую нарастал, а затем резко стих. Женщина выжидающе остановилась в нескольких шагах от Лу, все так же скрестив руки на груди. Девчонка убрала метлу и учтиво поклонилась, поднялась по ступеням и распахнула перед ней дверь.

Хартис стоял у прилавка и чирикал в толстой потрепанной книге, лежавшей поверх рулонов тканей – вел учет сегодняшней торговли. Реагируя на звон входного колокольчика, он отложил перо и, расплывшись в улыбке, шагнул навстречу шани Ниджат. Они обменялись коротким рукопожатием.