– Он ведь все еще у тебя? – порывисто оборвала его Лу, не желая больше слушать историю, продолжение которой и без того знала. – Так как насчет того, чтобы вместо этой увлекательной чуши достать его и наказать меня за то, что собиралась сбежать?

Она наконец повернулась к хозяину и одарила его тем же взглядом, что и в тот судьбоносный день – пронзительным, вызывающим и бесконечно дерзким. Хартис подался к ней – запах алкоголя стал таким терпким, что Лу показалось, будто она и сама пьянеет, вдыхая его – и, подняв бровь, победно изрек:

– Но ведь ты не сбежала.

И отстранился со странным выражением, словно ему доставляло одновременно и удовольствие, и мучение дразнить девчонку.

– Но почему? – Алчущий ответа взор заметался по лицу Лу, но та лишь в отчаянии скрипнула зубами, и тогда хозяин с ухмылкой покачал головой. – Не скажешь… Что ж, давай спросим у камней. Камни, так почему же Лу не сбежала?

Он сжал их в ладонях и встряхнул, как игральные кости, и бросил на пол справа от себя – в небольшой промежуток шириною в пару дощатых половиц, разделявший его и девчонку. Точно живые, прозрачные камушки заскакали, раскатываясь, рассыпаясь в разные стороны. Но они все остались в поле зрения, и было отчетливо видно, что только один камень лег рисунком вверх – тот, который отскочил почти к стене и замер аккурат между двух напрягшихся фигур.

– И что это значит? – спросила Лу шепотом, так, что за шумом дождя слов было почти не разобрать.

Дело было не в том, что она верила во всю эту чушь с камнями. Она не верила. Но верил Хартис, и он был здесь, на расстоянии вытянутой руки, и что-то должно было произойти, и девчонка чувствовала себя так, словно балансирует на краю пропасти. Сердце ходило ходуном в груди, заставляя кровь заливать щеки и исступленно стучать в ушах.

Она оторвалась от завитков и линий на камне, чтобы взглянуть на хозяина. Тот замер, низко склонив голову, его лицо было скрыто мокрыми прядями густых черных волос. Но когда повисшая в комнате тишина, нарушаемая лишь монотонным гулом ливня, грозила стать совсем невыносимой, он наконец ответил – хрипло и тихо, но очень отчетливо:

– «Любовь».

И поднял взор. Их глаза встретились. Лу с удивлением обнаружила, что лицо Хартиса прояснилось. На нем больше не было ни напряженного раздумья, ни горечи сомнений, оно стало ясным, как погожий день, лучилось теплом, подобно солнцу, и девчонка поняла, что вовсе не висит на краю пропасти, а давно уже сорвалась в нее.

Большая ладонь нежно коснулась ее щеки, и Лу ощутила на губах горьковатый, пьянящий вкус долгожданного первого поцелуя.

А вслед за этим сильные руки привлекли ее ближе, и она всем телом покорно подалась навстречу мужчине, разметав по полу прозрачные камушки с рисунками – даже тот, который упал между ними и означал «любовь».

Если долго идти по пустынной дороге…

Нет, не так.

Говорят, если долго идти по пустынной дороге…

Обычно дальше мнения расходятся. Кто-то скажет, что твои помыслы должны быть кристально чисты, подобно роднику с ключевой водой. Кто-то, напротив, считает, что они должны быть темны, как омут, одержимы тревогами и смутными желаниями. Что твое сердце должно быть храбрей, чем у льва, взор яснее, чем у орла, норов круче, чем у дикой лошади. Что твой разум должны наводнять видения будущего, а прошлое хлесткой плетью подстегивать вперед, заставляя двигаться навстречу судьбе…

Было бы любопытно найти книжку, где хоть что-то написано по этому поводу. Твоя подруга – большой книгочей, интересно, не встречалась ли ей похожая легенда? Не думаю, что она такая уж известная, но все же…

Можно сочинить еще сотню красочных метафор (если, конечно, ты не такой скверный сказочник, как я), которые очень расплывчато и смутно давали бы понять, какой настрой нужно иметь, когда идешь по пустынной дороге. По крайней мере в одном все сходятся – дорога должна быть пустынной. Имеется в виду не дорога в какой-то пустыне, то есть, она не обязательно должна пролегать в пустыне, а может быть где угодно. «Пустынный» здесь – это синоним одиночества, говорящий о том, что ты должен находиться один-одинешенек посреди некой местности, без попутчиков и посторонних людей вокруг. И я также смею утверждать, что и слово «дорога» тут обобщенное, что это не в буквальном смысле должна быть некая дорога, тракт, вполне может сойти и аллея, и тропинка, и горный перевал. Думаю, дороги вообще может не быть. Главное – держать куда-то путь, идти. А может, даже не обязательно именно идти, а можно и верхом ехать. Или даже плыть, гм…

Прости, что-то я отвлекся. Итак…

Говорят, если долго идти по пустынной дороге, то рано или поздно пред тобой расстелется густой туман. Стоит лишь ступить в него, как тебе нестерпимо захочется спать. И если ты не станешь этому противиться, свернешь на обочину и приляжешь, то как только твоя голова коснется земли, а твои веки сомкнутся, ты уснешь самым крепким в своей жизни сном.

А проснешься уже на Распутье.

Место это поистине пугающее. Оно похоже на зыбучие пески, которые затягивают неосторожного путника в глубину, не позволяя выкарабкаться. Само по себе пространство Распутья пластично, бесформенно, однако оно обретает форму в тот же миг, когда в нем кто-то оказывается. В нем возникают леса и города, озера и реки, горы и долины – пейзажи, которые оказавшийся там когда-либо видел или желал увидеть. Но, хотя оно становится неотличимым от реальности, в действительности там ничего нет – ни жизни, ни земли, ни неба. Есть там лишь фантомы, такие же аморфные, как и обитель, которую они наводняют, не имеющие ни плоти, ни души. Все, что у них есть, это их жажда, их цель, их предназначение – одурманить тебя, вынудить остаться с ними навечно. Им ведомы твои чувства, мечты, тревоги, утраты, и они используют это против тебя – отняв память, заполоняют разум яркими, красочными иллюзиями.

Фантомы – самая опасная, самая смертоносная из всех ловушек: они не удерживают тебя силой – погрязнув в их обмане, ты сам отказываешься их покидать, и, оставаясь там, очень скоро погибаешь от измождения. Чтобы выпутаться из этой паутины лжи, нужно иметь сильный разум и железную волю. Наверное, не так уж лишены смысла слова о храбрости льва и орлином взоре: далеко не каждый, оказавшийся на Распутье, сможет выбраться оттуда живым.

Ведь даже если ты не поддашься фантомам и иллюзиям, есть там еще кое-что… Кое-кто, и он встанет у тебя на пути.

Привратник.

О нем мало что известно. Кто-то говорит, что он царь среди фантомов, иные – что он древний демон, отринутый собратьями и нашедший убежище на перекрестке миров. Как и Распутье, место, стражем которого он является, он не имеет формы: никто не знает наверняка, как он выглядит, он может обернуться и человеком, и зверем, и тенью, и чудищем из твоих детских кошмаров. Но, в каком бы обличии он перед тобой не предстал, тебе придется с ним схлестнуться – в испытании, в споре или в схватке; и знай – он сделает все, чтобы одержать победу.

Но если только удастся одолеть его, он позволит тебе пройти во врата, которые столь бдительно охраняет. И, как только ты шагнешь в них, то окажешься в другом мире…

О, ты же не думала, будто мир, в котором мы живем, единственный в своем роде? Мир, куда можно попасть, миновав Распутье и одолев Привратника, мир, о котором я хочу рассказать, называется Реверсайд.

Хм… С чего бы начать? У меня в голове столько историй… Наверное, чтобы тебе было понятней, как там все устроено, лучше я начну с самого начала. А именно, с истории о Сотворении Реверсайда… Хотя она называется так, по сути она повествует о «становлении» Реверсайда; позволь объяснить. Слово «сотворение» может заставить тебя думать, будто прежде этого мира вовсе не существовало, что приравняло бы данную историю к расхожим мифам, где некое божественное начало сотворило целый мир из ничего. Однако в действительности ни один мир не возник из ничего: все это был долгий космический процесс – формирование, видоизменение, зарождение жизни… Так что история, которую я намереваюсь рассказать, повествует вовсе не о сотворении мира – она о том, как уже существующий, но безымянный мир стал Реверсайдом, о событии, которое стало поворотным в его судьбе.